Покуда этот свет в иной не претворен
- 02.05.2019
* * *
Там ангел смотрит вниз
из верхнего окна,
и молча на карниз
ложится седина.
Со дна забвенья снег
до выстуженных туч,
ровняя смех и грех,
возносится, летуч.
Молчанье на крови
дерев, ушедших в сон,
по нраву визави,
что тих и невесом.
Час от часу верней
подъемник снеговой
уносит дрожь корней
в пургу над головой.
Пурга и под, и над —
а лед быльем согрет.
Есть ангельский талант
в куренье сигарет.
Курящий, наг и нем,
торчит в окне по грудь.
На дне его проблем
все то, что не вернуть.
Но даром жжет белки
заснеженная глушь —
каракули легки
на глади мерзлых луж.
Там пишется, что нет
значений у времен,
покуда этот свет
в иной не претворен.
* * *
Она говорила «спасибо»
по делу, без дела — всегда.
И делала это красиво,
заманчиво — просто беда.
Дразнили бедовые очи —
такой от природы покрой.
И вся благодарность, короче,
казалась игрушкой порой.
Издевкой, дразнилкой, насмешкой,
крепчающей день ото дня, —
орлом ли уляжется, решкой —
а ты не забудешь меня.
Ни денег она не просила,
ни краткого счастья взаймы —
искрилась летучая сила
на иглах ресничной каймы.
И то ль подозрение грело,
что это и впрямь не прикол?..
Но спорилось страшное дело
прилаживать к жизни глагол.
* * *
Полубезумные от нищенства
дворы в разоре и беде,
где только свистни — счастье сыщется —
паленка водится везде.
Ищи-свищи в карманах с дырами,
где не шуршало ни гроша —
водиться с горькими да сирыми
велит остывшая душа.
Кровь не водица — жжет до одури,
ведь эти самые дворы
кому-то трезвому запродали,
чтоб вырос город из дыры.
Необычайный, в небе тающий,
заполоняющий зрачки…
У бедолаг закваска та еще —
хоть сплошь терпилы и сачки.
Глаза приладь к окрестной темени
и без развода разгляди,
что нет у плакальщика времени,
но небо светит впереди.
* * *
Ох, и чудны же, Боже, твои дела!
Пряник печатный, фабричная пастила.
И неисповедимы твои пути —
даром ночной автобус и пуст почти.
И остановка — десять минут всего.
И вдоль обочины — пляски да беспредел.
Полная темень — трасса под Рождество,
разве что тульский герб да белевский мел…
Сласти в окне ларька — вот и свет во тьме —
нечем в дороге сердце занять свое.
Кто здесь при лютой стыни еще в уме?
Полубомжи, лабазники да ворье.
Лишь прицениться, да не успеть купить —
времени нынче, как и всегда, в обрез.
Нужно садиться и прекращать тупить,
Ехать, как полагается, в темный лес.
В черную степь, в безлюдные города —
плакать о чуде сахарном в страшном сне…
Дурню отстать от времени — не беда,
если бы он не парился о цене.
Не причитал, что сгинет в ночи зимой,
даже когда все сладости на руках.
Не домогался: «Боже лукавый мой,
твой ли посланец — этот безбожный страх?»
* * *
Дымная мга — все выше — до
лампы, где сплошь черно.
Густо морозцем вышито
меркнущее окно.
Истово протестующий
против глагольных рифм
выучку помнит ту еще,
в гневе неповторим.
Множит хореи с ямбами,
воспоминает влет,
как потешались пьяными,
били копытом лед.
И портвешком от робости
леченный в пух и прах,
люд вызнает подробности
все о былых пирах.
Снежное пышет крошево,
дальним идет огнем.
Манкая тень хорошего
не различима в нем.
Зренье подводит, лампа ли
отсвет дает не тот?
Только ли жгли да лапали,
верили в анекдот?
Ведь неспроста неможется,
душит, к утру сбоит…
И ледяная кожица
стекол в глазах стоит.
Руководитель секции
давешнего лито
умер потом от сердца, и
не хоронил никто.
Был ли Иванов гением,
А Гумилев дрянным?..
Не заразишься мнением,
не переборешь дым,
что год от года выше — на
небе, чернее туч…
Стало быть, речь услышана
тем, кто затеплит луч.
* * *
Это была традиция — песню под Рождество
выдумать и напеть фальшиво и неумело.
И не затем, чтоб всуе упоминать Его —
имя тогда значения не имело.
Просто ложилась масть, как еда на стол.
И без затей аккорды множились, как бутылки.
Будто бы праздник без этого не настал —
только томленье и вечная боль в затылке.
В мерзлой ночЕ заваливались гурьбой
к буйноголовому лЕтовскому водиле.
И без зазренья встречали рассвет рябой
с тем, на чьи штудии в гоноре приходили.
Он улыбался, милостиво встречал —
слыл хлебосолом по-холостяцки нищим.
Плыл после первой, но словно искал причал
в звездном огне беззвучья, на утреннем пепелище.
В сизом окне почти различал всерьез
абрис того, кто шел без мостков по водам
и улыбался кротко — до встречных слез —
всем, пораженным насмерть, его уходом.
Сергей Викторович Попов родился в 1962 году в городе Воронеже. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Печатался в журналах «Подъём», «Новый мир», «Москва», «Арион», «Интерпоэзия», «Дети Ра», «Литературная учеба» и других. Автор многих книг стихов и прозы. Член Союза российских писателей. Живет в Воронеже.
