Вспоминалки
- 09.09.2019
«ПОЭМА ПРИХОДА»
В конце 70-х годов вся редакция журнала «Подъём» вдохновенно работала над так называемой «Поэмой прихода». Каждое четверостишие в ней начиналось со слов «приходил» или «приходила». Например:
Приходил к нам Троепольский…
Или:
Приходила поэтесса…
Наибольшим успехом пользовались строки, связанные с тем, что среди авторов, обращавшихся в отдел прозы, многие носили имя Иван (Иван Сидельников, Иван Матюшин и т.д.), а заведующий отделом Евсеенко тоже был Иваном (да еще Ивановичем!):
Приходил на днях Иван,
Приносил нам свой роман.
Посидел он час с Иваном —
И пошел назад с романом!
В устном варианте обычно употреблялись гораздо более крепкие слова. Кстати, автором четверостишия был сам И.И. Евсеенко.
НИЧЬЯ
Автор всемирно известного «Белого Бима» Гавриил Николаевич Троепольский в кругу коллег по перу всегда считался большим любителем шахмат. Почти каждому писателю, умеющему хотя бы переставлять шахматные фигуры, приходилось сидеть с Троепольским за шахматной доской. Но поскольку игра есть игра, то Гавриилу Николаевичу случалось нередко и проигрывать. А этого писатель не любил: нервничал, выходил из себя. Зная об этом, многие партнеры старались избегать выигрыша, делая в определенный момент вид, что случайно «зевнули» фигуру. В результате партия заканчивалась вничью, и это устраивало обе стороны.
Как-то Троепольский встретился за шахматной доской с Федором Сергеевичем Волоховым, тогдашним главным редактором «Подъёма». Партия оказалась для Гавриила Николаевича неудачной, а главный редактор не захотел уступать. Поняв, что мат неизбежен, Троепольский с досады смахнул фигуры с доски и, хлопнув дверью, ушел домой. Федор Волохов тоже уходил расстроенным: получается, что он невольно обидел человека.
Глубокой ночью в квартиру Троепольского позвонили:
— Вам срочная телеграмма!
Писатель забеспокоился: что за телеграмма в такой час?
Текст телеграммы гласил: «Согласен на ничью. Волохов.»
В ЖАНРЕ ВЕСЕЛОГО НРАВА
Евгений Дмитриевич Люфанов, создавший ряд известных исторических романов, был человеком веселого нрава. Помнится, в дни работы одного из очередных писательских съездов он, подходя к гардеробу Большого Кремлевского Дворца, чтобы получить свое порядком поношенное пальто, элегантно подавал номерок и говорил:
— Девушка, подберите, пожалуйста, дубленочку получше.
В те же дни Люфанов одной и той же своей шуткой не раз ставил меня в неудобное положение. В очереди — в магазине ли, в буфете гостиницы «Россия» или у того же гардероба, он вдруг громко говорил мне, стоящему рядом:
— Молодой человек, Вас здесь не стояло!
Очередь начинала гудеть, возмущаться:
— Вы за кем стоите?!
И приходилось долго и нервно, вместе с самим Евгением Дмитриевичем, объяснять, что это была только шутка…
ПОЛЕТЕЛИ
Лауреат Государственной премии России Юрий Данилович Гончаров работал в молодости редактором в книжном издательстве. Поручили ему редактировать сборник песен. Выходит сборник из печати, а в тексте популярной тогда песни «Летят перелетные птицы…» напечатано: «Летят переплетные птицы…»
ТОСТ
В 70-х годах в коллективе редакции журнала «Подъём» был в ходу шуточный «подхалимский» тост, придуманный Иваном Евсеенко:
— Пусть больше ни один волос не выпадет с головы главного редактора!
У тогдашнего руководителя журнала волос на голове практически не было.
Когда же этот пост занял я, тост несколько видоизменился:
— Пусть больше ни один волос не поседеет на голове главного редактора!
Можете себе представить, как выглядела к тому времени моя голова, если по этому поводу шутили.
ЗАЧЕМ НАМ ТЕГЕРАН?
Сергей Владимирович Михалков известен как большой мастер шуток-экспромтов. Многие писатели помнят, как на открытии одного из писательских собраний Михалков, иногда заметно заикающийся, должен был выступить с докладом. На вопрос председательствующего: «Сколько времени просит докладчик?» — он не задумываясь ответил:
— Д-двадцать минут на д-доклад и д-двадцать минут на з-заикание…
В ноябре 1981 года в Воронеже проходило выездное заседание секретариата правления Союза писателей России. По этому случаю в оперном театре состоялся большой литературный вечер. Вел его Михалков. Выступающих было много, и все — именитые: Юлия Друнина, Петр Проскурин, Николай Старшинов, Лариса Васильева, Егор Исаев…
И хозяевам тоже слово надо было дать — воронежскую литературу на вечере представляли Владимир Гордейчев, Геннадий Лутков, я. Словом, вечер затянулся. Он шел уже три часа — без перерыва. Зал, конечно, устал, а выступили еще не все.
После очередного выступления Михалков сказал:
— Мы заседаем уже три часа. За это время можно долететь от Воронежа до Тегерана…
Зал облегченно вздохнул: сейчас ведущий объявит об окончании встречи. Михалков же произнес:
— Но поскольку в Тегеране нам делать нечего, то мы продолжим наш вечер…
ПОДПИСЬ ПОД УКАЗОМ
По случаю юбилея журнал «Подъём» был награжден орденом «Знак Почета». Понятное дело, в очередном номере мы публиковали Указ о награждении. Я, тогда ответственный секретарь журнала, поставил текст Указа прямо на обложку. А на первой же странице должно было пойти поздравление коллективу редакции, подписанное секретарями обкомов партии пяти областей Центрального Черноземья. Под Указом стояли, как обычно, подписи:
«Председатель Президиума Верховного Совета СССР
Л. БРЕЖНЕВ
Секретарь Президиума Верховного Совета СССР
М. ГЕОРГАДЗЕ».
Прочитал я верстку Указа и поздравления, поправил ошибки и сдал материал в типографию. Дальнейшее было, как говорится, делом техники. Линотипист отлил новые строчки, исправив ошибки, а верстальщица поставила их в текст. Строчки эти она, разумеется, не читала — да это и нелегко сделать в их зеркальном отображении на металле. Ориентируются при этом обычно лишь на первое слово строки. Короче говоря, выходит номер, а под Указом — подписи:
«Председатель Президиума Верховного Совета СССР
Л.БРЕЖНЕВ
Секретарь Курского обкома КПСС
А. ГУДКОВ».
Пришлось работникам типографии сдирать обложку с каждого экземпляра, чтобы поставить секретаря обкома на положенное место.
«ПУСКАЙ ПОДРЕМЛЕТ
И ЛАТЫШ…»
Без имени Алексея Прасолова невозможно представить себе современную медитативную лирику. Но я уверен, что он мог бы стать и прекрасным поэтом-юмористом. В этом убеждают меня, к примеру, следующие строки Алексея, посвященные автору книги рассказов «Не шуми ты, рожь…» Федору Волохову:
Слыхал я, ты собрался в Ригу?
Ну что же, план такой хорош!
Но захвати с собою книгу
С названьем «Не шуми ты, рожь…»
КОГИЗ избавив от нагрузки,
Благое дело совершишь:
Дремал над ней
читатель русский —
Пускай подремлет и латыш!
Помнится, сам Ф.С. Волохов на эту эпиграмму не только не обиделся, — он многократно и с гордостью читал ее, уважительно вспоминая Алексея Прасолова.
А ГДЕ ВТОРОЙ?
Зашли как-то с писателем Виктором Поповым к С.В. Михалкову, в его кабинет председателя правления Союза писателей России. В. Попов протянул ему свой, только что изданный, роман «Один выстрел во время войны». Михалков взглянул на заголовок и тут же спросил:
— А на второй выстрел — что, пороху не хватило?
ПРАВ ЛИ БЕЛИНСКИЙ?
В публиковавшейся в свое время в «Подъёме» повести В. Есенкова «Совесть» работника воронежской цензуры насторожила фраза, которую в этом произведении Белинский говорит Пушкину:
«Умный человек в ценсуру служить не пойдет».
Цензор потребовал от меня, работавшего тогда ответственным секретарем журнала, снять эту фразу. Спорить было бесполезно. Цензор подтвердил, что Белинский был прав.
ТУНЯ
В одной из статей, публиковавшихся в «Подъёме», была такая фраза:
«В царской России природные богатства оставались втуне».
Цензор возмутился:
— Что за «туня»? Куда вы там, в редакции, смотрите?!
И собственноручно исправил: «в тундре».
ВСТРЕЧА В ПРАГЕ
В 80-х годах у писателей Воронежа складывались дружественные творческие связи с писателями Южной Моравии. В Воронеж не однажды приезжали чешские коллеги, а писатели-воронежцы двумя группами выезжали в Брно. У нас была так и не осуществленная в связи с политическими передрягами задумка: создать общую книгу, выпустив ее на двух языках. По этому делу побывал в Чехословакии и я, тогда — председатель правления Воронежской писательской организации и составитель не вышедшей книги с русской стороны. Прилетел в Прагу рейсом из Москвы. Среди встречающих увидел мужчину с листком бумаги на груди, на котором была написана моя фамилия. Все ясно — встречает меня. Представляюсь ему:
— Здравствуйте, я — Новичихин.
Вижу, что он смотрит на меня как-то удивленно и… просит показать паспорт. Показываю. Удивленный еще больше, продолжает подозрительно смотреть на меня, но все-таки приглашает в машину.
Привозит меня в Союз писателей Чехословакии. Представляет руководителям Союза и его иностранной комиссии. И здесь тоже подозрительно изучают мой паспорт, при этом тихонько перешептываясь.
Положенные мне «командировочные» в чешских кронах почему-то не выдают.
Наконец приезжает машина из Брно, и меня увозит мой старый знакомый — писатель Людвиг Штепан, бывавший у нас в Воронеже.
В холле брненской гостиницы «Континенталь» меня ждет руководитель местной писательской организации, поэт Иво Одегнал. Очень удивлен, что мне нечем расплатиться за гостиницу:
— Как же так! Ведь я же звонил в Прагу — деньги Вам должны были выдать!
Все разъяснилось на следующий день. Оказалось, что сотрудник Союза, которому поручили меня встретить, спросил у Иво по телефону:
— А как он, этот Новичихин, выглядит?
Одегнал, приезжавший перед этим в Воронеж, но ни разу меня не видевший (я в те дни сам был в отъезде), ответил:
— Кажется, маленький, толстый и, по-моему, с усами…
Для тех, кто не знаком со мной, уточню, что я никогда в жизни не отпускал усов, не страдал полнотой, а мой рост — 184 сантиметра.
КТО ВЫСТУПАЛ?
В одной из музыкальных школ Воронежа проводили литературный вечер. На встречу с учащимися пригласили меня и поэта Анатолия Ионкина. За несколько минут до встречи выяснилось, что Ионкин поехать в школу не сможет. Владимир Гордейчев, руководивший тогда писательской организацией, позвонил Е.Д. Люфанову:
— Евгений Дмитриевич, выручайте. Надо вместе с Женей Новичихиным выступить в школе.
Когда мы с Люфановым, опаздывая, входили в здание школы, нас уже заждались. Сразу повели в актовый зал. Молоденькая преподавательница, знавшая меня в лицо, но никогда не видевшая ни Ионкина, ни Люфанова, радостно представила нас:
— Дорогие ребята! Сегодня к нам в гости пришли воронежские поэты Евгений Новичихин (указала на меня) и Анатолий Ионкин (указала на Люфанова).
И Люфанов, и я, растерявшись от такой неожиданности, промолчали.
Видимо, присутствовавшие на встрече ученики музыкальной школы до сих пор считают, что поэт Анатолий Ионкин — веселый старикан с пышными красивыми усами…
БЛОКА НЕТ!
В 1975 году проходило VI Всесоюзное совещание молодых писателей. Среди кандидатов на участие в нем Воронежская писательская организация назвала молодого поэта Николая Малашича. Однако в Москве кандидатуру Малашича отклонили. Главная причина — плохая служебная характеристика. Ее представляли по военным каналам (Малашич был офицером) и в писательской организации с ней не были знакомы.
Николай заинтересовался: кто и почему дал плохую характеристику? Оказалось, дело было вот в чем. Как-то воинскую часть инспектировал генерал из Москвы — проверял организацию социалистического соревнования. Командир части не преминул похвалиться: у нас, мол, один офицер стихи пишет, даже книжку издал. Генерала это заинтересовало, и Малашича пригласили к инспектору.
— Так это Вы пишете стихи? — спросил он.
— Так точно, товарищ генерал!
— Хорошо, хорошо… Ну а с кем Вы соревнуетесь?
— С Блоком, товарищ генерал! — пошутил Малашич.
— С кем, с кем?
— С Александром Блоком!
— Ну, и какие успехи?
— К сожалению, товарищ генерал, он бьет меня по всем статьям, — продолжал шутить Малашич.
— Это плохо, — сказал генерал.
Малашич был уверен, что генерал правильно понял шутку. Но в тот же день инспектор сурово отчитал командира части за плохую организацию соцсоревнования.
— Ваши офицеры даже не знают, с кем они соревнуются, — возмущался он. — Офицер Малашич утверждает, что он соревнуется с Блоком. Нет такого офицера в части — я сам проверил! Есть Боблов! А Блока — нет!
Ну как после такой генеральской оценки командир мог подписать хорошую характеристику?
ТОЧЬ-В-ТОЧЬ, КАК НА КРЫШЕ
В молодости служил я в одном областном учреждении. Как-то, накануне октябрьских праздников, приглашает меня секретарь партийного бюро:
— Выйди-ка, — говорит, — на улицу и присмотрись к лозунгу па крыше. А потом вновь зайди ко мне.
Выхожу, читаю: «Пусть живет в веках имя и дело Ленина!» Лозунг как лозунг. Возвращаюсь к партийному секретарю.
— Прочитал? — спрашивает.
— Прочитал.
— Ну и как?
— Да вроде бы все в порядке.
— Не скажи, — говорит секретарь. — Тут один пенсионер уже две недели терроризирует и обком, и горком, и райком. А те — меня. Требуют разобраться.
— Да в чем разбираться-то?
— Пенсионер этот утверждает, что в лозунге допущена ошибка. Говорит, что надо писать не в единственном числе — «живет», а во множественном — «живут».
— А что, пожалуй, он прав, — засомневался я.
— Ты так думаешь? — секретарь достал газету «Правда», ткнул пальцем в призывы ЦК КПСС к годовщине Октября. В газете было напечатано: «живет» — точь-в-точь, как на крыше.
— Может, в газете опечатка? — спросил я.
— Вот и этот пенсионер так считает. И требует ошибку исправить, — сказал секретарь. — А если это не опечатка? Если в ЦК КПСС так написали?
Я пожал плечами.
— Слушай, — вдруг попросил он, — этот пенсионер с минуты на минуту ко мне придет. Уже звонил. Я в русском языке не очень силен, а он — бывший учитель. Помоги! Может, вместе его уломаем? Нельзя лозунг переписывать, никак нельзя!
Через несколько минут в кабинет вошел пенсионер. Настроен он был весьма воинственно:
— Так и не хотите грамматическую ошибку исправить?
И тут меня осенило:
— Грамматическую ошибку исправить, конечно, нетрудно, — сказал я. — Но ведь допустим грубую политическую ошибку!
— Это еще почему? — удивился пенсионер.
— Имя и дело Ленина настолько едины, что говорить о них во множественном числе — просто кощунственно, — улыбнулся я.
Пенсионер чуть не поперхнулся от неожиданности.
— Из-звините, — заикаясь сказал он. — Я б-был не прав. Из-звините.
Больше он никуда не звонил. А партийный секретарь, помню, долго тряс мне руку и говорил при каждой встрече:
— Вот что значит писатель!
несостоявшийся вечер
О том, что Владимир Кораблинов был не только писателем, но и профессиональным художником-графиком, знают многие читатели. Хорошо известно и то, что поэт Виктор Панкратов собрал такую коллекцию экслибриса, равную которой, кажется, трудно найти. Точно известно, что эта коллекция — одна из крупнейших в мире: более 35 тысяч экслибрисов со всего света! Даже с Антильских островов! Только экслибрисов пушкинской тематики — более тысячи!
Об этом, повторяю, хорошо известно. Но об увлечениях и, так сказать, «вторых талантах» некоторых других воронежских литераторов знают немногие.
Когда я был председателем правления Воронежской писательской организации, всерьез замышлял провести один вечер, записать его на пленку и показать по телевидению. На этом вечере писатели должны были демонстрировать не литературные, а совсем иные свои способности и хобби. Уверен, вечер был бы просто замечательным. Жаль, что он так и не состоялся.
А если бы состоялся, то в нем, наряду с В. Кораблиновым и В. Панкратовым, непременно бы выступил Геннадий Лутков. Он обладал даром великолепно, с тонким юмором, пародировать коллег. Особенно запомнилось, как блестяще представлял он композитора К.К. Массалитинова.
Тот же В. Панкратов, по моему замыслу, мог бы на этом вечере показывать фокусы с картами. Как-то в ростовской гостинице он продемонстрировал такой фокус, что меня оторопь взяла. Никогда — ни до этого, ни после — не видел ничего подобного.
А Василий Белокрылов очень душевно пел под гитару. Впрочем, не только под гитару. Однажды мы вместе (было это в Туле) ужинали в ресторане. Василий Алексеевич был навеселе (в таких случаях друзья говорили о нем, одноглазом: «Выпьет — и ни в одном глазу!») и полез на сцену, чтобы спеть под оркестр. Сначала оркестранты пытались удалить его со своей «рабочей площадки». Но Белокрылов запел, и они, решив, что на сцену поднялся профессионал, стали ему аккомпанировать. В результате весь зал восторженно рукоплескал, а музыканты по окончании работы… поделились с писателем своим вечерним заработком. Оказался у них этот заработок гораздо более высоким, чем обычно.
А Евгений Дмитриевич Люфанов мог бы стать прекрасным артистом-чтецом. Помнится, на одном из писательских «литературных вторников» он полтора часа — наизусть! — читал Ахматову, Цветаеву, Гумилева, Анненского, Пастернака… Сделали перерыв, после которого Евгений Дмитриевич сказал:
— А теперь я прочту вам «Евгения Онегина». Полностью читать или в отрывках?
Мы взмолились:
— В отрывках!
И он читал еще полтора часа. И тоже — наизусть.
ОБЫЧАЙ ПРЕВЫШЕ ВСЕГО
Неделя воронежской литературы в Чечено-Ингушетии завершалась, и в один из дней хозяева предоставили нам возможность отдохнуть. Виктор Будаков, начинавший когда-то свою трудовую биографию учителем в кавказском селении Валерик — в лермонтовских местах — намекнул: мол, неплохо бы побывать там. Двое из нашей делегации, в том числе и я, присоединились к этому пожеланию.
Валерик встречал Будакова как героя. Пришли его бывшие ученики, сами ставшие учителями, и, конечно, местные руководители, тоже у него когда-то учившиеся. А сопровождали нас в этой поездке ответственный работник Чечено-Ингушского обкома КПСС и две женщины — руководители района: секретарь райкома и председатель райисполкома.
После творческой встречи в местной школе нас повезли к речушке Валерик. На ее живописном берегу нас ожидали шашлыки и все такое прочее. Сидим на травке, а я никак не пойму: все здесь, даже водители «Волг», а секретарь райкома с предриком почему-то скромно стоят в сторонке. Свое удивление я высказал вслух.
— Тс-с, — шепнул мне на ухо обкомовский работник, которого представили как зятя знаменитого Махмуда Эсамбаева. — У нас не принято, чтобы женщины сидели за одним столом с мужчинами…
Национальный обычай в этих местах не считался ни с какими партийными иерархиями.
СОМНИТЕЛЬНЫЙ ЭКСПОНАТ
В начале 1993 года я ушел с поста главного редактора журнала «Подъём», полностью разуверившись в возможности проводить независимую литературную и идеологическую линию, успешно бороться с «экономической цензурой». Новым местом моей службы был областной литературный музей имени И.С. Никитина, куда меня назначили директором. Иван Евсеенко был явно раздосадован, даже оскорблен моим уходом — ведь мы пришли в редакцию практически одновременно, проработав бок о бок два десятка лет. Острый на язык, он съязвил по поводу этого ухода эпиграммой:
Ты был Евгений из Евгениев!
Ну а теперь ты — экспонат.
И на тебя с большим сомнением
Кольцов с Никитиным глядят…
ИДЕЯ, ВИТАВШАЯ В ВОЗДУХЕ
Тот же Иван Евсеенко не раз в шутку просил меня:
— Женя, возьми меня на работу в музей. Буду работать экспонатом. Представляешь: сижу я в музейном зале, а передо мной табличка: «Живой писатель. Руками не трогать!»
Шутки шутками, но каково же было мое удивление, когда я узнал, что эту идею претворил в жизнь другой мой знакомый писатель (правда — знакомый заочно) — Эдуард Лимонов. На выставке, посвященной его творчеству (проходила она, кажется, в Политехническом музее), Лимонов сидел в выставочном зале, а перед ним висела табличка:
«С экспонатом не разговаривать!»
Видать, идея Ивана Евсеенко витала в воздухе.
Евгений Григорьевич Новичихин родился в 1939 году в селе Верхнее Турово Нижнедевицкого района Воронежской области. Окончил Воронежский лесотехнический институт. Автор более сорока сборников стихотворений для детей, сатирических миниатюр, литературных пародий, переводов, краеведческих этюдов, нескольких киносценариев. Лауреат премий им. М.А. Булгакова и А.П. Платонова, журнала «Подъём» «Родная речь», премии «Имперская культура» им. Э. Володина. Заслуженный работник культуры РФ. Член Союза писателей России, Союза кинематографистов. Живет в Воронеже.
