СОЛОВЕЙ

 

В саду осеннем,

под сиренью,

В траве пожухлой, не дыша,

Забытый, маленький, смиренно

Он кверху лапками лежал.

Комочек серый, невесомый,

Не отличить от воробья;

Он не покинул куст знакомый,

Не улетел к чужим краям.

Еще весной порхал по веткам,

Клевал росу, жару терпел;

И услаждал слух человека —

Как восхитительно он пел!

Как вдохновлял он человека,

Что он под звездами творил:

То дивно щелкал и чечекал,

То воздух трелями сверлил!

Старался так самозабвенно,

Как будто нес благую весть,

Что вся земля благословенна

И что любовь на свете есть!

Умолк, родной… Мой разум ропщет:

Вот так, один, замру и я;

Нам только жизнь дается общей,

А смерть у каждого своя.

Зачем для доли скоротечной

На этот свет нас занесло?..

Мы как бы знаем, что не вечны, —

Осознавать вот тяжело.

Застыть на долгую минуту,

Себя жалея… А потом

В бордовый лист певца укутать

И схоронить под тем кустом.

 

1812 год

 

Среднерусские равнины —

Вены рек. Холмы, поля.

Тучи. Избы да овины.

Шлем былинный в ковылях.

 

Звякнет дальняя церквушка,

Тонко тронет слух Христа,

И — покой; лесной кукушки

Сонный счет… А где-то там —

 

…разноцветным ручейком,

Дать отпор Наполеону

Шли походные колонны,

Шли знамена и иконы

Мимо пушкинских окон…

 

ХУДОЖНИК

 

Знакомый художник, угрюмый и желчный,

В богемной среде проявлял эпатаж.

Он жил одиноко, без славы и женщин, —

В хрущевке квартирка, последний этаж.

Когда-то женат был на некой певице,

«Звездила» на сценах, гуляла, пила,

И чтоб не повеситься, чтобы не спиться,

Прогнал эту дуру — и все тут дела.

Он жил и старел в непонятной печали.

К нему заходил я в былые года,

Мы много курили и в креслах молчали,

Читал свои вирши ему иногда.

Куда-то глядел он и как бы не слушал.

Я после испытывал чуть ли не шок,

Когда говорил мне, что это вот лучше,

А это не тронуло, просто стишок.

Он мог сибаритствовать, спать до обеда,

Потом вдохновенно до ночи творить,

Часами торчать перед старым мольбертом

И фирменный борщ свой на плитке варить.

Нахмурилась осень, и тихо он умер.

Пришли лишь немногие к гробу творца;

Свезли в крематорий и скорбную урну

Потом прикопали к могиле отца.

На кухоньке в банках прогоркла капуста,

В раскрытом шкафу никакого добра.

Однажды явились чины от искусства,

Чтоб в местный музей что-нибудь отобрать.

Застыли мужчины и ахнули дамы,

Слезинки восторга сверкнули у глаз,

Какое богатство открылось им в рамах

И в стопках без рам, что пылились в углах!

Счастливые лица, веселые краски

Сияли с полотен и брызгали свет…

И лишь среди них выделялся контрастом

Угрюмо-задумчивый автопортрет.

 

* * *

В глухом краю, среди тиши древесной,

Поляна есть — заветный закуток,

Хранимый небом, людям неизвестный,

Лишь косачи слетаются на ток.

 

Из лета в лето пенится в цветеньи…

Никто не видит этой красоты,

Ну, разве что залетный шмель оценит

Да бабочки, что сами — как цветы…

 

Из года в год горят на зорьке ясной,

Искрят росой и капают в траву…

И жалко мне, что облетят напрасно,

И радостно, что те цветы не рвут.

 

Чисты в своем стремленье к совершенству,

Они растут и светятся из тьмы,

Не тщась достичь над кем-то верховенства,

Не то, что мы. Увы, не то, что мы…

 

* * *

Глухие дебри. Луч прощальный…

Гниют болота. Дремлют совы.

Там — одинока и печальна,

Людьми забыта, бродит совесть.

 

Там нет жилья и нет дороги.

Туманы сыро липнут к платью,

Былье босые режет ноги —

Идет она и молча плачет.

 

Стремясь к богатству и успеху,

Ее, как дряхлую служанку

И как досадную помеху,

Прогнали прочь… А ей всех жалко.

 

* * *

Молодая мама своему сыночку,

Сидя у окошка, под синиц свистки,

Вышивала в полдень синюю сорочку —

В крестик черно-белые цветки.

Лишь всего два цвета (ниток было мало),

Только в два рядочка стежка пролегла,

Только на сорочке, но хотела мама,

Чтоб в цветах вся доля у него была.

С трех икон святые молча наблюдали.

Над шитьем витала легкая рука.

За окном сияли голубые дали,

Зеленели травы, плыли облака…

Дорогая мама, как ты угадала.

В стороне далекой после, без тебя,

Вышилась сыночку (ниток было мало)

В крестик черно-белая судьба.

 

* * *

Дорогие поэты, витии,

Изливаючи горе свое,

Не кричите: «Пропала Россия!» —

Что ж мы сами хороним ее?

Сила Божья сокрыта в поэте.

Если так голосить в темноте —

В безнадегу срываются эти,

И злорадно хихикают — те.

Посмотрите: трава серебрится

В переливчатых росах утра…

Размечтайтесь — и райская птица

Тихо сядет на кончик пера.

Вы прислушайтесь: музыка льется,

Из глубинных высот нисходя;

И в два зубика звонко смеется

На руках материнских дитя!..

Мы приходим лишь раз, вы поймите,

Никого не виню, не учу,

Просто жизнь — это жизнь, а не митинг,

Просто сам я такого хочу!

В поднебесье окно растворите,

В грозовых облаков кутерьму…

Удивляйтесь. Любите. Творите!

…А Россию не дам. Никому.

 


Александр Дмитриевич Раевский родился в 1951 году в селе Алабуга Новосибирской области. Окончил Новокузнецкий педагогический институт, Иркутское пожарно-техническое училище. Служил в пожарной охране МВД, капитан в отставке. Печатался в центральных и региональных журналах, альманахах и сборниках. Автор шести поэтических книг. Лауреат премии журнала «Наш современник». Член Союза писателей России. Живет в Новокузнецке.