Во мне слишком много моря…

Стихам Александры Веретиной присущ своего рода нравственный почерк, когда все события окружающего мира и взаимоотношения людей поверяются авторским чувством правды, справедливости и милосердия. Ее строки ассоциативно весьма сложны. Ту или иную поэтическую коллизию поэтесса представляет читателю как свод сопутствующих обстоятельств — ярких, драматичных, представленных живо и чрезвычайно индивидуально. Собственно, так и пишется интимная лирика, однако плотность образов у этого автора исключительно велика. И необходимо напряженно следить за мыслью и эмоциями поэтессы, чтобы итоговый слепок ее души, представленный в стихотворной форме, завладел и твоим сердцем.

Художественное зрение ее лирической героини способно увидеть людей и пространство в мельчайших деталях. Творческое существование автора здесь, кажется, балансирует на грани жизни и смерти: любовь — отсутствие любви; дружба — предательство; доброта — исчезновение доброты… Одновременно, в ее строках живет этическая оценка происходящего, отсутствует обвинение и озвучивается только укоризна.

Многообразие отблесков реальности и мифа у Веретиной — в основе самой ткани ее стиха, в которой разговорной речью поверяются многие высокие смыслы — причем безо всякого циничного снижения, как это порой принято в модернистской литературе. Лирическая героиня с некоторым сомнением примеряет к себе высокие образцы, потому что считает себя малодостойной фигурой. По существу, здесь все стихи — о трудном духовном пути, на протяжении которого выясняется нетленность и живое присутствие идеала в грубой реальности.

Русский язык в поэзии Веретиной многообразен, его формы порой как бы играют друг с другом, порождая новые смыслы, однако в этом нет ничего от той легкомысленной и безответственной игры в слова, которой сегодня увлечены многие молодые стихотворцы.

Поэтический стиль Александры Веретиной, вбирая в себя творческие наработки русской лирики последних десятилетий, замечательно соединяет в себе и умение сказать длинно, по-городскому подробно, и способность уронить скупые слова, единственные в своем роде, как это принято в традиционной отечественной поэзии. Примечательно, что стихи поэтессы, как представителя молодой поросли воронежской литературы, часто близки людям старших поколений. И это — очевидное свидетельство весомости авторского таланта, способного соединять времена.

 

Вячеслав ЛЮТЫЙ

 

 

ИХТИС1

 

Иногда — но не часто — когда мне совсем темно

(расползается волокно, обнажая дно,

все опоры ложатся по принципу домино) —

Он приходит. Садится. Смотрит с особым смыслом.

Говорит: «Не ной. Я — не Ной, но ковчег за мной».

Он затягивается сквозь кашель (табак дрянной),

И я чую арктический холод его спиной,

На которой — отметины «крест не донес до Лысой».

То есть, как бы на это еще посмотрел Господь…

Но сейчас мне семь смертных грехов не страшны, не спорь,

Если есть и восьмой, он — весь мой, я возьму восьмой! —

Но оставьте меня в моем непокое! С болью

Каждый миг в мою память вгрызается, как фреза:

Он берет меня за подбородок, глядит в глаза,

Говорит: «Выходи. Отсюда. И лучше — за-

меняй кому-то солнце собою».

Это близко к спасенью. Но кто тут меня спасет…

Он хватает меня в объятья, почти трясет:

«То есть, мне можно даже так?» (ему можно все!)

Но я зло усмехаюсь в ответ. Выставляю палец —

Безымянный. На правой. Который хранит ожог.

И, казалось бы, тут до развязки один шажок…

Он склоняется. Дальше (я молча глотаю шок) —

Дует на руку, как ребенку. В восторге пялюсь,

Потому что в нем тьма того, что зовется «свет»!

Потому что в нем смелость смеется, что смерти нет.

Я пыталась пойти поперек, заявляя: «бред!»,

Только пу сердцу просится этот разрез — продольный.

И не надо накладывать швы! Таковы дела,

Что я помню, откуда вышвырнута была.

Он уходит потом, уходит… Но два крыла

На моей спине — отпечатки его ладоней.

 

* * *

 

Рокот рождается в глубине, набирая все больше мощи.

Во мне слишком много моря. Как столбик ртути,

Оно поднимается, ищет путь, заполняет грудь, и

Сердце сдается. Наверно, ему так проще.

Море ломает кости. Его из меня не выгнать,

К этому не привыкнуть. Боюсь итога.

Море зудит в каждой поре. Его слишком много —

Не выпить, не выплакать и не выплыть.

Я не вмещаю. Оно не прощает и не щадит —

Рвется наружу с прокрутами, лупит в горло,

Вдох перерезав. Покуда в песок не стерло,

Лезвие упираю в трахею, что твой бандит.

Море в суставах скрипит. Сто историй в его просторе

Отшелестело, и голос со временем огрубел.

Губы мои — соль и мел, свет не мил, снег не бел,

Кровавый туман в глазах.

Тысяча децибел.

Во мне слишком много моря.

 

* * *

 

Утром ты получаешь отдельный ключ.

Это — когда ты не ждешь ни побед, ни выгод,

Это — когда понимаешь, что свет колюч,

Тьма — милосердней; она оставляет выход.

 

Ты не смогла быть хорошей, а мир хотел

Строить святого из самой негодной глины

(что-то из физики, про притяженье тел,

что-то другое, про «клин вышибают клином»)…

 

Это — когда выходя из его двери,

Вспомнив святых, что отцветшие губы сжали,

Ты так устанешь носить свое «нет» внутри

(ты никогда не просилась на их скрижали)!

 

Ты не смогла быть хорошей — и черт с тобой,

Хватит блуждать меж огней и агоний агнца!

Это — когда ты решишься в последний бой —

И обнаружишь его восходящим к танцу.

 

Ангелы в небе хмурятся и скорбят,

Как по ножам ты шагаешь, молясь неслышно.

Это — когда выбор делает сам себя,

Ты не сумеешь понять, почему так вышло.

 

Перед чертой — слишком больно и горячо…

Может быть, глупо бороться, не зная — с тем ли?..

 

Так — от ладони, ложащейся на плечо,

Падаешь в траву, вжимаясь спиною в стебли.

 

Это — когда над богами и над людьми,

Шквалом дыханья сметает святые лики,

Это — когда, обмерев, принимаешь мир

Ночью взахлеб в раздавленной землянике,

 

в запахе горького дыма, в слезах, в поту,

в тяжести теплой, к земле придавившей крепко…

Так не на свет ты рождаешься — в темноту! —

кстати, в рубашке (чужой, как нарочно — в клетку).

 

Там, где закатишь истерику и зрачки

за горизонт (что разорван, как тот напульсник),

там, где к лопаткам прилипшие стебельки

слишком похожи на шрамы (да ну и пусть их!) —

 

там ты встаешь, ожидая удара в грудь

(бьется в нее только сердце, тревожно сжавшись)…

Это — когда ты не можешь в глаза взглянуть,

и предпочла бы в них даже не отражаться.

 

Свет беспощадно ползет по сырой траве,

плачет взахлеб в раздавленной землянике,

он продирался сквозь страх в твоей голове,

дрожь в твоем теле, боль в твоем громком крике,

 

свет не готов простить тебя, свет — не брат,

он наточил лучи, он — борец за правду,

как под ножом, распадаешься аккурат

на монумент тишины и на страх «что завтра»?

 

Это — когда ты готова узнать «умри!»

в вашем почти вавилонском речесмешенье —

 

Ты получаешь ключ от его двери —

И надеваешь вместо креста на шею.

 

1 Ихтис (др.-греч. — рыба) — древний акроним (монограмма) имени Иисуса Христа, состоящий из начальных букв слов: Иисус Христос Божий Сын Спаситель. Часто изображалась аллегорическим образом — в виде рыбы.

 

---

Александра Александровна Веретина родилась в поселке Анна Воронежской области. Окончила Воронежский государственный педагогический университет. Работала воспитателем в детском саду. Автор трех книг стихотворений — «Мимо…», «Наскальная поэзия», «Местонеимение». Участница Воронеж­ских областных совещаний молодых литераторов (2010, 2016). Лауреат Исаевской премии молодым литераторам Воронежской области. Живет в поселке Анна Воронежской области.