За други своя

Нет любви больше той, если кто душу свою положит за други своя.

Ин. 15: 13

1

 

Избитого Анатолия бросили в камеру. Не обращая внимания на боль, он поднялся с пола и прислонился к стене. Камера не освещалась, и ничего не было видно, но судя по спертому воздуху и стонам, она была забита людьми до отказа.

— Кто ты? — спросили из темноты, и Анатолий по голосу узнал спрашивающего: Сергей Тюленин.

— Это я, Анатолий Ковалев.

— Анатолий, ты же ушел из города, зачем же вернулся?

— Как зачем? Мы же клятву давали — помогать друг другу. Я хотел собрать ребят, напасть на полицейский участок и отбить всех арестованных.

— Помог? Ты нарушил приказ уходить из города. Приказ! И теперь ты погибнешь вместе с нами. Кто за нас отомстит врагам? Эх ты…

Анатолий и сам понимал, что все сделал не так как надо. Нельзя было идти домой. Кто-то из соседей донес в полицию, и вот теперь он вместе с ребятами в тюрьме и разделит их участь. А участь у всех одна — пытки и смерть.

— Я им ничего не сказал.

— Они и так все знают. Кто-то нас предал и все им рассказал. Все! А пытают они нас ради удовольствия и чтобы сломить наш дух. Не дождутся!

Анатолий присел на пол и, облокотившись на стену, попытался заснуть — надо сохранить силы.

Били его впятером во главе с начальником полиции Соликовским. Потом душили, пока Анатолий не потерял сознание. Пришел в себя — опять били и опять душили. Били, пока не устали бить. Мечтают его сломать — не дождутся. Так просто он им не сдастся — хоть одного, но придушит. Надо лишь выбрать момент, а он будет. Обязательно появится. Знает он этих полицейских. Дисциплина показная — когда немцы или начальство рядом. Сам был полицаем. По заданию организации Анатолий устроился в полицию, чтоб предупреждать ребят о готовящихся против подпольщиков операциях. Предупредил о Бирже труда — там собирали списки молодежи Краснодона для отправки их на работу в Германию. Сожгли они тогда биржу вместе со всеми списками. Предупреждал об облавах. Правда, «служил» Анатолий недолго — выгнали за нерадивость. Эх, если бы не арестовали, нашел бы он двух или трех ребят с оружием и, зная полицейские порядки, отбил бы арестованных или, по крайней мере, отомстил бы так, чтоб враги надолго запомнили Краснодон.

Утром, когда лучи солнца проникли в камеру через маленькое зарешеченное оконце, Анатолий понял, что его план освобождения молодогвардейцев был неосуществим. Изуродованные пытками ребята передвигались по камере с трудом, и чтобы их спасти, нужен был транспорт. Два или три грузовика. Почти все подпольщики — несколько десятков человек — были арестованы и сидели в тюрьме. Не нашел бы он себе ребят с оружием. Не нашел бы…

День, ночь и день пролетели страшным кошмаром — ребят выволакивали из камеры, пытали и бросали бесчувственные тела обратно. Несмотря на то, что его избили при аресте и последующем допросе, Анатолий чувствовал в себе силы к сопротивлению. Долгие годы тренировок закалили его тело. К ночи второго дня ареста дверь камеры открылась, и полицейские по списку стали вызывать заключенных: «Вас переводят в Ровеньки». Все понимали — их ведут на казнь. Но никто не стал просить палачей о пощаде. Сергей Тюленин, попавший в расстрельный список, выходя из камеры, крикнул на прощание товарищам: «Наши близко! Они освободят город и отомстят за нас!» На крик заглянул помощник начальника полиции Захаров. Увидев знакомое лицо (Анатолий «служил» до увольнения под его началом), он приказал, указывая на Анатолия: «И этого добавьте, будет у меня восьмидесятым». 79 человек он расстрелял собственноручно, а Анатолию оказал «честь» стать 80-м.

В расстрельный список попало восемь человек. Семь парней и одна девушка. Ребята были избиты так сильно, что до места казни сами бы не дошли, поэтому были выделены две телеги. Каждому смертнику связали телефонным проводом руки за спиной и бросили в телегу. Анатолию повезло — его вязал неместный полицейский, который ничего не знал о нем и о его силовых представлениях на сцене. Когда его вязали, Анатолий напряг мышцы рук и расслабил их лишь на телеге. Провод уже не впивался в кожу, и Анатолий стал пытаться расслабить петлю. Холодно на улице — зима, мороз; на ногах — тряпичные чуни, а из одежды — трусы, рубашка да вязаная кофта; штаны у Анатолия забрали, чтоб унизить — без штанов побег не совершишь. Холодно, но по лицу Анатолия от напряжения скатывались крупные капли пота.

Наконец-таки провод поддался, и Анатолий освободил кисти. Незаметно для конвоиров шепнул Мише Григорьеву, который лежал рядом с ним: «Миша, давай бежать. Я сейчас развяжу тебя. У нас получится». Но Миша прошептал в ответ: «Беги сам. Я не могу… Еле хожу. Отомсти за нас. Отомсти…»

Телеги остановились. Конечная остановка — шурф шахты №5. На фонарном столбе висела лампочка, освещая место казни. Здесь их казнят, а тела сбросят вниз. Полицейские стаскивали обреченных с первой телеги и ставили на краю шурфа. Сергей Тюленин, Аня Сопова, Виктор Лукьянченко и четвертый молодогвардеец, имя которого Анатолий не знал, были выведены на казнь первыми.

Прежде чем скинуть их в шурф, полицейские с явным удовольствием стали их избивать. Полицай, охранявший телегу, на которой привезли Анатолия, подался в сторону и отвернулся, чтобы получше рассмотреть расправу. Анатолий понял — надо бежать!

Резким ударом, вложив в него всю свою силу и ненависть, Анатолий сбил охранника с ног и кинулся в темноту. Он выиграл несколько секунд, и это был его шанс на спасение. Анатолий слышал хлопки выстрелов и свист пуль. Те, что свистят, — не его, эти мимо.

«Только не в ногу. Только не в ногу…» — молил он.

Кого? Бога, маму, любимую? Анатолий не знал.

Он бежал так быстро, как никогда до этого не бегал. Кофта мешала бежать, и он скинул ее на землю. Тряпичные чуни слетели с ног, и дальше он бежал босиком. Одна из пуль ударила его в правую руку чуть выше локтя, и он почувствовал, как кровь теплой струйкой побежала по руке. Только не в ногу! Выстрелы прекратились, и Анатолий понял — враги его уже не видят. Он повернулся лицом к шурфу. Там в темноте одиноко светилась электрическая лампа, и там были его товарищи, которых эти нелюди казнят.

«Я отомщу!» — крикнул Анатолий и побежал в сторону города.

Первые дома он пропустил, понимая, что будет облава и поначалу его станут искать именно в них. Чем дальше он убежит, тем лучше.

Наконец Ковалев постучал в окно… На стук отозвался хозяин дома: «Чего тебе?» — «Пустите, товарищ, а то замерзну». Хозяина аж передернуло: — «Какой я тебе товарищ, иди отсюда, Христа ради». В следующем доме на стук даже не ответили, и только в третьем домишке ему открыли дверь. Хозяева покормили и согрели Анатолия, а утром дали ему одежду. Женскую. Анатолий, усмехаясь, оделся, повязал голову платком, скрючился. Бабка бабкой. Мама родная не узнает. Куда идти? Конечно, к Тоне, к своей любимой.

 

Как радовалась она, когда он пришел к ней!

— Нам сказали, что вас всех убили. Но я знала, что тебя не убьют, что ты придешь ко мне. К себе домой тебе идти нельзя. Там будут искать в первую очередь.

Через день отец Анатолия пришел к Тоне домой. Обнял сына и заплакал от радости.

— Три раза полиция приходила. Тебя искали. Здесь тебе тоже отсиживаться нельзя. Надо идти к моим друзьям в деревню. Спрячешься там и дождешься прихода наших.

Фронт приближался. Немцы стали злее. Не сегодня-завтра начнется их отступление, а значит, будут угонять трудоспособное население с собой. В Германию, понятное дело, Анатолий не хотел. Надо было надежно схорониться до прихода Красной армии. Потаенное место у него было подготовлено заранее. В балке прямо на склоне он вырубил пещерку — и от непогоды прикрытие, и костер развести в ней можно, никто не заметит. А наши скоро придут. Слышно, как пушки бьют, — значит, наши уже рядом.

Анатолий шел по степи, уже приближался к своему схрону, как услышал за спиной крик: «Стой, стой, падла!» Он обернулся и увидел вооруженных всадников с белыми повязками на правой руке.

«Полицаи! Попался! От коней не убежишь…»

Был бы пистолет или хотя бы граната — никуда бы Анатолий не побежал, а встретил смерть лицом к лицу. А так…

Анатолий бросился прочь. Бежал, не чувствуя под собой ног. Храп лошадей приближался — еще минута, и поймают…

Но вдруг перед Анатолием распахнулся карьер. Небольшой, старый, с копанкой. Копанка еще дореволюционная: деревянные стойки на входе покосились — вот-вот рухнут.

Рискуя сломать ноги, Анатолий прыгнул вниз.

Повезло — цел. Еще несколько секунд, и он влетел в копанку, и в это последнее мгновение он почувствовал сильный удар в спину. Попали, гады…

Ноги сразу же стали ватными, но он продолжал идти вперед, уже ни на что не надеясь. Пройдя еще несколько шагов, он оперся на шахтную стойку и сполз на землю.

Невдалеке светился вход и слышались голоса:

— Я, кажись, в него попал!

— Точно попал, гляди, кровь на снегу.

— Нужно добить коммуняку. Николай, иди добей его.

— Нет, я не пойду. А вдруг у него пистолет или граната? Сам иди.

— Да ладно, не спорьте, братцы, — все равно он сдохнет: в спину попали. А еще кинем пару гранат. Там ему и будет смерть…

Что-то влетело в выработку и рвануло. Рвануло так, что Анатолий потерял сознание…

Очнулся он оттого, что услышал стук. Такой стук ни с чем не спутаешь: кирка шахтерская бьет по угольку. Значит, в шахте он не один. Анатолий пополз на этот звук, не понимая, то ли слышит все наяву, то ли это предсмертная галлюцинация.

 

2

 

Проснулся Ковалев на сбитой из необструганных досок лежанке. Ничего не болело. Ни голова, ни спина. Как и не было контузии и ранения в спину. На нем вместо одеяла лежала заячья шубейка. Небольшая комната зашита досками, а посреди комнаты из красных кирпичей, обмазанных глиной, стоит печка, в которой весело трещал огонь. На печке что-то варилось в чугунном котелке. Пахло чем-то очень вкусным, как в детстве.

«Кулеш», — догадался Анатолий.

Рядом с печкой сидел старичок с лохматой бороденкой. Сидел не без дела: то уголь подбросит, то варево помешает.

— Проснулся? — спросил он, не оборачиваясь к Анатолию. — Давно я этого ждал. Долго же ты лечился. Чуть не умер… И все в бреду говорил, что тебе надо то ребят каких-то спасти, то за них отомстить. Кого спасти? Кому отомстить? Рассказывай, не бойся. Меня все зовут Шубиным, и живу я в шахте…

И сам того не ожидая, Анатолий рассказал старичку о ребятах, о том, как они боролись с фашистами и как попались по глупости, а может, и по предательству. Как был дан приказ всем членам организации уходить из города, а он его не выполнил — хотел спасти ребят, организовать побег из тюрьмы. Как зашел домой, а кто-то из соседей донес на него, и немцы его арестовали. Как пытали его и друзей в тюрьме и как убивали друзей у шахты № 5, а он убежал. Как прятался у знакомых в деревне, дожидаясь наших. И как бежал по степи от полицаев. И чудом спрятался в копанке.

Старик слушал не перебивая, а когда Анатолий закончил рассказ, спросил:

— А кто же вас так мучил и убивал? Немцы?

— Если бы немцы, дедушка! Свои! Я с некоторыми учился вместе, а другие — соседи, знакомые.

— Никакие они не свои. Предатели не могут быть своими.

— Да, не могут, — согласился Анатолий.

— Значит, не зря я тебя от смерти спас и лечил. Я чувствовал, что человек ты хороший.

— Дедушка, а немцы уже ушли?

— Ушли, давно ушли.

— И наши в городе?

— Наши в городе, только опять наступают на город фашисты: предатели и полицаи.

— Значит, мне в город нужно. Помогать нашим. Только как я пойду? Одежда моя где?

Одежды на Анатолии действительно было мало: трусы семейные и майка.

— Одежда, говоришь, где твоя? Нет ее. Посекло осколками гранаты. Не одежда, а ветошь. Но ты не расстраивайся. Есть у меня шахтерская роба и кирзачи. Тебе будет в самый раз. Много их, бесхозных, осталось после закрытия шахт.

Полез дед в скрыню и достал обещанное. И действительно, все подошло Анатолию, будто ему на складе по его размерам выдали.

А дедушка его и спрашивает:

— Мечта есть у тебя, Толя?

— Была у меня мечта — ребят освободить и спасти, но не смог. Убили их всех. Теперь я мечтаю за них отомстить.

Дед полез в карман своих штанов и достал бутылочку из темно-зеленого бутылочного стекла. Старинная бутылочка.

— Ну, тогда выпей со мной на прощание моей настойки. На всех донбасских травах настаивал. Даже на той, что и ботаники не знают. Я ее в честь себя «шубинкой» назвал. Сила в ней огромная. Воля к жизни. Динозавры вымерли, а она живет. Если сердце честное и доброе, то все желания настойка исполнит. Все сбудется.

Глотнул Анатолий из бутылочки. Ох и хороша настойка! Глоточек маленький, а ощущение, будто идет он по степи, вдыхая пряный запах полевых цветов и трав, и сила во всем теле такая — кажется, и гору свернуть готов.

Повел его дедушка Шубин по выработкам и штольням. Долго шли, да и вышли как раз там, где спрятался Анатолий от полицаев. А вокруг лето. Бежал зимой, а вышел летом.

— Сколько же я болел?

— Долго, очень долго. Зато вовремя проснулся. Как раз тогда, когда ты Родине нужен.

Попрощался с дедушкой Шубиным Анатолий и зашагал по степи. Где идет, а где и пробежит. Сила так и прет из Анатолия. А возле лесополосы на повороте на Краснодон его остановили парни, одетые по гражданке, но с винтовками в руках. На одном пилотка со звездочкой. Значит, свои. Хозяин пилотки и был командиром в группе. Посмотрел он на Анатолия и спрашивает:

— Откуда идешь, парень?

— Из шахты, — ответил Анатолий.

— А я думал, что на танцах был… — пошутил командир. И все ребята засмеялись шутке. — Какие танцы в робе и кирзачах? Признавайся, куда идешь?

— Нашим помогать с фашистами драться.

— А сколько тебе лет?

— Двадцать один… — соврал Анатолий, прибавив себе два года.

— Врешь ты, парень. Тебе лет девятнадцать. Не больше. Ну да ладно. Если в шахте работаешь, то и воевать сможешь. Правда, оружие у нас дедовское, но ничего, добудем себе новое.

Так Анатолий стал бойцом краснодонского ополченческого батальона…

Шло лето 2014 года.

 

3

 

Как он попал из 1943 года в 2014 год, Анатолий старался не задумываться. Читал он когда-то рассказ про Рипа Ван Винкля — тот тоже заснул и проснулся через сто лет. А он лег и заснул на 70 с хвостиком годков. Зато как вовремя проснулся — время бить новых фашистов. А может, его просто контузило, и он забыл свое настоящее имя и взял себе имя героя молодогвардейца? Но если это так, то он как минимум доктор наук, специализирующийся на «Молодой гвардии». Молодой, никому неизвестный доктор наук. Или после контузии он впал в кому? А когда человек в коме, то он не стареет.

А дедушка Шубин? Да кто же не знает Шубина? Шахтный домовой. Плохих людей наказывает, хорошим помогает. Хотя если разобраться, никакой здесь мистики и нет. И Шубин не домовой, а старый шахтер, оставшийся на старости лет без собственного дома и близких. Живет он в шахте? Так там же тепло, и платить за жилье не надо. Уголька мешок нарубит, отнесет в поселок. И есть деньги на хлеб и кашу.

Воюет Анатолий с июня 2014 года. Хорошо воюет — родителям за него не было бы стыдно. Жаль, они не дожили до его возвращения. И девушка его не дожила. Шутка ли, столько лет прошло. Говорят, долго его ждала. Надеялась, что он вернется…

А сегодня утром он получил осколочное ранение в правую ногу. Дотащили его братья до временного санитарного пункта. Здесь и оказали ему первую медицинскую помощь.

Ногу, в которую вколола обезболивающее медсестричка Ниночка, он уже не чувствовал. Хотя понимал — если ее не ампутируют, то он все равно останется на всю оставшуюся жизнь калекой. Хотя нет. Не останется. Ведь жить ему не больше 5-ти минут. Ему, медсестре и всем раненым, лежавшим вокруг него. Временный санитарный пункт находился в низине, прикрытый с трех сторон от врагов холмами. А вот с четвертой стороны к ним пришла смерть в виде новенького вэсэушного танка. Танк стоял, выжидая. Видно, еще не верил в свое счастье — раненные ополченцы без прикрытия… Наконец решившись, танк заревел мотором и поехал на них. Снаряды и пули бережет. Давить будет. Танк просто так не остановишь. Эх, сюда бы ручной противотанковый гранатомет. Ручная граната не спасет. Хотя нет, если сделать связку из нескольких гранат и рвануть их под траком, то эта махина остановится. А гранаты у него есть. Анатолий вытащил из сумки три гранаты. Сорвал с себя бинт и, не обращая внимания на то, что из раны струйкой побежала кровь, связал бинтом гранаты — сделал связку. И пополз навстречу своей смерти…

 

4

 

— Тут такое дело, товарищ командир. Танк вэсэушный наскочил на наш лазарет, а он без прикрытия. Медсестра и семьдесят раненных. Танк по ним даже и не стрелял. Решил давить «вату». А один раненый в ногу боец лег с гранатами под гусеницы. Сам погиб, но врага остановил. Тут и наши подоспели. Сожгли танк вместе с экипажем. Таких гадов в плен не берут.

— Откуда солдат? Надо родным сообщить.

— В том-то и дело. Никто не знает, кто он и откуда. Прибился он к ополченцам летом 2014 года под Краснодоном. Сражался за Новосветловку и Хрящеватое, на Иловайском направлении. Хорошо сражался — за спины товарищей не прятался. Говорил всем, что он из Краснодона, молодогвардеец, и зовут его будто бы Анатолий Ковалев. Смотрел по соцсетям в интернете — нет такого. Вернее, есть такой молодогвардеец. Бежал с места казни в 1943 году — и пропал без вести. Фотография его есть в виртуальном музее. Правда, эта фотография не его, а его двоюродного брата. Но те, кто знал Анатолия, говорили, что они были похожи. Да и наш Анатолий очень похож на музейное фото. Только мы не знаем, где его родственники живут и кто они.

— Не мог он, видимо, назвать свое настоящее имя. Наверное, его близкие под нациками — боялся их подвести. Говорил, что он молодогвардеец? Так все мы здесь молодогвардейцы. Будет Победа, узнаем имя героя, и оно золотыми буквами засияет на обелиске. И его, и других… Герой — себя не пожалел, а товарищей спас. Погиб за други своя…

 

ТАЛАНТ

 

— Санька, ты почему домой не идешь? Уроки два часа как закончились!

Санька обернулась и увидела перед собой незнакомого старика. Если бы она его видела раньше, то, конечно, узнала бы. Бороденка торчит во все стороны, на голове шапка ушанка и шуба из зайца, будто на улице не май месяц, а декабрь. Стоит и улыбается.

— Вы откуда мое имя знаете? — спросила его Санька.

— Я всех в нашем поселке знаю. И твоих сестер, и твоего брата Леньку. Хулиган. Тюрьма по нему плачет. И маму твою знаю — Марию. Серьезная женщина — ей бы полком командовать, а она вас нянчит. Я помню, как твой батька впервые в шахту спустился, кстати, ему тогда было, как и тебе, десять лет. Знаешь об этом?

— Нет, не знаю.

— То-то и оно, неинтересно тебе это. Вырастешь, будешь жалеть, что не спрашивала, да спросить будет не у кого. Четыре войны он прошел. Два раза с германцами, гражданскую и японцев в 45-м бил. А начинал работать на шахте твой батька саночником. Фартук брезентовый, цепь на шее, а к ней привязан ящик на полозьях — санки. Ползет саночник по штреку к забойщику, подбирает отбитые куски угля и в ящик складывает, а потом тянет его на четвереньках к вагонетке. Заполняют саночники вагонетку углем доверху. Тяжелая вагонетка, с места не сдвинешь. Вот тогда и начинается работа коногона. Подгонять кнутом лошадь. А лошадь, оттого что не видит солнечного света, слепая. Работа в шахте не сахар. Подрос твой батька, сил поднакопил и перешел в крепильщики. А потом уж пошел работать в забой. Что-то я отвлекся… Почему, Санька, домой не идешь? Двойки получила или что пострашнее?

— Эх, если бы двойки, — с печалью в голосе ответила Санька. — За двойки мама поругает и забудет. А вот за поведение… На весь разворот дневника красными чернилами замечание… Выпорет меня за это мама ремнем.

— И что ты натворила? Подралась? С Мишкой Крысой?

— Что за люди! — возмутилась Санька. — Три часа прошло, как я ему фонарь под глаз поставила, а уже об этом весь поселок знает.

— И за что ты с ним подралась? Сам бы он к тебе не полез. Во-первых, твой брат ему это не спустит. А во-вторых, ты сама девочка у нас не слабенькая.

— Конечно, не слабенькая, все лето поливала огород. Наберешь два десятилитровых ведра воды из колодца, повесишь их на коромысло — и бегом из оврага по узенькой тропинке. И так весь день туда-сюда… Нас в семье много — без огорода пропадем. А посадить, а прополоть, а выкопать… Я любого мальчишку из нашего класса на руках поборю. А Мишка Крыса сам виноват. Он деньги у первоклассников отбирал и к нашим девочкам под юбку рукой залазил. Получил за дело.

— И что ваша классная руководительница этого не знает?

— Знает, но не наказывает. У него папа не то, что мой — главный по снабжению шахты. Богатый. А мама поселковым магазином заведует. Вот я виноватой и осталась. Нашей Луизе недаром кличку дали — Луиза-подлиза. Очень она начальство любит и богатых родителей.

— А почему тебя за двойки не наказывают?

— Классная сказала, что я тупенькая. Тройку в четверти она мне и так поставит, а после седьмого класса по мне плачет ПТУ. Прямая мне дорога в маляры и штукатуры.

— Как это, тупая? — возмутился старик — Не бывает тупых людей, в каждом человеке есть талант.

— Что, и во мне есть?

— И в тебе, Санька, есть! А учеба — дело поправимое. Давай доставай свои учебники и тетрадь. Посмотрим, что тебе на дом задали.

— Вы еще при царе учились, чем вы можете мне помочь?

— Ты, Санька, мне не выкай. Люди меня Шубиным зовут, а для тебя я дедушка. Зови меня так. Я бы радовался, коли у меня была б такая внучка. А то, что учился давно, это не страшно — главное, учителя хорошие были и учился я с охотой.

И действительно, объяснял дедушка хорошо — Санька и сама про себя думала, что к учебе неспособная, но после объяснений дедушки начала решать задачки так, будто семечки щелкала. И часа не прошло, а все домашние задания сделаны. На прощание договорились, что и завтра после школы возле клуба встретятся — делать домашку. И главное — никому не рассказывать, кто ей помогает. Это их большой секрет.

Прибежала Санька домой, а мама уже на пороге с ремнем стоит: тетка Галя, мать Мишки Крысы, по-соседски зашла и нажаловалась, что ее сыночка Мишеньку зверски избила Санька.

Санька посмотрела на маму и сказала: «Мама, что бы ты сделала, если бы узнала, что твой одноклассник отбирает у малышей деньги и завтраки, а еще он насильничает над твоими подружками, лезет им под юбки?»

Мама даже и на секунду не задумалась с ответом: «Задала бы ему такую трепку, чтоб надолго заполнил».

— Вот видишь, мама, с Мишкой по-другому нельзя. Фонарь под глаз он получил по заслугам.

Мама улыбнулась, бросила ремень на лавку и обняла Саньку. Так первый раз в жизни Саньку не наказали за замечание.

Ночью ей снился дедушка, который решал с ней задачи.

Проснулась Санька с отличным настроением. И в школу пришла как на праздник. А там классная руководительница Луиза Ивановна проводит четвертную контрольную на весь урок. Только для Саньки эти задачки совсем не трудные. Восемь минут — и решения готовы. Тянет Санька руку — вопрос задать хочет, а Луиза Ивановна ехидно у нее спрашивает: «Что с тобой, Александра? Живот заболел или голова?»

А Санька ей отвечает: «У меня ничего не болит. Я хочу спросить, что мне дальше делать — я все задачи решила».

— Ну, если все решила, делай второй вариант. Получишь не одну двойку, а две.

Еще десять минут, и этот вариант контрольной работы был решен. Опять тянет Санька руку, а Луиза аж позеленела: «Все сделала? Давай иди к доске, там тебе твои шпаргалки не помогут». И дает ей задачу из нового материала, который их класс еще не проходил. Тут Санька свой сон и вспомнила: такую же задачу они с дедушкой во сне решали. Взяла в руки мел — и давай писать. Да так быстро, что мел в руках крошился. Пять минут — и задача готова.

Луиза посмотрела на доску, затем на решенные в тетради два варианта контрольной работы, открыла журнал и с натянутой улыбкой поставила Саньке тройку.

— Почему тройка! — возмутилась Санька. — Я ведь все решила. Ни одной ошибки.

— Как ты это списала, я разберусь, а выше тройки я тебе никогда оценку не поставлю. Обещаю это тебе перед всем классом.

К клубу после уроков Санька подошла с ужасным настроением. Пришла, чтобы отказаться от дальнейших занятий. Зачем напрасно мучиться — все равно ведь выше тройки оценки не будет.

Дедушка выслушал Саньку и нахмурился. И таким грозным стало его лицо, что Саньке на мгновение даже страшно стало. Наконец дедушка посмотрел на Саньку, улыбнулся и сказал: «Не бойся, внученька, проблема с твоей учительницей наладится. Не будет она тебя обижать. Думал я, она исправилась, стала другим человеком. А она какой была, такой и осталась. А ты учишься не ради оценки, а для себя. Все, что ты учишь, — в жизни обязательно понадобится».

Улыбнулась Санька — и на душе стало легче. Подумаешь, тройку поставили. Пусть Луизе будет стыдно.

— Дедушка, хватит сердиться. Давайте лучше заниматься. Время тратить на Луизу жалко.

И опять решали задачки. И рассказывал ей дедушка, как мир устроен. И объяснял правила правописания. И даже история, которая раньше казалась Саньке скучной и не интересной, вдруг стала приключенческим романом с героями, борющимися за правду и справедливость.

Время, отведенное на учебу, пролетело незаметно. И когда надо было уже уходить, Санька решилась и спросила: «Дедушка, а какой у меня талант?»

— Ты, Санька, остро чувствуешь чужое горе, сопереживаешь беде.

— Разве это талант?

— Конечно, талант. Не веришь? Пойдем, посмотришь, как талант воплощается в реальность.

Дедушка подвел Саньку к старому террикону. Рядом с ним валялись куски породы.

— Потрогай их, Санька! — приказал он.

— А чего их трогать? Бесполезные они, никому не нужные. По всему поселку валяются.

— А ты потрогай их ладошкой и вспомни, что ты почувствовала, когда узнала, что Мишка Крыса первоклашек обижает

Санька приложила ладошку и вспомнила о Мишке.

— Что-нибудь чувствуешь?

— Ничего не чувствую.

— Хорошо. На другом куске попробуй.

Санька положила ладонь на другой камень и уже хотела сказать, что все это глупая шутка и что нельзя ничего почувствовать в этом никому не нужном камне… Но внезапно ладонь как бы укололи иголкой, и она почувствовала, что там, в глубине, как будто кто-то или что-то нуждается в ее помощи.

— Да… — растерянно сказала она. — Там, внутри камня, что-то есть.

Дедушка извлек из кармана своей шубы маленькую кирочку и ловко расколол камень на две части.

— Смотри, Санька. Видишь, что в нем пряталось. А ты говоришь — бесполезный камень.

Санька наклонилась над кусками и увидела, что на них отпечаталось что-то похожее на птицу, но не птица.

— Что это?

— Детеныш археоптерикса. Еще не птица, но уже не динозавр. Упал в грязь, завяз в ней и погиб. Звал он мать, но не дозвался, а ты через миллионы лет услышала его зов. Редкая находка. Храни ее как зеницу ока. Больших денег стоит, но ты не продавай. Это твой талисман. Твоя удача. Напоминание о твоем таланте…

Завернула Санька оба куска породы в шарф и положила в портфель.

— Никогда не продам их, дедушка. Они всегда будут мне напоминать о тебе.

Утром Луиза Ивановна в класс не пришла. Не пришла она и на другой день. Когда у директора школы спросили, где она, то Михаил Кузмич, фронтовик-инвалид, потерявший на войне руку, неожиданно для всех выругался и пожалел, что он вовремя не разоблачил эту тварь. Позже все узнали, что во время войны Луиза сдавала немцам комсомольцев, коммунистов и тех, кто ненавидел фашистов. Долго не могли найти, кто предатель, и на тебе — обвалилась стена в доме, где во время войны находилась СД, а в нише — доносы и дела на агентов с их фотографиями. Комитет Государственной Безопасности по ним Луизу нашел и арестовал.

Потом Луизу судили на открытом суде в городе, где она во время войны сотрудничала с фашистами, и приговорили к высшей мере наказания.

А из города прислали новую учительницу. Молодую. Саньке она очень понравилась. Учеба у Саньки наладилась: из троечницы в хорошисты передвинулась, а затем и в отличники. И не в ПТУ она пошла учиться, как твердила Луиза, а поступила после десятилетки в институт. Перед отъездом на вступительные экзамены попрощалась с дедушкой. На прощание он ей сказал: «Учись, Санька, хорошо, но не ради оценок, а за знания. Против совести не иди. И все у тебя получится. А будет трудно — вспомни обо мне, если жив буду, помогу…

 

* * *

 

Александре Никитичне повезло — под обстрелами прорвалась через Изварино. Все стремились в Россию, а она из России — маму забрать. Вокруг горящие машины, убитые люди, а она с русским паспортом к нацикам в руки — город Лутугино и шахта имени Ленина с одноименным поселком были захвачены ВСУ и добробатами.

— Куда ты едешь? — твердили ей. — Убьют.

Ехала Александра Никитична в неизвестность. Что с мамой? Телефоны не работают. Связи нет. Луганск в кольце блокады. Шесть блокпостов. Три ВСУшных и три ополченцев. И на каждом ее спрашивали: «Куда идешь, мать?» А она отвечала одним на чисто украинском, другим на русском: «Я еду забрать маму, увезти ее подальше от войны». — «Сколько ей лет?» — удивлялись солдаты. — «Девяносто два», — отвечала она.

Проскочила: женщине за шестьдесят, не воевать же едет. Даже паспорт не проверили.

Поселок Александра Никитична не узнала. Там, где стоял клуб, — трава по пояс. Ни стен, ни фундамента. Там, где было шахтоуправление, — полуобвалившиеся стены с провалами окон. Поселок пуст — только четверть домов целы; и это не последствия войны, а последствия развала СССР. Все разграбили «бизнесмены» ради первоначального накопления капитала. Ради создания новой украинской элиты.

Дома — мама, старенькая, ничего не понимающая: «С кем война? Против кого воюют эти хлопцы, разговаривающие с западенским акцентом?»

Да и самой Александре Никитичне было непонятно, как люди могут убивать таких же людей, как они, только за то, что те говорят на другом языке. В шахтерском поселке не было понятия национальности, а были хорошие люди — работящие, серьезные, с которыми можно было пойти в забой, и плохие — те, которым доверять нельзя, но такие на шахте долго и не задерживались.

Новости были страшными. Племянника Андрея, сына брата Леньки, парня абсолютно аполитичного, но унаследовавшего от своего отца взрывной характер и физическую силу, арестовал одноклассник, бывший участковый, а теперь воин «света» и боец добробата. То ли девушку когда-то не поделили, то ли мешал ему своим авторитетом торговать наркотой. Отвез он его в Лутугино и там бил с утра до обеда. Бил так, что Андрей не мог ни ходить, ни стоять и только просил своего мучителя прикончить его.

А утром следующего дня Андрей бесследно исчез. «Мы его не арестовывали! — заявил воин «света» невесте Андрея. — Ищите его сами. Наверное, по бабам пошел. Нагуляется и вернется».

Александра Никитична договорилась с соседом, чтобы тот утром подбросил их до блокпоста на своем жигуленке. А там пешком до следующего блокпоста. Везде есть хорошие люди, помогут. Потом стала собирать вещи, что возьмут с собой. В сумку положила самое необходимое — документы, альбом с семейными фотографиями, награды отца. А тут мама полезла в заветный сундук, достала коробку и, улыбаясь, протянула ее дочке: «Это твое, доченька, я помню, как ты просила это сберечь». Александра Никитична открыла ее и обомлела. Археоптерикс. Как она о нем забыла? Это же дедушкин подарок! Когда она приехала на первые студенческие каникулы, то пыталась найти дедушку, но безуспешно. Никто его не знал, а отец, когда она его спросила, знает ли он Шубина, засмеялся и сказал — кто, мол, кто на Донбассе не знает Шубина? Это же хозяин шахты, покровитель шахтеров — шахтный домовой. Так что пошутил твой знакомый над тобой. И не с нашего он поселка, да и не с соседнего — я всех шахтеров в округе знаю. Наверное, гостил у кого-то.

«Папа, папочка… съела шахта твои легкие. Тридцать лет как тебя нет, а боль не утихает. Прав был дедушка Шубин: когда папа был жив, ни о чем его не спрашивала. А теперь столько хочется у него спросить…»

Утром посидели на дорожку, закрыли дверь дома на ключ и отдали его на хранение соседке. Старенький жигуленок, маневрируя между колдобинами и ямами, пополз в сторону Георгиевки, где находился украинский блокпост.

Не повезло: нарвались на проверяющее начальство. Лет сорока с гаком жирный майор с лоснящимися грязно-серыми волосами, с шевроном из черного материала, на котором были вышиты череп и кости с надписями «Батальон Айдар и подразделение имени Оскара Дирлевангера», потребовал, чтобы все вышли из машины и предъявили документы. Увидев русский паспорт Александры Никитичны, он даже завизжал от удовольствия: «Москалька! Ну шо, приихала?!» И, не дожидаясь какого-либо ответа Александры Никитичны, ударил ее в подбородок…

Александра Никитична пришла в себя, когда на нее вылили ведро воды. Она лежала на деревянном полу. Судя по глобусу, стоявшему на шкафу, это была школа. Голова болела, и ее подташнивало. Сотрясение — констатировала свое состояние Александра Никитична. Кто-то рывком поднял ее с пола и посадил на стул, стоявший посредине комнаты перед столом, за которым сидел обрюзгший и похожий на жирного хряка мужик. Он с явным удовольствием изучал ее документы.

— Молодец, Рембо, гарную рыбешку поймал, будет тебе за нее подяка! — сказал он кому-то, кто стоял сзади Александры. — Знаешь, кто это? Светило. Академик. Физик-ядерщик. Если она сгинет на Донбассе, то это будет большой потерей для всей москальской науки. Выйди, Рембо, я хочу с ней побалакать.

Рембо вышел, а хряк встал из-за стола, подошел к ней и, улыбаясь гнилозубой улыбкой, спросил:

— Что, Санька, не узнаешь меня? Сильно изменился? Это все вы, москали, виноваты, тяните из нас соки…

Только теперь она узнала его:

— Мишка?

— Мишка, конечно, Мишка. А почему ты не добавила «Крыса»? Верно! Я теперь не Мишка Крыса, а пан командир. И ты, сучка, теперь полностью от меня зависишь. Захочу — отпущу, а захочу — кожу с тебя живой спустим, да еще солью с перчиком посыплем для остроты ощущений. Помнишь, как ты при всех меня избила?

— И ничуть об этом не жалею! Подлым ты, Мишка, был в детстве и таким же поныне остался.

Мишка ничего ей не ответил, а вернулся к столу и, наклонившись, поднял с пола ящик, поставил его на стол. Это был ее ящик с отпечатком детеныша археоптерикса.

— Хороший подарок ты мне, Санька, сделала. Тысячу долларов США стоит.

— Мелочишься ты, Мишка… Как отбирал копейки у первоклашек, так таким и остался. Эти опечатки любой музей купит за миллион долларов. Еще и передерутся между собой. Забирай их себе и отпускай меня.

— Отпускай? Я знаю, откуда они у тебя. Я помню, как ты показывала фокусы нашему классу, угадывала, какие отпечатки внутри породы. Ракушки находила, рыбок…Теперь поработаешь на меня. Будешь находить для меня артифаки.

— Факи, Мишка, это совсем другое. А это артефакт. Настоящая редкость. Такую всю жизнь будешь искать и не найдешь.

— А ты постарайся. Если не найдешь что-нибудь ценное завтра, то расстреляю одну из твоих сестер, или твою племянницу, или маму. Родственников у тебя много. Надолго хватит. Сейчас тебя отведут в подвал. Посидишь там до утра. А утром на работу. И время есть подумать, кого расстреляем первым, если ничего не найдешь.

Александру Никитичну отвели в подвал и приковали наручниками к трубе. Сон долго не шел. Она понимала, что найти нечто подобное один шанс на миллион. Надо сделать так, чтобы никто не пострадал. И единственное правильное решение — это попытаться покончить с собой. Задремала она под утро…

— Санька… — кто-то тряс ее за плечо и шептал: — Санька, проснись.

Она открыла глаза и увидела дедушку. И сразу Александра Никитична стала Санькой, как будто и не было долгих 45 лет с их последней встречи.

— Дедушка, родной, что мне делать? Они же будут убивать всех моих родственников. Помоги.

— Помогу, конечно, помогу. Веди их на старый террикон. Заберись на самую вершину. Там увидишь неподъемную глыбу породы. Скажи, что в ней лежит взрослый археоптерикс. Не дай им ее расколоть. Пусть все, кто с ним приедут, поднимаются на террикон, чтоб ее аккуратно снести вниз. А дальше моя работа. Только не думай, что это сон. Делай именно так, как я сказал, и все будет хорошо. И еще, Санька, — я тобой горжусь! Выросла ты настоящим человеком. Не посрамила дедушку.

Проснулась Александра Никитична от грубого толчка. Перед ней стоял знакомый майор — тот, который ее ударил на блокпосте, — Рембо.

— Вставай, сука, работать пора.

Он отстегнул ее трубы и потащил по коридору. Во дворе их ждал армейский джип, в котором на передних сидениях устроились водитель и Мишка. Сзади сидел солдат с автоматом в руках. Рембо забрался сюда же, а Александру Никитичну втиснули между ним и солдатом.

— Куда едем, пан командир? — спросил водитель у Мишки.

— Нам нужно ехать на старый террикон. Тот, что остался от шахты Ленина.

Через полчаса они были на месте. Александра Никитична полезла на террикон в сопровождении Мишки, Рембо и солдата. И только водитель остался караулить их возле джипа. На самой вершине лежал большой кусок породы. Александра Никитична подошла к нему и приложила ладошку. Глыба молчала — пустая. Нет в ней ничего. Но она сделала радостное выражение лица и закричала:

— Нашла! Есть. Взрослая особь археоптерикса.

Мишка приказал солдату — неси кирку, расколем и посмотрим, что там внутри.

— Мишка, ты что, дурак? — строго заметила Александра Никитична. — Один неточный удар — и трещина по находке! Большие деньги потеряешь. Снесите его вниз. Отвезите в школу. Там и расколем. Вернее, распилим алмазным кругом. Я покажу место, где надо пилить.

Мишка задумался: терять деньги ему явно не хотелось.

Он и закричал солдату-водителю:

— Микола! Поднимайся, твоя помощь нужна.

Когда тот поднялся на вершину, то все четверо стали сдвигать глыбу.

И когда она, казалось бы, поддалась, произошло то, что иначе как чудо не назвать. Земля под ногами воинов «света» провалилась, и они исчезли в глубине провала. Стены провала стали осыпаться, и уже через минуту на этом месте осталась лишь небольшая ямка.

Александра Никитична, еще не веря в такое свое чудесное спасение, осторожно спустилась вниз, села в машину. Ключ зажигания оказался на месте! Она поехала к дому матери, забрала ее и проселочными дорогами помчалась в сторону осажденного Луганска.

На переднем сидении машины осталась Мишкина сумка, а в ней ее паспорт. В сам Луганск они пришли пешком, бросив джип в степи.

А потом были битва за Хрящеватое и Новосветловку и деблокада города.

 

* * *

 

Уже в России Александра Никитична часто думала: приходил ли к ней дедушка на самом деле или это видение было следствием сотрясения мозга после избиений? И почему эти негодяи внезапно провалились?..

Хотя всему есть всегда научное объяснение. От собственного веса внутри террикона произошло самовозгорание серы и кусочков угля. Они выгорели — осталась пустота, в которую бандерлоги и занырнули. Недаром запрещается ходить по терриконам. Опасно для жизни.

А недавно ей приснился сон, будто глубоко под землей в шахте Мишка и его бандюки толкают вагонетку, груженную углем, а рядом дедушка Шубин подгоняет их кнутом. И ей их было совсем не жалко…

Надо же такому присниться!

 

ВАТНИК

 

Мороз был небольшой, но ветер, пронизывающий насквозь, усиливался. Настоящий донбасский ветер. Хороший у Виктора Петровского ватник, новый, но и в нем на таком ветре долго не побудешь. Замерзнешь. Правда, Виктор задерживаться на морозе и не собирался. До общежития рукой подать. Петровский, молодой горный инженер, внедрял на этой шахте новую технику. Три месяца он уже тут, и в самый первый день влюбился в местную девчонку. Женя, Женечка, Евгения… Три месяца Виктор провожал ее из клуба домой. И только этим вечером решился признаться ей в своих чувствах. И о чудо — Женечка сказала ему, что тоже любит его.

Так что к себе в общежитие Виктор, как говорится, летел на крыльях любви. Дорога знакомая — не заблудишься. Сначала по поселковой улице мимо спящих домиков. Темно. Ни одного огонька. И только в конце улицы возле дежурного магазина болтался на ветру путеводной звездой фонарь.

Подойдя к магазину, Виктор постучался в окошко — купить хлеба и чая, обещал соседям по комнате. Магазин поэтому и назывался «дежуркой», чтобы шахтеры после третьей смены могли купить себе еды.

За «дежуркой» — сквер с памятником Неизвестному солдату. А за сквером — клуб и общежитие.

На лавочке возле памятника Виктор увидел парня. Наверно, выпил лишнего. Разморило. Так и замерзнуть недолго. Виктор подошел к парню и положил ему руку на плечо, а тот и не спит. Бормочет что-то себе под нос — не разобрать. Холодно, а он без шапки и пальто.

Парень посмотрел Виктору в глаза и спросил:

— Ты моего ватника не видел?

— Нет, не видел… — ответил Виктор. — А ты и забыл, где его оставил? Завтра найдешь. Пошли лучше со мной в общежитие, найдем тебе место, где переспать.

— Не могу я. Невеста меня ждет. Я обещал к ней вернуться.

— Раз обещал, то надо выполнять обещание. Тем более невесте. Но так ты к ней не дойдешь — замерзнешь. Знаешь что, парень, бери мой ватник и шапку. Мне идти недалеко, а тебе они понадобятся.

И, не дожидаясь ответа, Виктор снял с себя ватник и шапку и сунул их парню в руки. Тот пытался возразить, да где там. Виктор уже побежал дальше.

Расстояние от памятника до общежития Виктор преодолел быстро. Сказалась былая армейская подготовка: даже не сбил дыхание. И не замерз, несмотря на отсутствие теплой одежды.

В холле в дежурке сидел вахтер Михаил Степанович. Хороший мужик — серьезный и не пьющий. Строгий, когда надо, но и в положение войдет. Если бы Виктор привел того замерзшего парня в общежитие, то впустил бы он того до утра, несмотря на отсутствие прописки. Михаил Степанович до пенсии шахтером трудился, но и на пенсии работает. Не из-за денег, а чтобы быть полезным обществу.

— Здравствуйте, Михаил Степанович! — поздоровался Виктор — Как дежурство?

— Дежурство без происшествий. А вот где ты свою шапку и ватник потерял, это вопрос. Тот, кто тебя не знает, решил бы, что ты к замужней повадился, а муж не вовремя вернулся. Но знаю, что ты парень серьезный, к замужней не стал бы ходить, да и с танцев ты уже три месяца только Женьку Репчиху провожаешь. Она девушка умная и до свадьбы тебя к себе не подпустит. И отца ее Никиту знаю хорошо: вместе работали на шахте. Мужик серьезный. Раздеть тебя какие-никакие ухари тоже бы не раздели. Ты без боя свое не отдашь, а следов схватки я не вижу. Где верхняя одежда?

— Вам бы в разведку, Михаил Степанович. Все просчитали.

— Так я в разведке и служил, в партизанском отряде. Мальчишкой десятилетним ходил в город и на железнодорожную станцию. На меня немцы внимания не обращали, а я все запомню — и обратно в отряд. Медаль имею партизанскую второй степени. Да разговор не об этом. Где твой ватник и шапка?

— Отдал я их тому, кому они нужнее. Встретил я парня возле памятника Неизвестному солдату. Был он без теплой одежды и совсем замерз. Я его раньше не видел, значит, не наш, не местный. Я его с собой хотел взять в общежитие, но он отказался. Невеста, говорит, ждет его давно. Фотографию ее мне показал. Красивая. В белом платье.

— Фотографию показывал. Девушка в белом платье, — задумчиво повторил Михаил Степанович и, встав со своего стула, вышел из дежурки, подошел к Виктору. — А нос у него не орлиный? Такой смуглый с лица, и лет ему не больше тридцати?

— Да, Михаил Степанович, — обрадовался Виктор. — Вы его знаете?

— Как не знать. Дружил я с ним. И жил в одной комнате в общежитии. С Витей Итальянцем. Звали мы его так, хотя по паспорту он был Витторио. Витторио из Италии. Он был военнопленным. Тогда их много работало по шахтам Донбасса. Восстанавливали то, что разрушили. Потом их отпустили домой, а Витя остался. В Италии работы нет — безработица, а здесь и работа, и жилье. А ему на свадьбу надо было деньги заработать. И домик купить надо. И землю под виноградник. Вот и работал Витя без отпусков. Не курил, не пил, на всем экономил. За бабами не бегал. Мужики подшучивали над ним поначалу: «Мол, тебе женщина и не нужна». А он все про свою невесту итальянскую рассказывал. О ее верности и красоте. И о том, как ее он любит. И фотографию ее показывал. Девушка в белом платье. Парни от него и отстали. Любит человек, а любовь — это святое. Кстати, итальянцы в оккупации вели себя лучше, чем немцы. Я имею в виду солдат, а не офицеров. Да и Витя, находясь в нашем плену, вступил в антифашистский комитет. Поэтому никто его прошлым не попрекал. Летом он ходил в гимнастерке и армейских штанах, а зимой надевал старый лагерный ватник. Износился. Дыра на дыре. А в ноябре 1957 года собрался Витя Итальянец домой в Италию. Все, говорит, деньги собрал, и невеста написала письмо: не приедешь до Рождества, отдадут замуж за другого. Я и два моих друга, мы были соседями Вити по комнате, решили сделать ему подарок. От нас, советских людей, нашему брату шахтеру из Италии. Собрали свои сбережения, добавили месячные зарплаты и купили ему весь гардероб: три рубашки, костюм с галстуком, туфли, носки, нижнее белье, шапку каракулевую, драповое пальто с меховым воротником. Профессорское. И хороший чемодан. Жених должен выглядеть как жених — с иголочки. И пока Витя спал после смены, мы это все и внесли ему в комнату. А старье, чтоб он не вздумал повезти его в Италию, вынесли на улицу и кинули в костер. Стоим и смотрим, как догорает «старая жизнь» Вити Итальянца. И вдруг истошный крик, как будто кого-то убили. Мы — наверх, а там Витя, бледный как смерть, трясется и кричит: «Где мой ватник?» В ватнике, оказывается, все его деньги были зашиты. А мы их превратили в пепел. Посмотрел он нас, заплакал и ушел. Я до сих пор помню этот взгляд. Тоскливый, безнадежный. А мы застыли, осознавая, что сотворили. Если бы мы знали, что будет дальше, мы бы побежали за ним. Да кто ж знал? А наш Витя повесился в шкафу на ремне. Врач тогда мне сказал, что нужно иметь сильную волю и страшную беду, чтоб повеситься в шкафу, где и стать в полный рост невозможно. Похоронили мы его в новом костюме и в новых туфлях. Пригодился наш подарок…

— Страшная история, Михаил Степанович… Только этот парень, которому я отдал ватник, при чем? Он жив, а ваш Витя умер… — сказал Виктор.

— Знаешь, парень, я коммунист. А коммунисты ни в Бога, ни в черта не верят, а в мистику — тем более, только никто из тех, кто жил в комнате с Витей Итальянцем, так и не женился. Была любовь, но всегда безответная. Вот и я бобыль, так своего счастья и не нашел. А потом каждый год в ноябре месяце стали парни нашего поселка, те, кто нашел уже свою любовь, встречать орлиноносого смуглого парня без теплой одежды. Парня, который ищет свой ватник и должен попасть к своей невесте. И фотографию ее всем показывает. Красивая девушка в белом платье.

— Вы это серьезно?.. — перебил Михаила Степановича Виктор.

— Очень серьезно. Сашку Сигайду знаешь? Забойщик на втором участке. К Людке Архиповой сватался. Отказала.

— Так он пьет сильно, — парировал Виктор.

— Выпивал, но не сильно. А когда Людка отказала, будто с цепи сорвался. А Прокоп женихался к Наташке Гринчук. Отказала… Всех и не перечислишь. И все клянутся, что видели Витю Итальянца.

— Я, Михаил Степанович, комсомолец, а значит — материалист, и в бабкины сказки не верю… — подвел итог беседе Виктор и с гордым видом поднялся по лестнице на второй этаж, где была его комната.

Соседи по комнате уже спали, и Виктор, не включая свет, разделся, лег на кровать. Но сон не шел. Он, конечно, комсомолец и в мистику не верит, но Степаныч мужик серьезный — врать не будет. А вдруг это правда, и Женя завтра перестанет его любить?

Едва дождался Виктор пяти часов утра — и бегом по вчерашнему маршруту. Прибежал к ее домику и давай стучать в окно. Заспанная Женя выглянула в форточку и недовольно спросила: «Что стучишь ни свет ни заря? Родителей разбудил…»

— Женя, ответь мне, — сердце Виктора стучало как после стометровки. — Ты меня любишь? Замуж за меня пойдешь?

Женька засмеялась и ответила:

— Люблю и замуж пойду. Иди спать, чумовой…

Через месяц Женя и Виктор сыграли свадьбу. Виктор торопил. Все удивлялись, и чего он так спешит? А через год родился сын. И Михаил Степанович нашел свое счастье. Женился на вдове шахтера, погибшего в забое. С детьми взял — и воспитывает их как своих. Витю Итальянца больше никто не видел.

Было ли на самом деле проклятие? А если было, почему не подействовало? Потому что он отдал незнакомцу свой ватник? Виктор часто об этом думал.

 

---

Марк Викторович Некрасовский родился в 1965 году в Луганске (Ворошиловграде). Окончил Ворошиловградский государственный педагогический институт. Председатель Луганского республиканского отделения СП России им. В. Даля. Автор книг «Мы Одиссеи в жизни и любви», «Танго смерти», «Кровавая пыль. Летопись войны» и др. Публиковался в журналах «Молодая гвардия», «Александръ», «Родная Ладога», «Подъём», в «Литературной газете» и др. изданиях. Лауреат литературных премий им. М. Матусовского, «Молодой гвардии», СП России «Гранатовый браслет» и др. Живет в Луганске.