Русский характер
- 05.11.2024
Да, вот они, русские характеры! Кажется, прост человек, а придет
суровая беда, в большом или в малом,
и поднимается в нем великая сила…
А. Н. Толстой, «Русский характер». 1944 г.
В Москве пахло весной. И хотя она пришла в столицу с опозданием из-за долгой зимы, ее теплынь все больше и больше разливалась по улицам и переулкам. Пригревало солнце, его золотистые лучи, настырно проникали за наклеенные крест-накрест полосками бумаги окна домов. Снег почти весь растаял, а если где-то еще и оставался, так только в глухих местах парков — слежавшийся и почерневший.
С наступлением теплых дней повеселели и москвичи, хотя в городе повсеместно чувствовалось присутствие войны. По улицам вышагивали комендантские патрули, повсюду рядами стояли противотанковые ежи, с крыш зданий настороженно смотрели в небо стволы зениток, спаренных пулеметов и рупоры звукоулавливателей…
В широкие окна госпитальной палаты, где лежал Маресьев, тоже заглядывала майская погода. Солнечные брызги разлетались по бледным лицам постояльцев, койкам, тумбочкам, а через открытые форточки в палаты врывались свежие струи воздуха. Только настроение у Маресьева было далеко не весеннее. Сильно болели отмороженные ноги, которых он практически не чувствовал. От этих безвольных почерневших конечностей уже начала отслаиваться мягкая ткань. Страшный диагноз гангрена был вынесен окончательно и бесповоротно.
Маресьев лежал один, но в проходной палате. Это его раздражало, поскольку мимо непрерывно сновали врачи, санитарки, медсестры, больные… Вдобавок не стихали их голоса. В голове Маресьева стоял шум, будто вокруг непрерывно били в бубны… Приходившая ставить ему градусник пожилая медсестра, увидела, как по щекам Маресьева текут слезы.
— Терпи, милок, терпи, — беря его за руку, успокаивала она. — Даст Бог, все будет хорошо.
В эти минуты ему невмоготу захотелось ощутить прикосновение теплых материнских рук. Услышать знакомые с детства слова:
— Ничего, сынок, до свадьбы заживет…
Мама, милая, родная мама, знаешь ли ты, какая беда приключилась с твоим сыном…
К сожалению, состояние здоровья Маресьева лучше не становилось. Боли простреливали все тело, не давали спать, гангрена, словно ржавчина, медленно съедала ноги. Маресьеву начали колоть обезболивающие препараты. А тут еще он стал случайным свидетелем разговора врачей. Один из них сказал, что положительной динамики у больного нет, идет резкое ухудшение состояния здоровья, шансов выжить мало. Эти слова прозвучали подобно смертельному приговору.
Дальше события, если верить некоторым охотникам до сенсационных домыслов, стали развиваться по самому трагическому сценарию. Раненых в госпитале было много, поэтому летчика, как практически безнадежного, положили на каталке в коридоре. А затем, накрыв простыней, его, умирающего, повезли в морг. Гангрена, заражение крови — показатель того, что он уже не жилец на этом свете. Но на пути туда Маресьева перехватил проходивший мимо профессор Н.Н. Теребинский. Он тут же приказал: «На операционный стол его, живо!»
В действительности, все обстояло не так. Как вспоминал сам Маресьев, лечащие врачи решили его показать профессору Николаю Наумовичу Теребинскому. Это был известный в Москве доктор старой школы. В предвоенные годы он стоял у истоков хирургии на открытом сердце. Во время войны Теребинский заведовал хирургической клиникой Наркомата путей сообщения СССР и одновременно консультировал хирургов нескольких военных госпиталей.
И здесь необходимо сделать еще одно уточнение.
До недавнего времени считалось, что Маресьева привезли в 7-й Московский центральный военный клинический авиационный госпиталь в Сокольниках. Однако сведения, полученные автором книги из Центрального архива военно-медицинских документов, свидетельствуют о другом месте его пребывания. В предоставленной справке указано, что «3 мая 1942 г. мл. лейтенант Маресьев А.П. поступил в ЭГ 4034, г. Москва, в тяжелом состоянии». Этот эвакогоспиталь, по данным Всероссийского информационно-поискового центра, находился в Бабушкином переулке (в настоящее время — улица Александра Лукьянова, получившая свое название в 1964 году в честь летчика-истребителя и Героя Советского Союза А.М. Лукьянова) с 28 января 1942 года по 10 ноября 1945 года. Тогда как 7-й авиационный госпиталь был открыт на Поперечном просеке в Сокольниках уже после того, как Маресьева прооперировали. Да и сам Маресьев вспоминал, что госпиталь находился где-то в Бабушкином переулке, но из публикации в публикацию кочевала невесть откуда взявшаяся история про госпиталь в Сокольниках.
Теперь же абсолютно точно можно сказать, что все события происходили в Бабушкином переулке в развернутом на базе железнодорожной больницы эвакогоспитале № 4034. Здесь профессор Теребинский, как и в других лечебных заведениях подобного рода, часто брал в руки скальпель и выполнял наиболее сложные операции. В один из дней этот высокий, худой человек в пенсне, с короткими седыми волосами и обвисшими усами, предстал перед Маресьевым. Внимательно осмотрев его ноги, профессор тяжело покачал головой, потом сухо сказал стоявшим рядом с ним врачам, что ситуация не безнадежная, летчика надо спасать.
Теребинский сам взялся оперировать Маресьева. Наверное, если бы летчик попал в руки уважаемого профессора раньше, то, возможно, болезнь удалось бы победить без тяжелых последствий. Хотя не факт. Сегодня, спустя годы, мы можем лишь строить версии. Тогда же счет шел на дни, а может, даже на часы, поскольку перед врачами стоял вопрос: будет ли вообще жить Маресьев или нет? Болезнь прогрессировала. Чтобы сохранить жизнь Маресьеву, Теребинский принял решение ампутировать ему ноги. В условиях тогдашних медицинских практик другого варианта просто не имелось.
Операция, которую провел профессор Теребинский (ему ассистировали лечащий врач Альтшулер, врач Теплова и операционная сестра Зиновьева) была сделана Маресьеву 24 июня 1942 года. Как записано в истории его болезни, была проведена «типичная ампутация лоскутным способом обеих стоп».
О том, как проходила операция, читаем в воспоминаниях Маресьева: «Хотели мне сделать только спинномозговой укол, но этот наркоз на меня не подействовал. Укол местного обмораживания тоже не берет. Профессор даже удивляется, и тогда решили делать операцию под общим наркозом. Накрыли меня маской и стали поливать на нее эфир, я должен был дышать эфиром. Сестра мне посоветовала глубоко-глубоко дышать. Как только я глубоко вздохнул, мне сразу же ударило в голову, я махнул рукой, маску сбил, капля эфира попала мне в рот, меня стало тошнить. Профессор ругается на сестру: “Что же вы не можете удержать маску!” Опять наложили маску. Мне стало так нехорошо, я кричу: “Снимите, дайте мне хоть немножко пожить!”. Сестры плачут, профессор ругается. Ну, а потом мне немножко приподняли маску, я глотнул свежего воздуха, и все пошло, как следует. После операции я проснулся со слезами. Ноги у меня очень болели».
Но плакал Маресьев не только от физической боли. Боль была, скорее, душевная. Ампутация спасла ему жизнь, но оставила без ступней. Это означало — списание подчистую на землю и расставание с небом навсегда. Кроме того, он теперь инвалид, лишний человек в жизни. Кому он нужен такой увечный? Обретая крылья, Маресьев не обрел семью. Получилось, как в той песне «первым делом, первым делом — самолеты, ну, а девушки, а девушки потом». Но, скорее, не встретилась на его пути та единственная и неповторимая, ради которой он мог бы, как Валерий Чкалов, совершить дерзкий пролет на «ястребке» под мостом… Однако все, что не делается, делается к лучшему. Хорошо, что остался холостяком. А то бы стал для молодой жены обузой. Пока же эта тягостная забота ляжет только на мать, которая любым его примет. Хоть безногим, хоть безруким…
Тяжелые были эти раздумья в те однообразные госпитальные дни и ночи. Закинув руки за голову, Маресьев часами смотрел в высокий, покрытый тонкими трещинками, потолок. Разговаривать ни с кем не хотелось. Зудели, начинавшие заживать после операции, раны. К этому зуду, доходившему до сердца, добавлялись громкие, как ему казалось, разговоры выздоравливающих. Они, будто специально, чтобы завидовали, рассказывали о том, какая на улице погода да каких красивых девушек там видели… Ночью было легче — для сна и снятия боли Маресьеву кололи морфий. Но все равно он засыпал с наворачивающимися на глаза слезами и тягостными мыслями о своей безногости…
— Смотрю я на тебя, Алексей, и вот что, дружище, тебе скажу, — начал как-то разговор с Маресьевым сосед по палате, уже в годах батальонный комиссар. — Да, подрезали тебе крылушки, но главное, что ты жив. А если жив, значит, будешь опять с крыльями. Ты, я вижу, человек сильный, с характером…
Годы спустя Маресьев с теплотой вспоминал о своем соседе по палате: «Огромной душевной силы был этот человек. И сделал он для меня, как позже понял, многое. Один только пример. После ампутации ног меня на ночь кололи, давали успокаивающее. А это не что иное, как наркотики. Он мне говорит: “Алексей, от такой поддержки надо отвыкать, погибнешь”. И тогда я сказал врачам: “Хватит успокаивать”».
Действительно, комиссар, как нельзя кстати, оказался рядом с Маресьевым. Именно он морально помог ему в трудную минуту выстоять и поверить в свои силы. Постепенно стали заживать и раны, с их заживлением шло и привыкание к тому непривычному состоянию, в котором Маресьеву предстояло находиться постоянно.
Навсегда в сердце Маресьева осталась и молодая медсестра, совсем еще девчонка, Евдокия Коренкова. Она в те дни находилась рядом с летчиком. Годы спустя Евдокия Ивановна Коренкова вспоминала: «Летчика Алексея Маресьева привезли в госпиталь под вечер, ранней весной 1942 года1. Это теперь все про него знают — народный герой! А тогда — просто несчастный 22-летний летчик2, самолет которого сбили фашисты. За те несколько недель, пока чудом спасшийся Алексей добирался до своих, он сильно обморозил ноги, началась гангрена. И когда привезли в госпиталь, парень находился в очень тяжелом состоянии: ноги совсем почернели, вся палата сразу заполнилась тяжелым запахом гниения. Вопрос о том, чтобы спасти конечности, уже даже не ставился — только ампутация. Я выхаживала Алексея сразу после операции, кормила с ложечки, утешала, когда у него началась обычная для таких больных депрессия. Алексей все время твердил, что обязательно будет летать, вернется в авиацию. Конечно, мы успокаивали мальчишку как могли, но словам его тогда не верили… И он — вот настырный! Своего добился! После выписки Алексей уехал. Обещал навещать нас, но ведь была война… В госпиталь он заскочил еще только один раз — когда ему дали Звезду Героя. Похвастался, что снова разрешили летать…»
Третьего июля Маресьеву сняли швы с заживающих ран. Тогда же он спросил Теребинского:
— Профессор, я летать буду?
Теребинский не мог дать твердый ответ, но, тем не менее, обнадежил пациента:
— Это дело не мое, мое дело так тебя отремонтировать, чтобы ты через протезы все чувствовал бы.
О Теребинском Маресьев позже скажет так: «Всю жизнь буду с особой любовью о нем вспоминать. Ему я обязан тем, что остался живым. Мое положение было очень серьезным — влажная гангрена обеих ног. Врач сомневался, вынесу ли я сложную и тяжелую операцию, которая мне предстояла. Но все же он решился и ампутировал обе ноги ниже колен».
Здесь нужно сделать небольшое отступление. Маресьев всю жизнь оставался материалистом. Ни в какие приметы, мистику не верил. Но в то же время он хранил в своем семейном архиве весьма необычную фотографию. На ней неизвестный фотограф-любитель запечатлел его, четырнадцатилетнего пацана, сидящим на лошади. Но маресьевских ног на снимке не видно. Там, словно кистью проведена белая полоса засветки. Причем, именно в том месте, где их ампутирует профессор Теребинский. Что это? Знак судьбы? Предсказание? Но вряд ли можно считать, что кто-то свыше предопределил долю Маресьева. Хотя, согласитесь, трудно быть прорицателем…
Послеоперационный период Маресьева проходил тяжело. Вскоре Алексей был отправлен в Куйбышев, где находился эвакогоспиталь № 3999, в котором врачи специализировались на лечении бойцов и командиров с ампутированными конечностями. Иными словами, госпиталь имел протезно-ортопедический профиль. Здесь летчику сделали реампутацию голеней фасциально-надкостничным методом, разработанным ведущим хирургом госпиталя Н.А. Мишиным.
Через две недели после операции у Маресьева сняли мерки для изготовления протезов. Мастер-протезист пообещал Маресьеву, что он скоро будет «на велосипеде кататься, с барышнями польку-бабочку плясать»…
В наше время человек, лишившийся ног, может получить модульные высокотехнологичные протезы. С ними он почти не чувствует себя инвалидом — ходит без костылей, управляет автомобилем и даже ставит рекорды на Паралимпийских играх. Но в годы войны ничего подобного не было и в помине. Самыми ходовыми были тогда так называемые шинно-гильзовые протезы. Что из себя, к примеру, представлял один протез? Это жесткая гильза из блокованной (вываренной и проклеенной особым образом) конской кожи толщиной в полсантиметра плотно охватывает то, что осталось от живой ноги. К гильзе на железной шинке с шарниром крепится деревянная ступня, в каблук которой вделан резиновый клин для амортизации. Если надеть ботинок — похоже на ногу, безусловно… Однако шаг на такой кожано-деревянной ноге — жесткий, бежать или прыгнуть практически невозможно, разве что медленно гулять вразвалочку.
Между тем в 20-х числах августа Маресьев сделал на шинно-гильзовых протезах свои первые шаги. Сначала — с костылями. Затем шаг за шагом двигал впереди себя стул, удерживаясь руками за его спинку. Все эти упражнения он выполнял не десятки, а сотни раз.
Незаметно начали улетучиваться и грустные мысли. «Когда стал двигаться, — вспоминал о тех днях Маресьев, — появилась какая-то бодрость и даже бесшабашность». Правда, на этой легкой волне он едва не попал в злостные нарушители госпитального режима. А произошло следующее. Некоторым категориям больных в определенные дни выдавали по сто граммов сухого вина. Можно сказать, наркомовские. Полагалось вино для скорейшего выздоровления и Маресьеву. Ну что такое сто грамм? По его собственному признанию, «выпьешь — и ни в одном глазу».
Однажды он попросил медсестру принести ему пустую бутылку.
Та поинтересовалась, зачем, мол. Маресьев соврал, сказал, что для воды. На самом деле он стал собирать вино. Когда бутылка наполнилась по горлышко, тут же все содержимое и выпил. Хмель ударил в голову. Настроение поднялось, потянуло на подвиги. Маресьев сел в инвалидную коляску, выехал на ней из палаты и покатил, набирая скорость, по длинному коридору. А тут — поворот. На какие-то мгновения слегка опьяневший Маресьев ощутил себя не в коляске, а в кабине своего быстрокрылого «Яка». И пошел на «боевой разворот, взял ручку управления на себя». Резко развернулся и тут же упал вместе с коляской набок. На шум сбежался персонал. К счастью, все обошлось, никто не стал устраивать разбирательств. Но за свой авантюрный поступок Маресьев извинился перед медсестрой. И даже поцеловал девушку в щечку.
К месту сказать, эта же медсестра, которую Маресьев называл любовно сестричкой, принесла ему однажды журнал.
— Леша, смотри, здесь статья об одном английском летчике, который, не имея обеих ног, продолжает летать, — сказала она, раскрыв журнал на нужной странице.
Маресьев сразу же погрузился в чтение. Речь в публикации шла об английском летчике-асе Дугласе Бадере, который во время авиационной аварии потерял обе ноги. Пройдя реабилитацию после ампутации ног, Бадер на протезах возобновил летные тренировки. И добился цели. Его вновь зачислили на службу в Королевские ВВС Великобритании. Он стал летать, в начальный период Второй мировой войны одержал 20 личных побед над противником.
Статью Маресьев перечитал несколько раз… «Если англичанин сумел вернуться в небо, то чем я хуже?» — задал он себе вопрос. И тут же на него ответил: «Не хуже, а лучше». Это означало, что он тоже может летать. Однако возвращение в небо будет долгим. Путь туда, по большому счету, только начинался. Но остановить Маресьева уже было невозможно. Если он что-то решил, то своего добьется обязательно, как это было не раз. Через некоторое время Маресьев начал ходить с палочкой, вымеряя госпитальные коридоры. Потом ему надоело циклевать паркет — попросился на улицу. Врач дал добро.
— Как сейчас помню, в ощущениях, свой выход во двор госпиталя, — рассказывал Маресьев. — К паркету я привык уже, протезы чувствуешь, но мягко так, а тут всем телом — каждую неровность, каждый камешек ощущаешь. Но не пасовать же! Лежит бревнышко, небольшое такое, думаю, надо переступить через него, в жизни подобных много будет. Переступил, не упал.
Так день за днем приближал Маресьева к прежней жизни. Тогда же он все чаще стал думать о движениях ногами, что необходимы летчику при управлении самолетом. Что вскоре и стал делать. Все свои движения он оттачивал буквально с линейкой в руках: засовывал протезы между перекладинами стула, отворачивался и представлял, что управляет самолетом. Потом измерял все расстояние линейкой и начинал сначала.
В госпитале Маресьева нашла боевая награда — орден Красного Знамени, к которому он был представлен в апреле за три сбитых немецких самолета. Приказ о награждении подписал командующий Северо-Западным фронтом генерал-лейтенант П.А. Курочкин. Позднее этот документ за № 0795 от 23 июня 1942 года был утвержден соответствующим Указом Президиума Верховного Совета СССР. Но пришла и горькая весть. Однополчане сообщили Маресьеву, что в одном из воздушных боев погиб комэск Андрей Дехтяренко. Это случилось 11 июля. Маресьев тяжело переживал потерю боевого друга. Но война есть война, хотя даже на ней нельзя привыкнуть к смерти. Не могла привыкнуть к смерти и мать Андрея, с которой после войны поддерживал связь Маресьев.
В сентябре Маресьева выписали из госпиталя и направили на реабилитацию в дом отдыха спецназначения № 1 для летно-подъемного и командного состава Красной Армии. Это лечебное учреждение находилось в пригороде Куйбышева, на Поляне Фрунзе (до Великой Октябрьской революции — Барбошина Поляна). Дом отдыха располагался на бывших дачах известных в Самаре купцов Соколовых — в больших, похожих на дворцы домах, с маршами лестниц, многочисленными портиками, террасами, пандусами, лепниной в виде львиных масок… Трудно было даже определить, в каком стиле эти сооружения построены. В псевдомаврикийском или каком-то другом. До войны в доме отдыха поправляли и укрепляли здоровье работники водного транспорта. Теперь же здесь набирались сил летчики-фронтовики.
Условия были хорошие: чистые палаты, калорийное питание, заботливый медперсонал. Да и окружающая природа соответствовала предназначению пансионата. Вокруг тенистые дубравы, рядом — величавая матушка Волга. Погода также способствовала реабилитации. Стояла пора бабьего лета. Солнце, хотя и стало уже остывать, еще пригревало. Поэтому «летуны» много времени проводили на свежем воздухе: забивали «козла» в домино, играли в шашки или шахматы, прогуливались по лесным дорожкам. Да и спортивная площадка, где можно было позаниматься на различных снарядах, поиграть в городки, не пустовала.
В доме отдыха у Маресьева появилось больше возможностей для освоения протезов. Утро у него начиналось обычно с физической зарядки прямо в постели. Для упражнений рук и ног он использовал эспандер. После завтрака начиналась ходьба. Маресьев старался как можно больше ходить. Маршруты выбирал самые что ни на есть трудные. Часто совершал прогулки в лес, а для этого надо было спуститься в ложбинку, подняться из нее, пройти по валежнику… Если в госпитале Маресьев через маленькое бревнышко перешагивал, то здесь он уже преодолевал более сложные препятствия. Конечно, это стоило немалых усилий, но он не делал себе никаких поблажек, наоборот, усложнял упражнения. Глядя на Маресьева со стороны, нельзя было определить, что он без ног. Ну, идет себе человек с палочкой и идет…
Там же, в доме отдыха, Маресьев удивил всех, объявив, что переплывет Волгу. Она в тех местах, надо прямо сказать, широкая — два километра, а то и больше. Не каждый здоровый человек, умеющий плавать, отважится преодолеть такую дистанцию. А Маресьев решился и переплыл. Возможно, он проявил мальчишество. Но ведь нужно было как-то доказывать, что он в этой жизни ни в чем от других не отличается!
Вообще, спорт в жизни Маресьева всегда занимал особое место. Со временем, уже после войны, Маресьев научился ходить на лыжах, кататься на коньках, играть в волейбол, настольный теннис и даже ездил на велосипеде. По его словам, нужно было держать себя в форме и сохранять свой постоянный вес, поскольку малейшее изменение отражалось на протезах. К примеру, если полнел — ноги не могли влезть в протезы, худел — ноги болтались в креплениях.
Однако вернемся в дом отдыха. Еще одно испытание Маресьев выдержал в клубе. В выходные дни там проходили вечера танцев. На них собирались все, кто мог передвигаться. Шла война, и продолжалась жизнь. Поэтому никто не отменял человеческих радостей и слабостей. А танцы, известно, хороший способ расслабиться, отдохнуть, завести новые знакомства. В свое время Маресьев неплохо танцевал, особенно вальс. Однако теперь все надо было начинать с нуля.
В этом он убедился, когда, пригласив девушку на танец, в самом начале движения наступил ей на ногу. Левым протезом. Партнерша даже взвизгнула от боли, обозвала его медведем косолапым. Девушка не знала, что у летчика вместо ног протезы. А когда Маресьев ей об этом сказал, она едва не разревелась. Расставаясь, Маресьев пообещал девушке, что в следующий раз подобное не повторится. Слово свое сдержал. Но перед тем как пригласить девушку на обещанный танец, он упорно учился танцевать. Партнером ему стал Сергей, сосед по палате, тоже летчик. С ним и танцевал. Учеба эта стоила Маресьеву растертых до крови культей. Возвращение в небо требовало жертв.
— Только когда я уже умел кое-что, медсестры соглашались выйти со мной в круг, — вспоминал Маресьев. — Начал с вальсов, с мазурки. Потом освоил польку. Более всего возни вышло, когда начали с сестричкой разучивать русскую — я даже ходил вприсядку, как полагается, а потом наутро не смог протезы надеть: обе культи были сбиты до кровавых мозолей. Решил усовершенствовать протезы, для чего выпросил у соседей остатки от ремней. Ребята худые были, ремни им были длинноваты, приходилось укорачивать амуницию, ну, я и забрал все остатки от ремней, потом этими кусочками сам отремонтировал протезы.
А между тем танцы действительно способствовали его скорейшему выздоровлению. По некоторым сведениям, заниматься ими рекомендовали Маресьеву артисты Большого театра, эвакуированного в Куйбышев.
В один из дней дом отдыха приехала выездная врачебно-летная комиссия во главе с начальником Центрального авиационного госпиталя Института авиационной медицины РККА бригврачом В.Г. Миролюбовым3. Маресьеву эту комиссию проходить уже не требовалось — его отлучили от неба еще в госпитале, сделав заключение о непригодности к службе. Но надо знать нашего героя. Вот какой диалог с председателем комиссии он приводит в своих воспоминаниях: «Я решил обратиться к нему [Миролюбову]. Прихожу туда, а хожу уже без палочки. Причем я уже научился танцевать. Я носил брюки на выпуск, тогда был в пижаме. Прихожу и говорю: “Доктор, я у вас, наверно, комиссию не буду проходить, но я бы хотел поговорить с вами. Я хочу летать”.
Он на меня смотрит:
— Если вы летчик, то будете летать.
— Мне придется прямо вернуться в госпиталь, и я хочу заранее с вами поговорить.
— А что у вас такое?
— Я на обеих искусственных ногах.
— Да что вы говорите?!
Я прошелся. Он говорит:
— Нет, вы шутите. В самом деле?
Здесь мой врач стал уже улыбаться и говорит, что это действительно так.
— И летать хотите?
— Да.
— А ну, еще раз пройдите.
Я опять прошел. Потом говорю:
— Если вы интересуетесь, как я владею протезами, то приходите сегодня в клуб, я там буду танцевать.
Иду вечером в клуб, смотрю, туда приходит вся комиссия. Я приглашаю девушку, начинаем танцевать. После танцев подхожу к своему доктору. Он говорит, что вряд ли комиссия заметила. Тогда я опять танцую. Они здесь уже меня увидели. Говорят: «Считайте, все наши голоса за вами. Приедете в госпиталь, хирург посмотрит, скажет свое веское слово, если все будет ничего, то пройдете».
Врачебно-летная комиссия (ВЛК) — организация серьезная и строгая. Она может поставить крест на мечте человека, если тот только собирается связать свою судьбу с небом. В ее власти в любой момент вернуть человека на землю и отобрать крылья, если тот уже летает. И, понятно, эта комиссия, проверив летчика от пяток до макушки и убедившись, что он здоров на все сто процентов, благословит его на дальнейшие полеты. Прохождение комиссии определено соответствующими приказами, инструкциями, рекомендациями. Во время выполнения переворотов, петель, бочек, пикирований, горок, других фигур пилотажа летчик испытывает на себе сильнейшие перегрузки. Отсюда вывод: без крепкого здоровья и хорошей физической подготовки человеку в воздухе делать просто нечего.
Проходить комиссию в Центральный военный клинический авиационный госпиталь, что находился в Сокольниках, Маресьев приехал сразу после завершения реабилитации. Уверенности в том, что он, безногий человек, может успешно пройти обследование, у него не было. Здорового человека не на каждую работу берут, а тут инвалид, да еще просится в небо… И он это прекрасно понимал. Рассчитывать Маресьев мог только на одно — на исключение из правил. Впрочем, даже не на исключение из правил, а скорее на снисхождение членов комиссии к его персоне.
Так, собственно, и произошло. Но обо всем по порядку. Проверяли Маресьева, как и положено, по полной программе. Он добросовестно ходил из кабинета в кабинет. Врачи-специалисты его слушали, смотрели, щупали, крутили, простукивали… Алексей побывал у отоларинголога, окулиста, невропатолога, стоматолога… После обследования врачи, будто сговорившись, вписывали в графу о состоянии здоровья Маресьева лаконичное слово «годен». И они не лукавили. По их части летчик хоть завтра мог отправляться в полет. Но ни хирург, ни терапевт, конечно, такое заключение сделать не могли, однако на словах поддержали желание Маресьева летать. Затем состоялось и само заседание комиссии, на которое пригласили Маресьева.
— Значит, хотите все-таки летать? — спросил его председатель комиссии военврач И.К. Собенников, начальник отдела Института авиационной медицины ВВС РККА.
— Так точно! — привычно, по-уставному ответил Маресьев.
— На каких же самолетах? — продолжил Собенников.
— Хочу, конечно, на истребителе. Но вы все равно не разрешите, поэтому прошу допустить к полетам на У-2, — сказал Маресьев и просительно посмотрел на членов комиссии.
— А справитесь? — поинтересовался кто-то из врачей.
Неожиданно Маресьев, словно отвечая на поступивший вопрос, пустился в пляс. Плясал он задорно, даже с какой-то лихостью, прихлопывая ладонями по штанинам брюк. И тем не менее, члены комиссии остались непреклонны — требования есть требования, которые они не вправе были нарушить. В выданном Маресьеву заключении комиссия признала его негодным к летной работе. Но правда и то, что ниже в документе была сделана приписка, в которой говорилось, что он «может быть допущен к проверочным полетам на самолете У-2».
Это была надежда, дававшая возможность Маресьеву идти дальше, бороться за право летать. Однако на деле оказалось все сложнее. Легче было заново научиться ходить, чем открывать двери кабинетов высокого летного начальства. Маресьев вспоминал: «Я пошел с этим решением в управление кадров ВВС [РК]К[А]. Прихожу туда, направляют меня к полковнику Вальчугину4. Тот читает бумажку. А там написали и так, что не годен, ампутированы обе ноги. И в самом конце написали, что допущен к тренировочным полетам на У-2. Полковник прочел, что не годен, и больше не читает.
— Вы что пришли?
— Хочу на летную работу.
— Вы же не годны.
Я говорю, что комиссия мне разрешила. Он тут: “Что мне комиссия, мы сами можем здесь разобраться, да и здесь написано, что не годен, и все!”.
Я говорю:
— Вы прочтите, что дальше написано.
А он здесь схватился и пошел:
— У вас ног нет, а пришли сюда очки втирать.
Меня это страшно задело. Я говорю:
— Ноги у меня, товарищ полковник, есть, но ноги деревянные.
— Но вы летать не будете, как это можно?!
Я говорю:
— Почитайте дальше, мне врачебная комиссия разрешила летать на У-2.
— Что мне врачебная комиссия, мы все равно вас не допустим.
Тогда я стал с ним по-другому говорить.
— Товарищ полковник, я буду летать, только прошу вас не давать сразу заключения.
А он уже спрашивает, кем я работал, и собирается искать вакантную должность для меня.
— Я прошу вас еще раз — заключения не давать. Я дойду до маршала авиации.
— Он все равно вас не примет.
— Нет, примет.
Ну, он здесь еще сильнее раскричался.
— Кто вам разрешит?
Я говорю:
— Приду по всем правилам и попрошу разрешения. И летать я все-таки буду.
— Нет, вы летать не будете.
— Нет, буду.
— Вы ходить не умеете.
Я тогда набрался нахальства и говорю:
— Это дело не ваше, как я хожу. Раз врачи дали мне заключение, что я хорошо владею протезами, я имею право просить, чтобы меня назначили на проверку, как это здесь указано.
Он начал еще что-то кричать, но я тут уже вышел.
Там стоял какой-то майор. Он спрашивает:
— Это ты там так разговаривал? А что такое?
Я ему все рассказал.
— Ну, куда ты хочешь теперь идти?
Я говорю:
— Пойду к командующему, генерал-лейтенанту Новикову5.
— А у начальника отдела кадров ты был?
— Нет, не был.
— Сходи к нему, а то неудобно шагать через его голову.
И я решил пойти к начальнику отдела кадров (правильно Управления кадров. — Н. К.). Прихожу к секретарю, тот докладывает, и начальник меня принимает. Как раз это был генерал-майор В.И. Орехов.
— В чем дело?
— Меня не устраивают на летную работу.
— Почему?
Я говорю, вот так и так, полковник Вальчугин отказывает. Приходит к нему Вальчугин. Он читает документы и говорит:
— Так вы без ног?
Я говорю:
— С искусственными ногами, товарищ генерал-майор.
— Нет, летать вы не будете, что вы, что вы!!!
— Почему, товарищ генерал?
— Так вы не сможете.
Тогда я вынимаю журнал и говорю:
— Вот, летают же люди, только англичане, почему же я не смогу?
Он прочел, отложил в сторону журнал:
— Нет, все-таки вы летать не будете.
— Товарищ генерал-майор, разрешите сказать.
— Говорите.
— Я летать буду.
— Вы — средний командир и должны слушать то, что вам говорит генерал.
— Я слушаю, но все-таки я летать буду.
— Зачем это надо?
— Во-первых, я многим еще могу помочь авиации, а во-вторых, это очень интересная вещь в авиации вообще. — Ты подумал, как ты с этим справишься?
— Все обдумал.
Он попросил меня выйти, потом снова меня позвал.
— Ладно, — говорит, — попробуем.
Ну, думаю, если попробуем, то — все. И вот единственный человек — этот генерал, который мне помог».
От генерала Орехова Маресьев вышел окрыленный. А дальше — новые кабинеты, встречи с теми, от кого зависела его судьба, лаконичные резолюции на рапортах. В штабе ВВС Московского военного округа его принял заместитель командующего по военно-учебным заведениям полковник С.Е. Белоконь. Для Маресьева он оказался родственной душой, поскольку до назначения на эту должность командовал ночной авиагруппой стрелков-бомбардиров Юго-Западного фронта. В предвоенные годы был летчиком-инструктором, преподавателем в Борисоглебской авиационной школе, начальником Харьковской военной авиационной школы.
Генерал внимательно выслушал Маресьева и поддержал его в стремлении вновь вернуться в небо. Спустя годы Белоконь вспоминал: «В том, как Маресьев настойчиво просил командование допустить его к полетам, чувствовалась сила воли, мужество и готовность идти на все, лишь бы летать, идти на фронт и бить врага… После длительного разговора было принято решение послать Маресьева в Ибреси, на должность летчика-инструктора. Предварительно руководству школы было дано задание — проверить в воздухе возможность летать без обеих ног».
В первых числах октября Маресьев, получив предписание в Управлении кадров штаба ВВС Московского военного округа, уехал поездом в затерянный в лесах небольшой чувашский поселок Ибреси. Там находилась 3-я авиационная школа первоначального обучения ВВС Московского военного округа, перебазированная в первые месяцы после начала Великой Отечественной войны из города Сталиногорск (ныне Нововомосковск Тульской области). Теперь в ней проходили переподготовку летчики, выписанные из госпиталей и пилоты гражданской авиации. Аэродромы были оборудованы близ населенных пунктов Ширтаны, Климово и Чувашские Тимяши. Школа и аэродромы, как того требовала военная обстановка, были строго засекречены.
Штаб школы находился в здании, где раньше размещался военкомат. Дорогу туда Маресьеву показал один из местных жителей. Временно исполняющим обязанности начальника школы на тот момент являлся начальник штаба майор М.Т. Литвинов, которому Маресьев доложил о своем прибытии для дальнейшего прохождения службы. Одновременно он передал майору пакет с личным делом, опечатанный сургучовой печатью. Но тот почему-то не торопился его вскрывать. Сейчас майора больше всего волновал вопрос, почему вновь прибывший офицер одет не по форме. Вместо привычных галифе — отглаженные со стрелками брюки навыпуск, на ногах не сапоги, а отливающие блеском желтоватого цвета ботинки. Цирк, да и только! В очередной раз, подозрительно окинув взглядом Маресьева с головы до ног, Литвинов требовательно спросил:
— Почему вы, товарищ лейтенант, нарушаете форму одежды?
— Так точно, нарушаю! — без тени смущения подтвердил Маресьев. — У меня нет ног, поэтому не могу сапоги носить.
— Как нет ног? — еще больше удивился Литвинов.
— А так, товарищ майор, — последовал новый ответ.
— Зачем вы тогда прибыли в нашу школу? Кто разрешил? — засыпал вопросами Литвинов.
— Разрешение в пакете, — пояснил Маресьев.
Когда Литвинов вскрыл пакет и начал знакомиться с документами, то вопросы отпали сами собой. На рапорте, испещренном множеством коротких резолюций, выделялась одна, самая длинная: «Лейтенант Маресьев направляется в вашу авиашколу. По возможности помогите ему снова быть в летном строю». Ниже стояла подпись уже знакомого читателю Белоконя.
Затем был долгий разговор. Маресьев рассказал Литвинову о своих перипетиях, показал ему, что у него целы коленные суставы ног и что он сможет научиться управлять самолетом. А в конце сказал:
— Поймите меня, товарищ майор, я не могу не летать, я должен снова сражаться!..
«И такая страстная убежденность была в его словах, — вспоминал впоследствии М.Т. Литвинов, — так уверенно показывал он свое умение двигаться на ногах, что я поверил: этот своего добьется. Я вызвал одного из самых опытных летчиков — командира 3-го отряда 1-й эскадрильи Наумова и поручил ему заняться тренировками с А П. Маресьевым…»
Поселили Маресьева, рассказывают старожилы, сначала в здании средней школы, временно отданном под общежитие для курсантов. Затем он перебрался в Дом приезжих, где проживал вместе с другими офицерами и преподавателями вплоть до окончания своей учебы.
Не передать словами первой, после долгой разлуки, встречи Маресьева с крылатой машиной. Полгода он не слышал привычного гула моторов и порядком отвык от суетной аэродромной жизни. Хотя забывать о профессии ему не давали кинофильмы «Истребители», «Валерий Чкалов», «Пятый океан», которые по много раз крутили в госпиталях и доме отдыха, но то было кино. Сейчас же Маресьев возвращался в реальность, в привычные летные будни. На душе, несмотря на зябкую погоду, было тепло и радостно, как в праздничный день.
По свидетельству очевидцев, Маресьев неторопливо обошел старенький, крещенный дождями, метелями и ветрами учебно-тренировочный самолет У-2. Потом, словно давнего приятеля, похлопал его своей крепкой ладонью по крылу. Невольно всплыли воспоминания о том, как на такой же машине он впервые поднялся в небо над Комсомольском-на-Амуре. Теперь ему вновь предстояло сесть за «парту» — так еще называли этот верный и надежный самолет.
Первый полет в чувашском небе Маресьев осуществил, как и планировалось, с командиром отряда И.М. Наумовым. Полет по кругу, в зону, а также ряд других несложных упражнений он выполнил уверенно. Достаточно четко была осуществлена и посадка. Наумов остался доволен действиями Маресьева. Потом сказал:
— У меня ноги замерзли, может, сам полетишь?
— Если даете добро, то я готов, — радостно ответил Маресьев.
Следующие четыре полета он выполнил самостоятельно. И вновь успешно справился с задачами. Наблюдавший за полетом Маресьева командир эскадрильи не поверил, что у летчика искусственные ноги. Как, мол, так… Когда тот приземлился, он собственноручно их пощупал. По признанию Маресьева, он тоже «сам удивился, никогда не знал, что можно так летать без ног».
Остатки октября, весь ноябрь Маресьев провел на продуваемом всеми ветрами аэродроме. Служившие тогда в школе офицеры С.В. Валуев, Н.С. Мальченко, Г.С. Емельяненко, А.П. Быков, Н.А. Арчаков хорошо запомнили, как упорно и терпеливо учился летать безногий лейтенант. «Вспоминая о т. Маресьеве, могу сказать, что он был человеком большой силы воли, хорошим отзывчивым товарищем, — засвидетельствовал бывший штурман Мальченко. — Он быстро прошел курс летной подготовки по специальной тренировочной программе. Командующему ВВС было доложено, что т. Маресьев может быть использован в качестве летчика на боевых самолетах».
Нередко полетам мешали надоедливые осенние дожди. Бывший сослуживец Маресьева Г.С. Емельяненко вспоминал: «Через некоторое время после приезда Маресьева, в Ибресях на дорогах образовалась непроходимая грязь, автомашины не ходили, продукты для школы доставляли из города Канаша на лошадях. Мы с Маресьевым в дни полетов часто добирались до аэродрома пешком. Он шагал со мной рядом, поскрипывая своими протезами, и не проявлял при этом никаких признаков неудобства и усталости. Это говорило о том, что дело с полетами пойдет успешно». Обратно, после полетов Маресьев преодолевал такой же путь.
«Испытания в воздухе и последующие тренировочные полеты показали, что нет никаких препятствий тому, чтобы вернуться Маресьеву в семью военных летчиков, — так характеризовал впоследствии своего подчиненного бывший начальник школы В.М. Юков, в то время подполковник. — Его полеты восхищали молодых курсантов-летчиков, которые обучались в школе. Среди них, а также среди летчиков и техников школы, он пользовался огромным авторитетом как летчик и человек.
В заключении мною было указано, что тренировка закончена успешно, к управлению самолетом нет каких-либо ограничений и что целесообразно использовать его в качестве военного летчика на самолетах-бомбардировщиках и разведывательных».
Период учебы в Ибреси навсегда отложился и в памяти Маресьева. Сохранилось его письмо от 11 марта 1967 года, адресованное местному педагогу и краеведу Н.К. Васильевой: «Я подтверждаю, что в годы войны в поселке Ибреси находилась летная школа… В школу я прибыл из санатория после ранения и, получив разрешение, продолжать службу в авиации. В этой школе вновь учился летать, управлять самолетом, не имея ног. О преподавателях, инструкторах, медицинских работниках и всех членах коллектива Ибресинской летной школы у меня сохранились очень хорошие воспоминания и глубокая им благодарность за все то, что они сделали для меня». Местных жителей он тоже запомнил: «Хороший народ живет в поселке, отзывчивый и добрый».
Уезжал Маресьев из Ибреси окрыленным. Цель поездки была достигнута. В свидетельстве, которое ему выдали в школе, было записано, что он может быть допущен к полетам на различных типах самолетов. Хотя был момент, когда его чуть было не оставили в школе летчиком-инструктором. На этот счет даже пришло соответствующее распоряжение из штаба ВВС Московского военного округа. Но потом все утряслось, и Маресьев благополучно отбыл из Ибреси.
Правда, в Москве ему не удалось попасть на прием к командующему ВВС округа генерал-майору авиации Н.А. Сбытову, но зато ему снова удалось встретиться с полковником Белоконем. Он и доложил командующему о Маресьеве. Однако Сбытов принял решение не направлять Маресьева в боевую авиацию.
— Небо ему не закрываем, — сказал командующий. — Пусть пока в Люберцах на тихоходах полетает, а там видно будет.
Белоконь передал содержание разговора Маресьеву, но тот продолжал гнуть свою линию:
— Мне хочется летать на истребителях…
— Будешь летать, лейтенант, будешь. Все устроим, устроим… А пока облетайся, как следует, наберись силенок, — напутствовал его Белоконь.
Маресьев с ответом не замедлил:
— Поскольку вы меня оставляете служить фактически в Москве, я буду вам надоедать своими просьбами.
Смело, конечно, сказал. И не равному себе по званию, а целому полковнику. Но в этом, опять же, весь Маресьев — целеустремленный, настойчивый, прямой.
Подмосковный город Люберцы, куда Маресьев получил новое назначение, в годы войны был своеобразной «авиационной Меккой». Здесь базировались части и учреждения, формировались новые авиаполки и авиабригады. Тут же в «придворном» полку учились летать и служили дети высших лиц государства, а также известных в стране людей. К примеру, в Люберцах поднимал в небо самолет сын героя гражданской войны Василия Чапаева — Аркадий. Здесь породнились с небом Степан Микоян, Тимур Фрунзе. В Люберцах служил сын Сталина — Василий Сталин, выпускник Качинской летной школы… Да и командующий ВВС Московского военного округа генерал-майор авиации Сбытов, направивший Маресьева в Люберцы, одно время командовал базировавшейся на здешнем аэродроме 57-й авиабригадой.
Отдельная эскадрилья связи, в которой Маресьев начал летать на «небесном тихоходе», то есть на У-2, выполняла различные задачи. Летчики доставляли почту, перевозили грузы, эвакуировали больных и раненых, осуществляли поисково-спасательные работы… Как позднее вспоминал Маресьев, работа ему нравилась. Правда, в дальние «рейсы» он не летал. Командование не посылало, делало ему скидки, учитывая, что у него нет ног. К тому же из-за них, вернее, из-за их отсутствия, наш герой нередко попал в истории. Не обошлось без приключений и там.
Случилось это на аэродроме в Измайлово, где базировался 65-й отдельный авиационный транспортный полк ВВС ВМФ. Приземлившись, Маресьев попался на глаза командиру полка. Мороз был градусов за двадцать. А тут вдруг — явление Христа народу: лейтенант в меховом комбинезоне и… в ботиночках.
— Ко мне немедленно! — чуть ли не проревел полковник. — Кто такой?
— Лейтенант Маресьев, — невозмутимо, приложив ладонь правой руки к шлемофону, представился он.
— Отставить! Почему без унтов?! Ноги специально хочешь отморозить?! Дезертир! Самострел!
— У меня нет ног, протезы.
— Какие к черту протезы! Где унты, я спрашиваю? Кто командир звена? Вызвать немедленно!
Вскоре прибыл командир звена старший лейтенант Килосони.
— Вы во что обуты? — не унимался командир полка. — В унты, а он почему летает в ботинках?
— Лейтенанту Маресьеву унты не нужны. У него нет ног.
— Как нет ног?
— У меня протезы, — напомнил Маресьев.
— Что же ты сразу не сказал, — смягчил тон полковник. И добавил: — Ну, тогда, извини, лейтенант…
И полковник взял под козырек.
Без малого три месяца летал Маресьев на «тихоходе».
И летал хорошо, о чем свидетельствует служебная характеристика, данная Маресьеву командиром звена старшим лейтенантом Килосони и утвержденная командиром 65-й отдельной авиаэскадрильи капитаном И.П. Шпигуновым. Процитируем лишь несколько выдержек из нее: «Летать любит. Летает на самолетах У-2, УТ-1, И-16, Як-1 и Як-7. Общий налет — 700 часов. Летает хорошо. В настоящее время летает и управляет искусственными ногами. Вывод: может быть использован помощником командира эскадрильи».
Однако оставаться в эскадрилье Маресьев не собирался. Все его мысли были о скоростях, о полете на истребителе, о возвращении на фронт. Все это время он, как и обещал Белоконю, продолжал «надоедать» своими просьбами пересадить его на истребитель. В один из мартовских дней 1943 года произошел очередной поворот в судьбе нашего героя.
В эскадрилью, где он служил, приехала делегация колхозников для передачи построенного на собранные ими деньги самолета. В годы Великой Отечественной войны патриотическое движение по сбору средств на вооружение Красной Армии имело поистине всенародный размах. Люди отдавали свои последние личные сбережения на покупку танков, самолетов, пушек и кораблей. Вот и в тот день в часть приехала группа колхозников, чтобы в торжественной обстановке вручить летчикам новенький У-2. Принимали самолет командование эскадрильи и приехавший специально на церемонию представитель штаба ВВС Московского военного округа полковник В.Д. Лякишев. К нему и обратился Маресьев, предварительно получив разрешение командира эскадрильи на встречу с вышестоящим начальником. Лякишев был в курсе дела, сказал, что в ближайшее время вопрос о его переводе в одну из истребительных частей будет решен положительно. Так оно и произошло. Маресьева по распоряжению командующего ВВС Московского военного округа направили в Иваново в 14-й запасной авиационный истребительный полк.
Однако радоваться было рано. Имеющийся у Маресьева допуск к полетам на различных типах самолетов вовсе не означал, что он может на них летать. Необходимо было еще разрешение врачебно-летной комиссии, которое у Маресьева было, но, как сказано выше, только на проверочные полеты на У-2. Поэтому командир полка майор Н.В. Бочаров вполне резонно не допустил Маресьева к полетам на истребителях и посоветовал ему вернуться в Москву, получить там соответствующее заключение врачебно-летной комиссии. Как ни обидно было Маресьеву, а все-таки пришлось вновь ехать в столицу. Читаем в его воспоминаниях: «Поехал в Москву. Приезжаю к тем же врачам. Собейников (правильно — И.К. Собенников. — Н.К.) меня сразу узнал. Правда, когда я приехал из школы, я дал ему почитать заключение, и он очень удивился, что годен я во все виды авиации. И здесь он говорит:
— Нет, ничего не выйдет, на истребителе нельзя.
— Почему же, доктор?
— Там большие предпосылки к тому, что летчикам приходится садиться с парашютом. И ты поломаешь себе ноги.
Как раз в этом журнале описывался случай, как один летчик прыгал с парашютом и поломал себе протезы. Потом он сделал себе протезы и летал дальше. Я говорю:
— Я не поломаю себе ноги, а поломаю протезы.
Говорили мы с ним, говорили, потом он сказал:
— Приходи завтра.
Прихожу на другой день, там сидит доктор Миролюбов. Он мне говорит:
— Давай поговорим по душам, что может с тобой слуиться.
Я говорю:
— Если буду летать на истребителе, управлять я им сумею вполне, а если с парашютом буду прыгать, то поломаю себе протезы.
— Я думаю, — говорит Миролюбов, — что ты поломаешь протезы и ушибешься, но управлять самолетом ты не сможешь.
А доктор Собейников сказал:
— Да, он поломает себе ноги, но управлять самолетом сможет.
И здесь у них получились разногласия. Я влез на стол, прыгнул и сказал: “Вот, так и получится!”
Наконец, Миролюбов склонился к тому, чтобы разрешить. Написал бумажку: разрешаем попробовать на самолетах УТИ-4, Як-7».
Автору этих строк с помощью сотрудников Центрального архива Министерства обороны Российской Федерации удалось разыскать документ, о котором ведет речь Маресьев. Это Удостоверение врачебно-летной комиссии при отделе экспертизы Института авиационной медицины ВВС Красной Армии. Именно названная комиссия освидетельствовала состояние здоровья нашего героя и дала разрешение допустить его к тренировочным полетам. Правда, подписал документ не Миролюбов, как сказал Маресьев, а Собенников. Но сути это не меняет. Приведем его для читателя практически полностью:
УДОСТОВЕРЕНИЕ
Врачебно-летная комиссия при отделе экспертизы ИАМ ВВС КА освидетельствовала состояние здоровья лейтенанта 580 ИАП тов. Маресьева Алексея Петровича.
По заключению комиссии тов. Маресьев А. П. признан по ст. 49 пр. ГВСУ КА № 2-41 г. к летной работе НЕГОДНЫМ. Прим. к ст. 73 гр. Ш-IV пр. НКО СССР №184-40 г. в порядке индивидуального решения к военной службе ограниченно годен на работе, не связанной с длительной ходьбой, в тылу.
Принимая во внимание огромное желание летать, хорошую функциональную приспособленность к пользованию протезами, длительный стаж летной работы, комиссия считает возможным допустить лейтенанта Маресьева к тренировочным полетам на У-2 и при положительных результатах тренировки — признать ГОДНЫМ к летной работе на самолетах типа У-2 в тылу.
Далее Маресьев вспоминал: «Я думаю: ехать в тот полк, опять ничего не выйдет, так как там требовали, чтобы написали черным по белому, что разрешаем. Тогда я прихожу к майору Ширяеву и прошу, чтобы меня опробовали здесь. И я стал летать в Люберцах с майором Абзианидзе. Сделали мы с ним полет на УТИ-4. Он спрашивает:
— Как себя чувствуешь?
Я говорю:
— Сижу, как в своей машине.
Он говорит:
— Я тоже ничего не могу сказать против.
В конце концов, написали заключение: годен на все истребители. Я с этим заключением — к врачам. Те читают и не верят. Я говорю: “Ну, что же теперь мне делать?” Они говорят: “Давайте начальника штаба этой части и летчика, с которым вы летали. Мы все соберемся и дадим окончательное заключение”.
Я тогда пошел в отдел кадров просить, чтобы их затребовали в Москву. Они приехали на комиссию, и комиссия дала совместное заключение: разрешаем тренировочные полеты по специальному курсу обучения и, если покажет хорошие результаты, то считать годным в истребительную авиацию. С этим заключением я поехал в запасной авиационный полк и там начал тренироваться».
И на этот счет есть документ, на основании которого врачебная экспертная комиссия Института авиационной медицины ВВС Красной Армии допустила нашего к героя к тренировочным полетам в истребительной авиации:
АКТ
23 марта 1943 г. комиссия в составе: начальника Центрального Авиационного госпиталя ИАМ КА полковника м/с Миролюбова В.Г., начальника 4 отдела Института полковника м/с Собенникова И.К., начальника штаба 937 ИАП майора Анисимова и штурмана-летчика того же полка майора Абзианидзе — рассматривала вопрос о допуске к летной работе в истребительной авиации лейтенанта Маресьева А.П., прошедшего испытательный полет на УТИ-4 13 марта 1943 г. в 937 ИАП с положительным результатом.
Комиссия считает возможным допустить лейтенанта Маресьева к вывозным тренировочным полетам по курсу боевой подготовки истребительной авиации 1943 г. по первому разделу. При наличии положительных результатов тренировочных полетов лейтенант Маресьев может быть допущен к летной работе в истребительной авиации ПВО страны.
Но и этот документ еще не стал пропуском Маресьеву в истребительную авиацию. Последнее слово было за флагманским врачом ВВС РККА генерал-майором медицинской службы Л.Г. Ратгаузом, на имя которого Собенников 24 марта направил рапорт. В нем председатель Врачебно-экспертной комиссии Института авиационной медицины написал, что «поскольку случай этот является единственным в экспертизной практике, считаю необходимым довести о нем до Вашего сведения. Командирую лично лейтенанта Маресьева, чтобы продемонстрировать, насколько хорошо он пользуется протезами». К рапорту был приложен приведенный выше акт.
Неизвестно, ездил ли Маресьев лично к генерал-майору медицинской службы Ратгаузу, но ответ за подписью его заместителя уже через два дня был дан: «Для решения вопроса о допуске лейтенанта Мересьева А.П. (так в документе. — Н.К.) к летной работе на самолетах истребительного типа, флагманский врач ВВС КА генерал-майор медицинской службы Ратгауз Л.Г. принял следующее решение: тов. Мересьева необходимо проверить на учебно-тренировочном истребителе в течение 10–15 дней, дав ему нагрузку по 3–4 вылета в день. В процессе этой тренировки за тов. Мересьевым необходимо наблюдение инструктора и врача. По окончании тренировки тов. Мересьева необходимо с письменным заключением наблюдавших лиц направить в ВВС КА к флагманскому врачу».Так окончательно решилась судьба Маресьева на полеты в 14-м запасном истребительном авиационном полку (зиап). Этот полк, базировавшийся в окрестностях города Иваново, был такой же учебно-боевой воинской частью ВВС, что и 16-й запасной истребительный авиационный полк, находившийся под Куйбышевым, где Маресьев в октябре 1941 года переучивался на Як-1. Здесь так же занимались обучением, подготовкой и переучиванием летного состава строевых частей, осуществляли подготовку маршевых полков и отдельных экипажей.
Разница состояла лишь в том, что в 14-м зиап переучивание шло еще и на истребителях иностранного производства. В частности, на британских «Харрикейнах», американских «Киттихоках» и «Аэрокобрах». Их перегоняли с Аляски через Берингов пролив и всю Сибирь. Заокеанскую технику в рамках ленд-лиза поставляли США — союзник Советского Союза в войне с Германией. Облет «иностранцев» проходил на аэродроме Южный, а советские крылатые машины Ла-5, Як-7, Ил-4, Ут-2, другие типы самолетов летчики осваивали на аэродроме Северный.
На аэродром Северный и прибыл на попутном транспортнике Маресьев. На летном поле в тот момент оказалось много полкового люда — летчики, технический и обслуживающий состав чистили взлетную полосу от выпавшего накануне снега. Неожиданно их внимание привлек летчик с тростью в руках, с чемоданчиком, в брюках навыпуск, в ботинках и меховой куртке. Летчики, известно, народ веселый, острые на язык.
— А это что за пижон? — с удивлением, не без улыбки сказал летчик-инструктор капитан Михаил Каснерик, глядя на шагающего Маресьева. — И как ему не холодно в ботиночках…
— Ботиночки-то фасонистые, — включился в разговор еще кто-то из летчиков-инструкторов.
Никто из них тогда даже не подозревал, что к ним прибыл служить безногий летчик. Узнали они об этом, когда поближе познакомились с Маресьевым. Даже неловко как-то получилось. Однако прозвище «Пижон» за ним так и закрепилось.
Летчиком-инструктором к новичку назначили уже упомянутого капитана М.К. Каснерика. Учиться Маресьеву предстояло на истребителе Ла-5, внешне чем-то похожим на И-16, на котором он воевал летом 1941 года. «Лавочкин» — так летчики называли эту крылатую машину — являлся современным истребителем. У него были хорошие технические данные. По скорости полета на малых и средних высотах, а также по характеристикам вертикального и горизонтального маневра он значительно превосходил немецкий истребитель FW-190А. Ла-5 имел и мощное вооружение, состоящее из двух пушек калибра 20 мм с общим боезапасом 340 патронов. В воздушном бою огонь пушек буквально разрывал немецкие самолеты на куски. Осваивать Маресьеву эту машину было сначала нелегко, поскольку она отличалась тяжелым управлением руля поворота. Но с помощью опытного летчика-инструктора, а именно таким был капитан Каснерик, все трудности летчик преодолел.
Каснерик впоследствии вспоминал: «С Маресьевым он сработался. Учеником он был отличным: во время полета не спорил, все запоминал, к советам прислушивался. О том, что у него нет ног, никогда не говорил, был как все. Потом в один прекрасный день сам сел и самостоятельно взлетел на Ла-5».
В свою очередь Маресьев всегда с теплотой отзывался о своем наставнике. На первых занятиях он начал «рулить» на земле, а затем наступил день, когда Маресьев самостоятельно поднял самолет в воздух. Совершив посадку, он со слезами расцеловал своего инструктора:
— Ты вернул меня в строй, я буду воевать, — такими были слова Маресьева.
Уместно добавить, что дружба между Михаилом Константиновичем Каснериком и Маресьевым, начатая на ивановском аэродроме, продолжалась многие годы. Каснерик дослужился до полковника, был награжден пятью орденами Красной Звезды и удостоен звания заслуженного военного летчика СССР.
Благодарен был Маресьев еще одному летчику-инструктору — капитану Николаю Алексеевичу Лаптеву. Опытный наставник, он приложил много усилий для того, чтобы его ученик успешно освоил новую машину. К слову сказать, среди подопечных Лаптева были летчики-французы из знаменитой впоследствии эскадрильи (позже полка) «Нормандия-Неман», а также будущий прославленный ас, трижды Герой Советского Союза маршал авиации И.Н. Кожедуб.
Учеба Маресьева в запасном полку продолжалась вплоть до июня 1943 года. Но примерно с середины апреля жизнь на всех его аэродромах стала еще более насыщенной. Работали они с большой нагрузкой, чуть ли не круглые сутки. В разговорах летчиков, улетавших эскадрильями и полками на новые места базирования, все чаще и чаще упоминались Воронежский, Центральный, Западный и Брянский фронты. Именно там назревали переломные события в войне.
Ждал своего часа, чтобы отправиться на фронт, и Маресьев. Однако проходили дни, недели, а его будто не замечали. В этом ничего не было удивительного: кому нужен безногий летчик?..
Вот лишь одно из подтверждений. «Мне говорят, Володя, а ты знаешь, среди нас есть летчик, который летает без ног и собирается на фронт с нами лететь. Вы знаете, я удивился. Действительно, было дико!» Эти слова произнес лейтенант В.Н. Дубровский, однополчанин Маресьева. Пройдет время, и они крыло к крылу будут летать на боевые задания. Но тогда Дубровский мало верил в то, что безногий летчик будет сбивать немецкие самолеты. Как не верили другие летчики.
Между тем в 14-м запасном полку начали «сколачивать» очередную эскадрилью для отправки на фронт. При поддержке своих наставников Каснерика и Лаптева Маресьев добился, чтобы и его включили в ее состав. Вскоре с Брянского фронта за новым пополнением прилетел «покупатель» — штурман 63-го гвардейского истребительного авиационного полка Герой Советского Союза А.А. Федотов. Сначала Федотов ни в какую не хотел брать с собой Маресьева.
— Что прикажете с ним делать?! — не скрывал эмоций Федотов. — Он же без ног! Нам только инвалидов в полку еще не хватало…
— А что ноги? Педали хвостового оперения и торможения он может нажимать и протезами, — убеждал «покупателя» Каснерик.
Каснерику вторил Лаптев:
— Маресьев — летчик что надо…
В конце концов, летчики-инструкторы всеми правдами и неправдами сумели уговорить Федотова его взять. Тот лишь махнул рукой:
— Ладно. Есть контакт! Беру, летим.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
БЫТЬ НАСТОЯЩИМ
При встрече после обмена приветствиями гость из столицы, журналист и писатель Николай Карташов привычно начинал: «Докладываю!..»
Это выдавало в нем военную косточку, стремление беседовать по-армейски четко и определенно. Разговор наш, между тем, выходил за рамки войсковой темы. Ведь начинал творческий путь мой собеседник с сугубо гражданского увлечения поэтом и философом Николаем Станкевичем. Увлечение не было случайным, оно выросло из земляческого чувства сопричастности к этой личности, юные годы которой прошли в тех же местах, где Николай Карташов родился и проявил интерес к былому малой родины — селу Мухоудеровка Алексеевского района.
— Ты знаешь, — заметил он однажды, — как меня огорчил один из школьных учителей после моей заметки в алексеевской районной газете о Станкевиче. «Ты кого прославляешь, — набросился он на меня. — Это же семейство крепостников, угнетателей простого народа!»
Потрясенный старшеклассник не нашелся что возразить, его знания о видном земляке были слишком общими, а суждения педагога в 1970-е годы вызрели под однобоким влиянием большевистской идеологии. Юноша мысленно дал себе зарок узнать как можно больше о Станкевиче и найти достойный ответ на тираду учителя.
После школы Николай Карташов окончил факультет журналистики Воронежского госуниверситета в 1983 году, а в 1987-м — Новосибирское высшее военно-политическое училище. При этом завел папку с заветным начертанием «Станкевич», куда помещал газетные и журнальные материалы, связанные с жизнью и деятельностью своего кумира.
Досье стало пополняться собственными публикациями после штудирования редких изданий в библиотеке имени В.И. Ленина (ныне Российская государственная библиотека) в Москве, в результате малых открытий при изучении семейного архива Станкевичей в отделе рукописей Исторического музея. Не станем перечислять все источники (их десятки), они послужили Николаю Карташову «подножием» для основательного жизнеописания Николая Станкевича, которое вышло в свет в 2013 году в столичном издании «Молодая гвардия» в престижной серии «Жизнь замечательных людей» (ЖЗЛ).
Собранные в ходе разысканий многообразные материалы не исчерпались в «Станкевиче», можно сказать, взывали дополнить обнародованное. В следующем году Карташов издал расширенный вариант книги — «Жизнь Станкевича», затем — сборник цитат о Станкевиче, позже — «В кругу родных сердец»: о членах кружка, лидером и признанным авторитетом которого был Николай Станкевич.
По правде сказать, о знатном поэте и философе написано немало. Но если обобщить изложенное Карташовым, то это было первое в России наиболее последовательное описание жизненного и творческого пути поэта и философа. А читатель узнал немало новых подробностей о кружке московской молодежи первой трети XIX столетия. В этом дружеском сообществе страстно обсуждались вопросы искусства, творчества, шли философские поиски истины.
Искания вступавших в жизнь юношей сегодня могут подать пример прагматичному молодому человеку, которого будоражит нынешний накал жизни, а в душе теснятся вопросы к терниям беспокойного бытия. Лидерство Николая Станкевича в этом сообществе признавали Виссарион Белинский, Константин Аксаков, Михаил Бакунин, Михаил Катков, Василий Боткин и другие.
— Под началом Станкевича, по сути, формировалась интеллектуальная национальная элита, — считал Николай Карташов.
В отличие от некоторых представителей современной элиты, страдающих русофобией, Станкевич, искренне любил свою страну. Важно, считал он, пробудить в России и народе «человеческую сторону», позаботиться о том, чтобы он «сам стал думать, сам искать средства к своему благосостоянию». Его убеждение раскрывается в такой фразе: «Мне да будет — Вера, Бог. И любовь к святой Отчизне!»
— Мне довелось найти ответ учителю, который в школьные годы поверг меня в смущение, — с удовольствием вспомнил Николай Карташов. — Несколько мемуарных источников помогли мне узнать о земляках-«крепостниках».
Вот что он выяснил. Отец Николая Станкевича, Владимир Иванович, никоим образом не походил на деспота. Он принадлежал к числу порядочных просвещенных помещиков. Подтверждение тому — один из случаев. Богатый дворянин из соседнего уезда решил продать оркестр — шесть музыкантов вместе с семьями. Был готов продать и порознь. Житье у них было нищенское. Отец Станкевича выкупил всех музыкантов, семьи расселил по отдельным чистым хатам. Каждому музыканту была выделена провизия, назначена помесячная денежная плата.
Посвященный Николаю Станкевичу белгородский областной фестиваль «Удеревский листопад», собирающий поэтов и музыкантов в родных местах, Николай Карташов считал не только знаковым событием в честь даровитого земляка, но и закреплением исторической памяти об отчем крае. Он непременно из столицы приезжал на праздник, выступал и неизменно передавал в музей Н.В. Станкевича редкие издания.
Но почему при встрече Николай Карташов привычно произносил: «Докладываю»? Так вышло, что начало его журналистского пути в Прохоровской районной газете на Белгородчине прервала двухлетняя служба в армии по призыву. Воинский порядок и собранность пришлись ему по душе.
Как-то мы сидели в сквере на алексеевском мемориале Солдатской славы. Глядя на памятник-самоходку времен Великой Отечественной войны, Николай Александрович промолвил:
— Армия в нашей стране — на пьедестале почета. В суровую годину общество опиралось на людей в погонах. В любом доме на видном месте фотографии родных и близких в военной форме — защитников Отечества. В армии сосредоточена волевая сила государства, оплот родины. Сегодня это уважение проявляется особенно остро и ярко.
Так он пояснил, почему в 1981 году с готовностью принял приглашение в газету «Красное знамя» Северо-Кавказского военного округа. Окунулся в гущу сурового бытия, которое постигал еще в дни и месяцы срочной службы. Убедился, что по сравнению с «гражданским» труд военного журналиста нелегок вдвойне. Он часто бывал на учениях, спускался в глубины морские с водолазами, зажимал уши возле стреляющих гаубиц, сидел на одной самолетной скамье с десантниками,
Когда в 1986 году случилась чернобыльская беда, срочно был командирован на место катастрофы. Вместе с фотокорреспондентом в полупустом самолете из Ростова-на-Дону прилетели в Киев. На попутках добирались до цели назначения — до полка химзащиты Северо-Кавказского военного округа. Целую неделю общались с солдатами и офицерами, когда те выполняли задачу по обеззараживанию загрязненных радиацией участков. Собрали материал для репортажей и корреспонденций. Рассказали и о том, что даже военные специалисты не всегда в полной мере понимали, какой опасности подвергаются.
— Для меня очень дорога государственная награда за Чернобыль — медаль «За спасение погибавших», — подчеркнул Николай Карташов.
На военного журналиста обратили внимание в профильном столичном издании. Его назначили старшим научным сотрудником, а позже редактором журнала Министерства обороны РФ «Армия». Московский период жизни нашего земляка богат на всевозможные должности и перемещения. Был востребован. В течение девяти лет возглавлял ведомственную газету «Налоговая полиция». Одиннадцать лет служил в Федеральной службе по контролю за оборотом наркотиков — заместителем, первым заместителем начальника управления общественных связей, начальником центра общественных связей. С 2008 по 2013 год возглавлял управление по взаимодействию с общественностью и СМИ данного ведомства. В отставку вышел в звании генерал-майора полиции. Без временной «пробуксовки» принял заботы шеф-редактора общенационального правового журнала «Человек и закон».
Творческий потенциал Николая Александровича в то время приметили и в издательстве «Молодая гвардия», под эгидой которого он выпустил в серии ЖЗЛ книгу о Станкевиче. Ему предложили подготовить жизнеописание художника И.Н. Крамского в той же знаковой серии. Карташов согласился после нескольких колебаний: ведь живопись — сфера ему малоизвестная.
— Согласился потому, что Крамской, по сути, наш земляк, уроженец соседнего Острогожска, — пояснил он во время очередной встречи. — А это же близкие сердцу места, нас роднит одна река — Тихая Сосна.
Неугомонными были поиски неизвестных и редких источников. Ведь о знаменитом художнике с XIX столетия тоже сказано, казалось, исчерпывающе. Николай Карташов со своим дотошным походом к работе листал и листал мемуары, рукописи, документы. Он избрал свой стиль повествования, восстанавливал ушедшие в прошлое сердечные движения, частности и слова.
Все это окупилось общественным одобрением, особенно в день презентации книги на родине Крамского. Встреча с читателями была организована летним днем 2016 года в Острогожском историко-художественном музее, в зале с картинами передвижников, подаренными в 1907 году в память о своем собрате по кисти.
Земляки живописца со знанием темы засыпали автора книги вопросами, получили осведомленные ответы, а затем выстроились в очередь за автографами.
А потом уже сам Николай Карташов пришел в издательство «Молодая гвардия» с предложением подготовить документально-художественную книгу о генерале Ватутине. Тема ему, человеку в погонах, была близка и желанна. Да и почему бы не «замолвить свое слово» о знаменитом земляке-полководце Великой Отечественной войны! Получил согласие.
В одном из откликов на книгу «Ватутин» (2020 г.) было признано: «Николай Карташов прошагал со своим героем расстояние в 42 года: от рождения Ватутина в селе Чепухино Валуйского уезда до дня, когда Николай Федорович после смертельного ранения нашел последнее пристанище в Мариинском парке Киева. В результате перед читателями предстал рельефный портрет военачальника, “генерала от наступления”, на основе неизвестных ранее документов, которые искусно вплетены в ткань художественного текста».
В «Молодой гвардии» Карташова заслуженно включили в число постоянных авторов. Издательство предложило ему написать книгу о прославленном летчике-истребителе Маресьеве, а после — о маршале Чуйкове. Первое жизнеописание вышло в свет в 2022 году, второе — в 2023-м.
Поступавшие к читателям книги вызывали позитивные отклики, что называется, «снизу доверху». Рецензии на издания Карташова в ЖЗЛ публиковали алексеевская газета «Заря», региональная белгородская и воронежская пресса, столичные издания, среди которых — «Красная звезда», «Литературная газета», «Литературная Россия», «Московский литератор», «Дни литературы». Все отклики сходились в одном — автор талантливо написал о творческие заслугах и ратных трудах патриотов Отечества, рассудил, что прожитое ими остается с нами.
По мнению читателей, книга об отважном летчике утверждала: «В настоящее время имя Героя Советского Союза Маресьева полузабыто в среде молодежи. “Повесть о настоящем человеке” исключена из школьной программы. Может быть, поэтому подрастающее поколение не знает всей правды о Великой Победе. Карташов об этом говорит прямо».
Думается, автор не случайно вступил в полемику с преобладающим в общественном сознании культом эгоизма и потребительства. Карташова увлекла личность летчика, который преодолевает свою немощь, мобилизует усилия и ресурсы внутри себя, уверенный в том, что может вновь встать в армейский строй. В книге воссоздана правдивая картина проявления человеческого духа в годину испытаний. В образе Маресьева сошлись стойкость и мужество, решительность и характер.
В последние годы в начале июня на Красной площади в рамках Книжной выставки неизменно проходит презентация книг серии ЖЗЛ издательства «Молодая гвардия». Под отдельным шатром вместе с коллегами Николай Карташов представлял пять жизнеописаний своих героев. С благодарностью выслушивал вопросы посетителей. Прямодушное слово читателей он ставил выше суждений записных критиков или знакомых литераторов. Но не пропускал без внимания печатные отклики. Творческой поддержкой автору послужило одно из доброжелательных мнений о «Василии Чуйкове»:
«Книга о маршале Василии Ивановиче Чуйкове — герое Сталинградской битвы, очень своевременна сейчас, когда идет Специальная военная операция. Опыт Чуйкова, родоначальника штурмовых групп в Сталинграде, может достойно послужить при наступательно-освободительных прорывах на Донбассе и других территориях Украины. Герой нашей Родины, о котором рассказывает писатель Карташов, примером своей доблести, воинского знания, житейской мудрости и твердой гражданской позиции, должен стать “вехой”, которая сдвинет информационное сознание к иным, подлинно патриотическим рубежам».
— Героя книги, о котором пишешь, надо полюбить, — высказал свое кредо Николай Карташов. — Это обычно возникает в ходе изучения материалов и документов. Не порываю связи с родными и близкими героев своих книг, с потомками Станкевича, Ватутина, Маресьева, Чуйкова. Общение с ними укрепляет мои размышления о духовном наследии, о значении героизма в Великой Отечественной войне. Каждая новая работа опирается на новые сведения и раздумья от встреч и бесед с ними…
Человек поразительной скромности, наш земляк как-то в шутку обмолвился: «Раньше я трудился на славу, а теперь слава работает на меня». В самом деле. Творчество заслуженного работника культуры РФ, члена Союза писателей России Николая Карташова получило высокую общественную оценку, что выразилось в присуждении престижных международных и всероссийских премий. Перечислять их не станем. Назовем только наиболее известные: «Прохоровское поле», имени маршала Л.А. Говорова, «Золотой витязь». А вершиной признания стоит назвать Государственную премию имени маршала Г.К. Жукова.
Внешние эмоции не отвлекали, а даже склоняли Николая Карташова к привычной усидчивости за письменным столом, к увлекательным поискам выразительности после перелопачивания «словесной руды». В его папке уже ждала издателя рукопись о генералах разных поколений — уроженцах Белгородчины. В марте он известил по телефону, что ладится работа над очерками об участниках боевых действий в Афганистане. И вдруг — скорбная весть: Николай Александрович Карташов скоропостижно скончался на 68-м году жизни…
Его товарищ по службе генерал-лейтенант Александр Михайлов, прошедший Афганистан и другие горячие точки, назвал Николая Карташова русским офицером и талантливым писателем. Он подчеркнул: «Есть одно слово, которое характеризует человека, — настоящий. Именно потому его тянуло к таким героям, как Алексей Маресьев, Василий Чуйков, Николай Ватутин…»
Анатолий КРЯЖЕНКОВ
1 Маресьева доставили в эвакогоспиталь № 4034 3 мая.
2 Маресьеву на тот момент было 26 лет.
3 Полковник медицинской службы Василий Григорьевич Миролюбов (1891–1957) в 1947–1952 гг. был заместителем начальника Института авиационной медицины ВВС по научной работе.
4 Имеется в виду полковник Иван Ильич Вальчугов (1900–?), сотрудник Управления кадров ВВС РККА, затем Штаба ВВС РККА.
5 Александр Александрович Новиков (1900–1976) — главный маршал авиации (1944), дважды Герой Советского Союза (1945). С апреля 1942 по апрель 1946 г. командующий ВВС РККА, одновременно в 1942–1943 гг. заместитель наркома обороны СССР по авиации.
Николай Александрович Карташов (1957–2024). Родился в селе Мухо-Удеровка Алексеевского района Белгородской области. Окончил отделение журналистики Воронежского государственного университета, Новосибирское высшее военно-политическое училище. Работал журналистом. В 1981–1994 годах служил в Вооруженных Силах, в дальнейшем — в правоохранительных органах. Автор и составитель более 20 книг прозы. Лауреат ряда журналистских и литературных премий, в том числе им. Н. Карамзина. Заслуженный работник культуры РФ. Член Союза писателей России.
