Ратные поля России

ПРОХОРОВСКОЕ ПОЛЕ:

«ГРОМЫХНУЛО СРАЗУ НА ПОЛСВЕТА…»

 

1943 год. Середина лета…

Два года как советский народ фронтально, на многотысячеверстной линии, от Баренцева до Черного моря, сдерживает мощное, умелое, заранее подготовленное наступление немецко-фашистской военной махины. Обороняясь и отступая. Были Москва, Волга и Кубань, Средний Дон, когда «было все на кону». Мучительное состояние живых, «неведенье» павших запечатлено стихотворением Александра Твардовского «Я убит подо Ржевом»:

Удержались ли наши

Там, на Среднем Дону?..

Этот месяц был страшен,

Было всё на кону.

Неужели до осени

Был за ним уже Дон?

И хотя бы колесами

К Волге вырвался он?

Нет, неправда. Задачи

Той не выиграл враг!

Нет же, нет! А иначе

Даже мертвому — как?..

Нет же, нет! Задачи той не выиграл враг! Многое свершилось уже в нашу пользу…

Разгром немцев под Москвой: враг отброшен на 150-400 километров от столицы — теория «молниеносной войны» потерпела крах…

Победоносно завершилась Сталинградская битва — ознаменовано начало коренного перелома в Великой Отечественной войне…

Началось освобождение Северного Кавказа, проводимое в тесном взаимодействии со Сталинградской наступательной операцией…

Средний Дон остался за нами. Освобожден Воронеж…

Мы, мы — на Среднем Дону!..

 

И вот — Курская дуга. Здесь, летом 1943 года, главной целью советского командования ставился срыв наступления немецко-фашистских войск в районе Курского выступа со стороны Орла и Белгорода.

Цель немецко-фашистского наступления — «подрубив» с двух сторон Курский выступ, создать и окружить «курский котел», не только взять реванш за поражение под Сталинградом, но и превзойти русских масштабом победы.

После 50 огненных дней и ночей, с 5 июля по 23 августа 1943 года, в ходе Курской битвы, Красная Армия окончательно закрепит за собой стратегическую инициативу, создаст условия для перехода в неудержимое контрнаступление.

По напряженности и количеству участвующих в ней сил и средств битва на Курской дуге значительно превзошла и Московскую битву, и Сталинградское сражение. Именно поэтому в истории Великой Отечественной войны 1941 — 1945 годов Курская битва навсегда останется среди основных стратегических операций Красной Армии:

А еще в Курске появится и останется простенький указатель к будущей Великой Победе — наспех обструганный столб с трафареткой, где черной краской от руки буднично обозначено: «От Курска до Берлина 1950 км».

 

А начиналось все на рассвете 5 июля 1943 года…

Счет участников Курской битвы шел на миллионы советских бойцов и солдат вермахта, на тысячи — советских и немецких танков, орудий, самолетов. Ни одно из предыдущих сражений на Востоке, по свидетельству немецких военных историков, не знало такой концентрации военной мощи и столь тщательной подготовки. Перед наступлением для подреза Курского выступа, на северном и южном фасе Курской дуги было выдвинуто 3000 танков и штурмовых орудий, 1800 самолетов расположились на аэродромах вокруг Харькова и Орла, чтобы господствовать в небе во время наземной операции «Цитадель» и обеспечить танкам прикрытие с воздуха.

Для реванша за Сталинградский котел фюрер ничего не жалел, он поставил на карту все!

Для сравнения: Гитлер 22 июня 1941 года начал захватническую кампанию против СССР 3580-ю танками и 1830-ю самолетами.

 

Наступление на Курской дуге началось с северного фаса. С Понырей…

 

«Как-то поспешно, уже отрешенно бросаешь в чемодан израсходованные рубахи, надоевшие галстуки, без сожалеющей оглядки захлопываешь московский гостиничный номер и с тайной вожделенностью выкрикиваешь таксисту: «На Курский!» В эту минуту он — лучший из всех вокзалов…

Спишь безмятежно, раскованно, почти забывчиво, потому что знаешь: поезд фирменный, никуда тебя сонного не завезет, кроме как до родного порога. Но это только пока едешь по незнакомым местам, мимо станционных надписей: «Щекино», «Горбачево», «Мценск», «Змиевка», «Глазуновка»…

Казалось бы, устал, намаялся, спи себе, посапывай под убаюк колес, ан нет же, на рассвете будто кто дернет тебя за вихор, и ты поспешно тянешься рукой к занавеске. Поезд стоит, тишина, меркло светит станционный фонарь, и в полусвете его читаешь азбучные буквы, каждую на отдельном квадратике: «Поныри». Азбучная надпись еще и потому, что слово «Поныри» знают у нас, на Огненной земле, даже малые дети. И все: сна как не бывало. Завертелись, заклубились думы, воспоминания. Курская дуга. Сколько ни езжу мимо, но всегда это заветное краткое слово «Поныри» сжимает сердце колючей проволокой окопа… Хватаешься за сигареты, и уже до самого конца выходишь в коридор.

Смотришь, еще и еще кому-то не спится, кто-то вышел в коридор, к окошку. А за окном уж заиграл рассвет, вызолотилась намеком дня дальняя полоса над горизонтом, и заворочалось, заходило ватное одеяло над сонной землей. Выбелилось спелое поле пшеницы с мокрым комбайном, прикорнувшим в чуткой дреме на часок-другой — до первого луча солнца…»

Этот трогающий сердце отрывок принадлежит перу известного русского писателя, курянина Евгения Носова и взят мною из его очерка «Тепло родных камней». С благодарностью остается повторить и запомнить: «Слово «Поныри» знают у нас, на Огненной земле, даже малые дети… Заветное краткое слово «Поныри» сжимает сердце колючей проволокой окопа…»

Есть на Курской дуге, ее северном фасе, прославленное теперь место — Поныри. Здесь была жестокая битва. Оборона Понырей для наших войск имела особое значение: здесь проходила железная дорога Орел — Курск. Владеющий этой территорией мог наносить опасные удары по флангам. На рассвете июльского утра на поселок обрушилась сотня танков, поддержанных артиллерией, авиацией и пехотой. Воздух сотрясался от непрерывного грохота, поселок горел, в небе бились самолеты, на земле — танки, пушки, минометы… и люди. Сражение в Понырях было продолжением начавшегося сражения на Тепловских высотах.

В сообщении о них лучше воспользоваться многолетними поисками, четкой ретроспективой, аналитическими обобщениями историка Татьяны Малютиной в статье с милым названием «На Бежиных лугах». Этот заголовок заставляет с умилением вспомнить рассказ Ивана Сергеевича Тургенева «Бежин луг», рассказ с очарованием русского вечера, простоты и спокойствия мира крестьянских детей: их не занимают бытовые трудности, они живут своей детской жизнью с неотделимостью понимания своей ответственности в будущей взрослой жизни.

Содержание публикации «На Бежиных лугах» заставляет и вздрогнуть сердце от того ужаса, что принесла война туда, на мирные Бежины луга, чтобы не раз, не два повторить, как заклинанье: «Война беда — она должна стать невозвратной».

На картах высшего фашистского командования стрелки, обозначающие танковые клинья, уперлись в села Самодуровка, Ольховатка, Кашара, Теплое.

Тепловские высоты — холмы Среднерусской возвышенности между Орлом и Белгородом, очень выгодные в стратегическом отношении.

Командующий 9-й армией, сильнейшей немецкой армии на Курской дуге, Вальтер Модель называл Тепловские высоты «ключом от двери Курска», напоминая постоянно подчиненным, что «владеющий высотами, будет владеть пространством между Орлом и Сеймом» (Сеймом, то есть, главной курской рекой). Потому все усилия фашистов в районе Тепловских высот сводились к задаче выбить мощными танковыми ударами советские войска. В мемуарах маршал Советского Союза Константин Рокоссовский (на Курской дуге в ранге генерала командовал Центральным фронтом) вспомнит так: «8 июля в 8 часов 20 минут до 300 вражеских танков при поддержке артиллерийско-минометного огня и ударов авиации атаковали наши позиции северо-западнее Ольховатки на стыке 13-й и 70-й армий. Здесь успела с ходу занять позиции 3-я истребительная артиллерийская бригада полковника В.Н. Рукосуева. Артиллеристы встретили гитлеровцев огнем прямой наводки. Противник вынужден был отойти. Вражеская атака была отбита».

О том, как «вражеская атака была отбита», скажем словами ее участников.

Наводчик орудия Иван Прокофьевич Любименко о бое 8 июля: «Батарею нашу поставили на огромном ржаном поле. Всю ночь рыли окопы. Рожь выросла высокая, сильная. Сорвешь колос, чувствуешь хлебный дух. А сам прикидываешь, как лучше сверху колосьями замаскировать орудие. Утром на батарее закричали: «Воздух!» Началась такая бомбежка, что земля ходуном заходила».

Рядовой Иван Егорович Филатов: «Танки пошли лавиной. Сколько их было, не считали. Танки двигались по полю зигзагами, меняя направление. Это чтобы сбить с толку наших артиллеристов, чтобы не дать им точнее прицелиться. Осколки на нас сыпались, как свинцовый дождь. Такая плотность снарядов была с двух сторон, что на наших глазах над головами два столкнулись и взорвались. Такой был грохот, что кровь текла из ушей. Открывали рты, чтобы перепонки в ушах не лопнули».

Заряжающий Константин Иванович Подколзин: «Рот, глаза, все забито песком… Танки различали по силуэтам. Поле горит… Тяжелый удушливый газ полз по полю… запах пороха, горящего масла, раскаленного металла, золы… Мы задыхались».

Командир взвода Семен Давыдович Зискис: «Бой по отражению танков самый тяжелый бой — танк с ходу врывается на огневую. Под гусеницами гибнут люди и пушки. И вот танк идет на тебя, осколки стучат, а ты должен успеть точно прицелиться. Не ошибиться, не дрогнуть. Ведь орудие само не стреляет».

Наводчик Андрей Владимирович Пузиков: «Не передать, как к тебе приближаются танки! Ползут, что чудовища: с оскаленной желтой пастью тигра на бортах и башнях. И все равно, когда эти танки приблизились, мы открыли такой прицельный огонь, что семь штук сразу запылали и преградили дорогу остальным. И тут снаряд разорвался совсем близко. У орудия отлетели левое колесо, прицельное устройство, половина щита. Расчет весь погиб. И только я, раненый, через лафет перелетел в ров. Подбежал старший лейтенант Картузов, вытащил меня. Впихнули орудие на бруствер, подложили вместо колеса снарядный ящик. Картузов лег за пулемет, а я, забыв про боль, стал бить из автомата, рассеивая немецких автоматчиков. Вдруг перед нами «тигр», кумулятивным снарядом — в него, а он — в нас. «Тигр» вспыхнул, а его снаряд разнес противооткатное устройство. Больше я уже ничего не помнил…»

В тот день фашистский генералитет принял еще одну попытку переломить ход боевой наступательной операции в свою пользу: немецкие танки и пехота крупными силами атаковали и железнодорожную станцию Поныри…

 

Бои под Понырями были тяжелыми и изнурительными. Только за два дня 81-я стрелковая дивизия, воевавшая здесь, потеряла две с половиной тысячи солдат. Потери гитлеровцев по сравнению с потерями 81-й стрелковой дивизии оказались в четыре раза больше.

О тяжкой боевой обстановке тех дней у поэта Евгения Долматовского в поэме «Поныри» читаем:

Огонь окопы бил взахлест,

У блиндажа трещала крепь,

И шла пехота в полный рост,

За цепью цепь, за цепью цепь!

Но все ж никто не побежал,

Не дрогнули порядки рот.

И каждый мертвый здесь лежал

Лицом к врагу, лицом вперед.

Бойцам на Курской дуге естественно были свойственны минутные слабости, обыкновенный человеческий страх. И мужество, отвага этих людей состояли в том, что они подавляли эти свойственные человеку страх и боязнь смерти.

— Мы сегодня знакомились в окопах, а завтра через мертвых друзей перешагивали и шли вперед, потом опять знакомились и снова — перешагивали через тех, кому не повезло. Выдержать такое непросто, — рассказывал о тех днях Алексей Ломовцев, воевавший в 6-й гвардейской дивизии. — Как-то перед боем стою и шепчу: «За что мне такое, за что такую казнь принимаю?!» Мимо проходит политрук и говорит: «Ты, Ломовцев, ни о чем другом не думай, только о том, если не ты его, то он тебя». Не сразу, но страх все же проходил. Потом и вовсе некогда стало страшиться, один бой кончился, другой начинается».

Все попытки фашистов одним ударом прорвать оборону войск Центрального фронта закончились провалом.

А в том первом бою у Понырей артиллеристы и воины с противотанковыми ружьями подбили 70 танков.

 

Праздник Победы — это мгновение среди будней жизни, порой долгих-долгих между юбилеями. Зато какое мгновение, этот праздник Победы! — вспышка и, как бывает при ней, озарение лиц и душ человеческих…

В прошлые юбилеи, как время-то неумолимо, было больше живых участников Великой Отечественной войны. Бывших фронтовиков, тех, которые воевали лихо, а рассказывали тихо — большинство ветеранов не видели ничего героического в том, как воевали. Разговорить их, бывших фронтовиков, удавалось с большим трудом, выведать же у них что-нибудь «героическое» — еще труднее. Чаще всего слышалось обычное: «Воевал, как все». И вот еще чего опасались ветераны: вдруг их воспоминания сочтут за похвальбу. О причине такого «умолчания» есть строки в стихотворении Леонида Серого «Курская дуга»:

Я не хожу на утренники в школу,

Чтоб ложу ветеранов «украшать»,

Хоть каждый год весной для протокола

Меня не забывают приглашать.

Мне сложно объясниться — как награду

Я получил за Курскую дугу,

Врать не хочу, а горестную правду

Рассказывать детишкам не могу…

Ведь не расскажешь детям в самом деле,

Как умер Сашка, корчась и хрипя,

Как девять дней мы ничего не ели,

Не спали и ходили под себя…

В конце стреляли без ориентировки.

И от меня, в бредовом далеке,

Остались лишь глаза, прицел винтовки

И напряженный палец на курке…

Так я и бился с немцем — по-пластунски.

И мне ужасно стыдно от того,

Что для победы под Великим Курском

Я, в сущности, не сделал ничего…

В конце стихотворения постскриптум: «Я смотрю — народ начал забывать, что такое война. Хочу напомнить. Иногда мне говорят, что так, как я описываю, так не бывает. Если нечто вам покажется неправдоподобным, обратитесь за подтверждением к вашим родственникам и близким, к тем, кто все испытал на собственной шкуре.

Леонид Васильевич Серый».

 

Как участники Сталинградских боев, так и участники боев на Курской дуге, с которыми приходилось беседовать, выполняя редакционные задания, в роли рассказчиков были похожи друг на друга. Всегда вспоминали вдруг что-нибудь постороннее, занятное, или рассказывали так, чтобы не походило на геройство. Сделав такое обобщение, сошлюсь на участника боев на Курской дуге, под Понырями, Николая Федотовича Борзунова, уроженца Аннинского района Воронежской области.

Свою известность Николай Федотович получил за то, что стал полным кавалером орденов Славы трех степеней… после войны. Точнее, в шестидесятые годы, в результате «перенаграждения» Указом Президиума Верховного Совета СССР в связи с тем, что из трех орденов Славы, имел два одинаковых, то есть одной и той же степени. Ставший полным кавалером орденов солдатской Славы, что сродни полному кавалеру трех Георгиевских крестов в русской армии, Николай Федотович Борзунов и заинтересовал газетчиков. Наученный опытом, я не выложил на стол красный блокнот со сверкающим обозначением «Записная книжка журналиста», а, поговорив о том о сем, извинительно поставил кое-что на стол с намеком на фронтовые сто граммов. Николай Федотович отнесся к этому сдержанно, разговорился не по этой причине, но более потому, что как-то просто все сложилось у нас тогда в общении. И удивительно как, но почти дословно сразу так и запомнилось:

— Это теперь все знают — Курская дуга! Любого школьника спроси. А тогда что? Встала наша батарея под Понырями. Я при этой батарее — артиллерийский разведчик, да не сам по себе, а командир отделения разведки. Только-только вернулся с краткосрочных курсов и получил звание сержанта. Выпуск нашего курса состоялся досрочно. Теперь понятно почему. Готовились к боям на Курской дуге, торопились быть в полной боевой готовности. Ничего всего этого мы не знали. Знали одно, если что-то досрочно, то затевается трудное. А какое это будет трудное, я и не предполагал, хотя уже много чего повидал, не раз бывал в переделках. Но того, что было под Понырями, никогда не забуду. Иной раз хочу забыть, да не получается. Там тогда со мной одна такая потеха приключилась…

От кого другого бы услышал, не знаю, поверил бы или нет?

Артиллерийская разведка она известно что, она глаза и уши батареи. Вот заняла наша батарея новую огневую позицию. Мы, артиллерийские разведчики, удаляемся вперед от нее, удаляемся как можно дальше, чтобы быть ближе к немцам, чтобы засекать их огневые точки. Сообщать о них по рации, сообщать об уничтожении цели, одним словом, корректировать. Еще важно определить, из каких орудий бьют немцы. На курсах нас специально этому учили, и неплохо учили. Устройство различных немецких пушек в специальном ангаре я не столько глазами рассматривал, сколько руками разбирал и собирал.

И ты ведь скажи, как же пригодились те тренировки для Понырей. Наши пехотинцы бросились в контратаку, немцы не выдержали, в драп, пушку сопровождения бросили. Да рано мы обрадовались. Выкатываются на нас немецкие танки, может быть, пехоту свою поддержать, а, может быть, так и было намечено. Прут так, что и поныне холодок по спине. Я по привычке, как и положено: «Разведка, вперед!». А что разведывать, что сообщать, что корректировать, и так все ясно. Командир батареи Иваньковский вдруг дает команду: «Борзунов, за мной!», а сам к немецкой пушке. Бросаемся за ним всей нашей разведкой. Только сгоряча можно было ту пушку в полминуты развернуть, подтащить к нам и развернуть к бою. Наши орудия уже выкатились бить прямой наводкой. Командир там командует и нас не забывает: «Борзунов, наводи — огонь»! Ка-а-ак лупанул я из немецкой пушки да по немецкому танку! Сразу попал в гусеницу, подбил танк. Из наших пушек выстрелы тоже били в цель. После подсчитали, шесть танков тогда подбили, остальные попятились за холм. Потом опять полезли. А я уже вроде притерпелся, только мысль одна в голове, как это командир так быстро глаз положил на немецкую пушку, как в такой суматохе вспомнил, что я умею стрелять из нее. Вот так и оказался я за щитком немецкой пушки. Потеха…

Как в наградном листе написал командир, что я стрелял из немецкой пушки? Не знаю. Конечно, за это можно было неприятности иметь. Но неприятностей не было, значит, как положено, написал. Бои на Курской дуге закончились, вскоре мне и вручили орден Славы. Потом такой же за форсирование Днепра, и в конце войны — третий. В спешке наградили двумя орденами Славы второй степени. Еще бы мне не помнить Поныри!..

 

За выполнение боевых заданий на Курской дуге житель города Воронежа Александр Григорьевич Спиридонов получил первую боевую награду — медаль «За боевые заслуги», на обратной стороне которой значился порядковый номер 1 368 048, имея точно такую же медаль, но только с номером 17. Номер тот был сделан рукой заводского гравера, а не выбит, как на второй медали, заводским штампом.

В ноябре 1938 года стрелок-радист и штурман Александр Спиридонов в первой группе советских добровольцев, участвовавших в войне китайского народа против японских агрессоров, был вызван в Москву для награждения медалью «За боевые заслуги». Медаль эта вместе с медалью «За отвагу» была учреждена для награждения за заслуги в защите социалистического Отечества и другие военные заслуги в октябре 1938 года.

Александр Григорьевич родился в 1911 году во Владимирской губернии, в многодетной семье. Вместе с ним жило 12 братьев и сестер. В 1919 году родители умерли. Сашу Спиридонова отправили в детский дом. Потом была работа на заводе «Красный текстильщик», оттуда — добровольно в Красную Армию. Летчиком, как мечтал, не стал, но остался рядом, закончив с отличием курсы стрелков-радистов и штурманов.

Начало службы — в Воронеже. Отсюда в 1937 году отправился добровольцем в Китай. Хорошо воевал его экипаж в китайском небе, уцелел, а он представлен был к различным боевым наградам. А стрелок-радист и штурман Александр Спиридонов как раз и стал в числе первых награжденных медалью «За боевые заслуги». В 1939 году он принимал участие, поднимаясь в холодное небо, на финской войне, на «той войне незнаменитой».

Кажется, это так невероятно, но так оно и было: когда немцы уже лавиной катились в глубь России, Александр Григорьевич Спиридонов в составе экипажа самолета ДБ-3 не единожды летал бомбить в сторону Берлина и — бомбил.

На Курской дуге Александр Григорьевич с земли обеспечивал связь с летными экипажами, находясь на командирской должности начальника связи авиационного полка. Словом, воевал, как все.

 

Понимая мое, не то что бы разочарование, а несбывшееся желание услышать что-то «более героическое», чем я услышал, увидеть большую награду, чем я увидел, он по-отечески сказал: «А вы знаете, Саша, эта медаль за Курскую дугу ордена стоит. А орден Ленина за участие в Великой Отечественной войне я имею, можете и номер записать, я точность люблю, номер 329 540».

Это был хороший отеческий урок.

Истину «награды созданы для подвигов, а не подвиги для наград» я знал, но, выходило, что знал не применительно к самой сущности, а к ее внешнему эффекту. Воинские подвиги совершаются не ради славы, не ради награды, а ради победы.

Так заслуживается общая награда — Победа!

Одна на всех Победа!

 

В бытность собкором областной газеты «Курская правда» мне довелось готовить к публикации фронтовой дневник механика авиации Якова Фетисова, который проживал в рыльском селе Акимовка, как раз в моей собкоровской зоне. В дневнике, состоящем из нескольких простеньких школьных тетрадей, как раз и были записи о том, как Яков Фетисов, механик по авиационным моторам, обслуживал самолет лейтенанта Георгия Берегового. А Георгий Тимофеевич Береговой в то время как раз завершил свой космический полет. Понятно, что всякое свидетельство о жизни космонавта Берегового, а тем более в провинции, было, как говорится, на вес золота. А здесь само документальное свидетельство о фронтовых буднях космонавта! И все-таки в редакции поначалу засомневались: мол, какой такой фронтовой дневник — на войне делать любые записи запрещалось. Да, запрещалось, но были и смельчаки, испытывающие свою судьбу, сами не знающие зачем. На мое «зачем?» Яков Фетисов ответил: «Чтобы узнали, как все было на войне на самом деле». И, конечно же, правдолюб войны сумел потом оперативно проникнуть в Звездный городок и встретиться там с фронтовым другом, бывшим лейтенантом Жорой Береговым, ставшим со временем дважды Героем Советского Союза, летчиком-космонавтом СССР.

Бывая в Рыльске, Яков Фетисов делился со мной всем тем, что собирал о фронтовом друге. С тех пор и осталась у меня публикация «В небе над Курской дугой» из журнала «Юность».

Георгию Тимофеевичу Береговому определенно повезло на летописцев его фронтовой жизни. Федор Сентебов, механик по вооружению, дневника не вел, но в декабре 1945 года взял да и написал в газету «Комсомольская правда» о боевых подвигах лейтенанта Георгия Берегового. Письмо не было опубликовано, и по истечении времени передано в Центральный архив ВЛКСМ. Почти тридцать пять лет спустя здесь, анализируя письма, этими записками заинтересовались.

Письмо начиналось так: «Стояли жаркие июльские дни, в небе ни облачка. Самая хорошая погода для действия авиации. В один из таких дней группа самолетов-штурмовиков под командой гвардии майора Зиновьева вышла в ознакомительный полет в районе предстоящих боевых действий. Самолеты шли в строю правым пеленгом. Группу замыкал самолет гвардии лейтенанта Берегового в составе экипажа со стрелком-радистом гвардии сержантом Ананьевым…» Далее рассказывалось о том, как неожиданно группа была атакована «мессершмиттами», как очередью прошило бензобак. Горючим залило кабину стрелка. Вспыхнуло пламя. Береговой дотянул до нейтральной полосы и приказал Ананьеву прыгать с парашютом. За ним прыгнул и сам. Так и спаслись…

Письмо из Центрального архива ВЛКСМ передали в журнал «Юность». В редакции решили уточнить у ГеоргияТимофеевича: был ли такой эпизод, о котором рассказано в письме, и так ли все было?

— Так, — сказал Береговой, прочитав и отложив письмо. — Так, да не совсем так… — И далее рассказал:

«Это был спокойный день. Мы такими днями пользовались, чтобы вводить в боевую работу молодых летчиков. Выбирались относительно легкие цели где-то в районе линии фронта, и делалось несколько атак. На штурмовку аэродромов, железнодорожных станций и подобных объектов, которые хорошо были защищены и находились, как правило, далеко за линией фронта, молодых летчиков не пошлешь. Да и танковые колонны штурмовать нелегко. Немцы научились стрелять по «горбатым» (так в годы войны летчики прозвали штурмовик «Ил-2») из танковых пушек. Как только штурмовики появляются, танки сползают на обочину, задирают хобот как можно выше и бьют болванками. Как врежет — полфюзеляжа нет. Подкрадываешься к ним обычно по ложбинам, оврагам, прикрываешься рельефом — это дело, конечно, опыта требует. И нужно не один полет совершить, чтоб пообвык человек. Поэтому, как только выдавался более-менее спокойный день, пользовались случаем, чтобы подучить молодежь.

И вот этот полет. Точно такая же картина. Не знаю, как вы об этом писать будете, но только мы тогда сами маху дали: собрали большую группу — девятку. Для облетов — обычна четверка, шестерка самолетов, а тут — девятка. Девятка неповоротлива, маневрировать труднее, строй держать труднее.

День был спокойный, цели наметили близко — сразу за линией фронта, ну, и мы, видимо, уверились заранее в благополучном исходе и в своей неуязвимости. А у нас в девятке человека четыре было совсем молодых. Тех, кто поопытней да постарше, поставили назад: ведущий впереди, а молодых — в середину. Я в замыкающей тройке стоял на левой стороне.

Потихоньку идем. Земля по радио дает информацию о целях, данные о наземной обстановке под нами — молодым подсказывает. И тут вывалились «мессера» — стрелки первыми заметили. Осложнение, конечно, но ничего сверхъестественного.

Я однажды ходил в четверке без прикрытия, и нас атаковала шестерка немецких истребителей. Они шли за нами километров двадцать и ничего не смогли сделать. Мы так к земле прижались, что за нами шлейф желтой пыли кружил от цветков подсолнуха. Одна забота была — о землю не удариться, чтоб только снизу не атаковали. Брюхо у «горбатого» — самое уязвимое место. А немцы снижаться боялись, да и не может истребитель стелиться над землей так, как Ил-2… А тут нашу девятку истребители прикрывали. Правда, перед тем, как вывалились «мессера», стала зенитка стрелять. Мы как раз прошли над линией фронта — километров десять всего и прошли. Стали от зенитки уходить — «мессера» стали стрелять. И получилось у нас плохо. Молодежь неопытная: девяткой, как я говорил, маневрировать труднее, чем четверкой, и строй рассыпался. Наши истребители стали молодежь прикрывать, а мы — замыкающая тройка — остались, как говорится, голенькими. Конечно, можно было уйти, но тогда бы мы подставили молодых…

Тут меня ударило зенитным снарядом по маслобаку. Разбило масляный радиатор, и масло загорелось. Масло, а не бензин, как Федя пишет. Если бы бензин загорелся, тут не о чем было бы говорить. А масло горит медленно, поэтому и была у меня возможность тянуть. От масла дым шел снизу в кабину, потому что разворотило не только масляный радиатор, но и часть кабины, задымились сапоги. Вообще лучшего стрелка, чем Петя Ананьев у меня не было. У него орден Славы был, Красной Звезды. Старше меня был года на два. Спокойный-спокойный. «Командир, — говорит, — сапоги горят». Я говорю: «Сиди, Петька!» Через некоторое время: «Командир, икры горят». — «Сиди, — говорю, — Петька!» Сидит, сопит, а терпит… Представляете, горит и сидит!.. Верил и ждал. А потом стал обугливаться парашют под ним — он ведь на парашюте сидит. Это я еще и к тому, что пожар шел достаточно длительное время. Самолет тянет, а я на землю поглядываю. Там — с немецкой стороны — видны четыре ориентира: сначала шоссейная дорога, а дальше, прямо перед линией фронта, — лес Журавлиный. Знаю: если я накрою лес Журавлиный плоскостью — значит, на своей территорией. Жду, когда он поплывет из-под крыла…

Тут была задача со многими иксами: чтобы Петру в своей кабине не сгореть, чтобы к немцам не попасть и чтобы в воздухе не взорваться. Ну, а когда он мне сказал, что под ним ранец парашютный обугливается, я смотрю: лес Журавлиный выходит! Еще бы — для надежности! — немножко потянуть, но, думаю, сгорит под Петькой парашют! И в кабине уже жарко: все плавится вокруг самолета, вокруг самолета пламя. Чуть-чуть, и до бензобака дойдет…

Самое сложное было ухватить этот момент: попробуйте тянуть резинку до предела, чтобы определить предел. Малость перетянешь, и она лопнула…

Так и здесь. Когда лес из-под крыла вышел, по переговорному устройству говорю: «Петька, прыгай!» Он выпрыгнул, а вслед за ним я. И вот какая картина: я падаю головой вниз, ноги расставил — вижу самолет и взрыв. В воздухе наш самолет и взорвался…

Почему, спрашиваете, я не обгорел? У многих летчиков, например, чаще всего обгорали лицо и руки. Ведь когда самолет горит, первая естественная реакция — не спечься заживо, провентилироваться, что ли. В общем, сразу открывали фонарь. И тогда-то образовывалась страшная тяга через кабину. Как в трубе. И весь огонь был у лица. Потому и обгорали. Закрой фонарь — будет жарко, будет душно, будешь задыхаться, но огонь будет полыхать снаружи…. Я шел с закрытым фонарем.

Так вот, выпрыгнули мы, я еле успел парашют раскрыть — земля. На пределе. Ветра не было, не относило нас ветром, да и не отнесло бы с такой высоты… Первым, кого мы увидели, был танкист Рыцин. Этот парень в сорок третьем году был командиром танка, старшиной. Его танк подбили — я не сказал, что все это происходило в районе Прохоровки, где было знаменитое танковое сражение: там же неподалеку и наш штурмовой полк базировался тогда — так этот старшина Рыцин, оказавшись на время без танка, возил на «виллисе» командира своей танковой роты, той самой, которая стояла у линии фронта. И когда мы приземлились на нейтральной, Рыцин по ложбинкам подскочил на своем «виллисе» как можно ближе, оставил машину, подполз к нам, а мы еще толком в себя не пришли. Стрельба была: немцы не хотели нас упускать живыми. Было какое-то поле — то ли хлебное, то ли заросшее травой, но все иссеченное воронками, и Рыцин перебегал из воронки в воронку к Пете. При том он лаконично, но вполне доходчиво выражался, так что мы сразу сориентировались, где наши и куда надо выбираться…

Петька двигаться не мог, мы положили его на парашют и стали уже тянуть вдвоем. Потом перенесли на заднее сиденье, перевязали, и Рыцин погнал. Стрельба была все время… В моем парашюте дырки нашли, в его парашюте — тоже. Сам парашют обгореть не успел, только ранец… Лишь на земле по этим дыркам мы поняли, что в нас стреляли. Трассирующие видно, когда они далеко проходят, а когда близко, их не видно.

У Петра на месте ожогов были страшные пузыри. Когда мы приехали за укрытие, где стояли танки, нас посадили в танк. Сидим там — кругом броня, снаряды, автоматы, патроны. Со всех сторон стрельба. Думаю, нет, лучше я вылезу и под танк лягу…

Потом огненный налет кончился. Подошел фельдшер. Разрезал кирзовый сапог, говорит Петру: «Сейчас больно будет, потерпи», — и ножом по волдырям на ногах р-раз! Наверное, правильно сделал, что сразу вскрыл. Петька — ни звука. Ай, да Петька! Петьке, конечно, фельдшер предварительно — чарку водки: потом протер ноги спиртом — и в санбат. Я в качестве сопровождающего. Парашюты мы отдали танкистам, они их тут же на портянки распотрошили.

Меня потом — спустя много лет — в передаче телевизионной просили рассказать о Рыцине — есть такая передача «От всей души».

Рыцин погиб после войны. Петя Ананьев недолго был в санбате, потом вернулся ко мне. Я с ним служил до конца войны. Вот собственно и все…»

Вот так будущий герой космоса не подкачал в бою. Впрочем, на Курской дуге, в Прохоровке любое участие в боях было геройством, потому что это были сражения за пределом простого человеческого понимания.

 

«Громыхнуло сразу на полсвета»… — эта строка взята из стихотворения участ­ника огненного Прохоровского танкового сражения Михаила Борисова, тогда 19-летнего артиллериста, который вместе с расчетом подбил восемь немецких танков. За тот бой он удостоился звания Героя Советского Союза.

Теперь Михаил Борисов — известный литератор, автор десятка книг и — стихотворения, которое было написано к годовщине Курской битвы:

Сорок третий

Горечью полынной

На меня дохнул издалека —

Черною

обугленной равниной

Видится мне

Курская дуга.

«Тигры» прут,

По-дикому упрямо,

Но со мною

В этот трудный миг

Прямо к окуляру панорамы

Весь мой полк

Уверенно приник.

Громыхнуло

сразу на полсвета,

Танки,

Словно факелы горят…

Нет, не зря живут со мною,

Все три десятилетия подряд,

Те бои —

Как мера нашей силы.

Потому она и дорога,

Насмерть

прикипевшая

к России —

Курская великая дуга.

На Курской великой дуге, «громыхнувшей сразу на полсвета», апогеем сражения стало танковое сражение на участке между рекой Псел и хутором Сторожевым. На участке, который вначале назовут «танковым полем», потом — «Прохоровским полем». Это закрепится географически в атласе Белгородской области. Здесь создадут военно-исторический музей-заповедник «Прохоровское поле».

Знаменитость Курской дуги объясняется прежде всего танковым сражением под Прохоровкой, что по праву закономерно по невиданным меркам:

— гигантскому масштабу использования танков с обеих сторон;

— нечеловеческому ожесточению в этой сшибке «лоб в лоб» русских и немецких танковых экипажей;

— беспрерывно колеблющемуся и ускользающему лику победы, не дающему ощутить с уверенностью, что мы «уделали этих фрицев!», так заволакивали чад и огонь горящих танков все место, которое, когда все рассеется, станет в веках третьим историческим ратным полем России, после поля Куликова и Бородинского поля.

Известный журналист и писатель, наш знаменитый земляк Василий Песков, рассказывая о священном для каждого русского человека Куликовом поле, обратил внимание на то, что «почему именно здесь, а не в ином месте случилось это событие. И, действительно, всегда можно увидеть цепь обстоятельств, определивших место: Прохоровка, Бородино…»

 

10 июля 1943 года немецкое командование дает конкретную цель: овладеть станцией Прохоровка с прилегающими высотами и создать условия для развития продвижения на Курск в обход Обояни. Получив здесь отпор от танкистов Катукова, Тацинского танкового корпуса и других наших воинских частей, которые яростными контратаками помешали осуществить намеченный план и нависли над флангами противника, гитлеровцы начали перегруппировку. Нацеливая удар на станцию Прохоровка, немцы намеревались прорвать здесь оборону на всю глубину и выйти к желанному Курску. Значение незавидной ранее станции Прохоровка в осуществлении намеченного гитлеровцами плана возросло по следующему обстоятельству. Суть в том, что местность, кроме как в районе станции Прохоровка, весьма неблагоприятна для продвижения больших танковых соединений: леса, обрывистые овраги, небольшая, но каверзная речушка с болотистой низменностью. И только в одном месте — у станции Прохоровка — открывался желательный прочный надежный простор между железной дорогой и другой речкой, которую можно было легко форсировать, а на полях с небольшими балками удобно прятать технику и неожиданно вводить ее в бой…

И вот… к величайшему удивлению немцев, навстречу им выкатились советские танкисты.

Так — там — тогда, буквально лоб в лоб, столкнулись две танковые армады.

Вначале немцы все-таки понадеялись на победу, ведь поступили 60-тонные танки «тигр» с лобовой броней до 100 миллиметров, 70-тонные САУ (самоходные артиллерийские установки) «Фердинанд» с лобовой броней до 200 миллиметров и 88-миллиметровой пушкой. Надеялись на нее, как надеялись на победу на Курском выступе, что возьмут здесь реванш за Сталинград, окружат многотысячную группировку русских на Курской дуге. Но все сразу же пошло не по педантичному немецкому плану: танковая армада с танками нового образца не только встретила яростное сопротивление, но и была остановлена, была — разгромлена!

Среди многих составляющих победы на Курской дуге был неоценимый вклад тыла. На уральских металлургических заводах, в том числе и на спешно сюда эвакуированных сталелитейных предприятиях, срочно было налажено производство сталей такого качества, каких не выплавляли на заводах Германии. Потому и броня советских танков Т-34 оказалась прочнее гитлеровских боевых машин, что во многом предрешило исход танкового сражения у Прохоровки, исход битвы на Курской дуге.

 

Здесь, на Прохоровском поле, где в небо устремилась звонница храма первоверховных апостолов Петра и Павла, на земле, в бетонном изумлении, в то же небо вздыбился передними гусеницами, свалив на бок и подмяв немецкий «тигр», легендарный русский танк «тридцатьчетверка», ведомый на таран 20-летним русским пареньком Александром Николаевым.

Во время атаки «тридцатьчетверка» командира 2-го танкового батальона 181-й танковой бригады Скрипкина была подбита и загорелась. Капитан Скрипкин получил тяжелое ранение. Экипаж под командованием лейтенанта Гусева продолжал воевать. Механик-водитель Николаев, заряжающий Чернов, радист Зарянов быстро отнесли капитана в воронку. «Немцы заметили положение наших танкистов, — писал об этом бое корреспондент армейской газеты «На штурм». — Бурый «тигр», поводя огромным орудием, двинулся к тому месту, где лежал раненый капитан Скрипкин.

— Береги командира! — крикнул Николаев радисту… и, впрыгнув в пылающий танк, направил его прямо навстречу «тигру».

Николаев развил огромную скорость. Немецкий танк пытался уйти от летящего пожара, хотел выстрелами остановить его. Но Николаев упрямо мчался вперед. Задыхаясь в раскаленной броне, он впился руками в рычаги и видел только одно — «тигр»…

…На месте страшного по силе удара поднялся столб дыма и огня. Развалины двух разбитых машин охватило яркое пламя…»

Примечательно, что этот эпизод отмечен и в немецкой хронике.

20-летнему сержанту Александру Николаеву за тот танковый таран было присвоено звание Героя Советского Союза.

Взметнулся столб огня

Неведомо багровый.

Как будто бы не взрыв

Разрушил вражью бронь.

А сердце храбреца,

Наполненное кровью

Сжигающей врага

Сильнее, чем огонь…

В братской могиле похоронен и 19-летний Вольдемар Шаландин. Его танк, объятый пламенем, тоже бросился на таран. «Тридцатьчетверка» Шаландина всей многотонной массой врезалась в борт «тигра» и взорвалась вместе с ним. Это был третий немецкий танк, уничтоженный экипажем лейтенанта Шаландина, которому посмертно также присвоили звание Героя Советского Союза.

Танковые тараны были не только проявлением высшей степени патриотизма, но и высшей необходимостью боевой обстановки. Танкисты применяли тараны только тогда, когда иного выхода не представлялось. Прежде всего советские танкисты старались нанести урон немецким экипажам, а самим остаться в живых, чтобы пересесть из танка в новый танк, сражаться в составе нового экипажа, чтобы продолжать воевать… воевать… воевать…

Такая «пересмена» у везучих танкистов случалась до пяти-семи раз…

 

Тогда, в июле 1943 года, на ратном Прохоровском поле сошлось 1200 танков с обеих сторон. Их экипажи сходились на короткие дистанции, вертели многотонные стальные машины, оставляя на земле глубокие полукружья, чтобы изловчиться и попасть выпущенной, мгновенно раскаленной, головкой снаряда. Сдвигались с места тяжелые башни танков… Раскатывались стремительно по горячей горящей земле танковые гусеницы… Черные фигурки танкистов, вырывались через откинутые люки, чтобы затем из одного ада попасть в ад на земле, часто катаясь по ней, чтобы сбить с себя пламя. Огонь лизал стальные поверхности машин, выжигал почерневшую землю, накидывался на людей. К небу вздымались кострами сотни черных клубов дыма…

Побеждал тот, кто был сильнее духом. Это были русские танкисты. Потом плененные немцы будут удивляться их смелости и отчаянью.

Среди таких героев оказался и уроженец Воронежской области Григорий Васильевич Григорьев. 12 июля в бою он меткими выстрелами подбил немецкий танк Т-4. Во время второго рейда по неприятельским позициям Григорий Васильевич уничтожил два немецких пулеметных расчета, которые своими скорострельными пулеметами наносили ощутимый урон нашей пехоте. В третьей атаке командир Григорьев не уклонился от столкновения с тяжелым немецким танком «тигр», вступил в неравное единоборство и погиб вместе с экипажем. Бесстрашный командир был посмертно представлен к ордену Отечественной войны I степени, который единственно из всех орденов передается на хранение семье.

В списки героев Прохоровского танкового сражения занесен и уроженец села Гнилое Острогожского района Воронежской области Иван Леонтьевич Затыльный, который на Прохоровском поле, подбив немецкий танк Т-4, умелым маневром зашел с тыла на позицию немецких противотанковых пушек и проутюжил две из них. Во время дуэли с тяжелым танком Т-6 (с лобовой броней до 100 миллиметров) танк Ивана Затыльного загорелся. Когда экипаж выбрался из горящего танка, командира смертельно ранило.

Ожесточение было досель невиданное в истории войн: никто не хотел уступать! Танки, ведомые русскими и немецкими воинами, то сталкивались бортами, то шли «лоб в лоб», постоянно стреляя, то атаковали друг друга, заходя сбоку, сзади.

Невиданное танковое сражение длилось до самого вечера. Четкие позиции давно были нарушены. Сцепившись в один чудовищный клубок, танки уже не могли разойтись, отдалиться, отцепиться друг от друга. Словно некий гигантский магнит сцепил их. Все было брошено на поле брани во имя победы!

 

В ходе Курской битвы были освобождены города Орел и Белгород. По этому поводу 5 августа 1943 года в Москве был дан первый победный военный салют.

Поэт Александр Твардовский стихотворением «Героям Белгорода и Орла» засвидетельствовал это знаковое событие:

В привычных сумерках суровых

Полночным звоном торжества,

Рукоплеща победе новой

Внимала матушка — Москва.

 

И говор праздничных орудий

В сердцах взволнованных людей

Был отголоском наших буден,

Был громом наших батарей.

 

И каждый дом и переулок,

И каждым камнем вся Москва

Распознавала в этих гулах —

Орел и Белгород — слова.

 

Определится и табель ранга о салютах в три степени:

— для событий важных — 12 залпов из 124 орудий, в 19 часов;

— для крупных событий — 20 залпов из 224 орудий, в 20 часов;

— для выдающихся событий — 24 залпа из 324 орудий, в 21 час.

В День Победы салют будет поистине грандиозный — 30 артиллерийских залпов из 1000 орудий, в 22 часа.

…Освобождением 23 августа 1943 года города Харькова и ознаменовалось завершение Курской битвы.

 

Над ратными полями России — Куликовым, Бородинским, Прохоровским — вместе со звонким словом «Победа!» звучало летописно, поэтически, крылато:

— «Взошла и расточилась мгла…»

— «И клятву верности сдержали в Бородинский бой…»

— «Насмерть прикипевшая к России Курская великая дуга…»

И вторили этим словам колокола на Прохоровском поле через каждые двадцать минут:

— в честь ратников Куликова поля;

— в честь русских солдат Бородинского поля;

— в честь советских бойцов, сражавшихся на Прохоровском поле огненной Курской дуги.

Колокола, с двадцатиминутным режимом, славят доблесть и мужество воинов при защите Отечества. Ратную доблесть и мужество поколений от давних веков до нынешних дней.

 

————————————————

Александр Сергеевич Высотин родился в 1936 го­ду в селе Криуша Панин­ского района Воронежской области. Окончил отделение журналистики Воронежского государственного университета. Работал в районных и областных газетах, собкором газеты «Труд». Публиковался в коллективных сборниках публицистики и прозы, в журнале «Подъём». Член Союза журналистов России. Живет в Воронеже.