Поколение войны

* * *

Иосиф уснул,

прислонившись к яслям,

ладонью младенца прикрыв.

Он был в забытьи,

и ни здесь, и ни там,

как будто бы все еще плыл,

как будто бы все еще шел наугад,

без всяких надежд на ночлег,

и спутнице был он ни муж и ни брат,

а просто свершивший побег

случайный прохожий, и снилась ему

тоскливая в небе звезда,

светившая тускло, как будто в тюрьму,

на иродовы города…

И в миг, когда сон

стал страшнее чем явь,

захныкал младенец в яслях,

и тихо услышалось:

«Отче, восславь…» —

сквозь горечь, и холод, и страх.

 

ПРО ЛЕНИНГРАД

 

Однажды я делала программу с хором ветеранов и познакомилась там с бабушкой из Ленинграда. В 1941 году она была ребенком, ее родители впервые сняли дачу под Ленинградом и отмечали с соседскими ребятами приход лета. Веселой шумной компанией пили чай, обсуждали походы в лес, для чего родители закупили консервы и карамельки. Она была самой маленькой в компании, пятилетней, остальные были школьники. Поэтому ее одну из первых вывезли осенью из блокадного города. Родителей спасли эти консервы и карамельки. Судьба остальных участников чаепития ей неизвестна…

 

В ожидании чая у стола

на плетеных стульях, табуретках,

шумная расселась детвора

птичками веселыми на ветках.

 

В вазочке из синего стекла

горкою насыпаны конфеты.

Мама их сегодня принесла

к празднику дождавшегося лета.

 

Лето нас ждало давным-давно,

осень, зиму и весну в придачу,

и теперь, счастливое, оно

вместе с нами съехало на дачу.

 

Школьная окончена пора,

для походов куплены консервы.

Радуется лету детвора

ленинградским утром в сорок первом…

 

* * *

Если война — она женского рода,

где ее сердце и где же природа

та, что толкает к поступкам без толку?

Выбрось игрушки и высади елку.

 

Высади елку

весной на опушке.

Пусть сыновья дорастут до макушки,

и не насадят звезду им на темя…

Взрослым игрушкам — разное время.

 

Женское сердце же — свойство иное.

Может быть, поговорить нам с войной?

Просто, по-бабьи выплакать душу,

чтоб не осталось нигде равнодушных?

И увести далеко за собою

всех сыновей, не рожденных войною…

 

* * *

«Я рассказывала тебе, что у меня был брат?»

«Да, — отвечаю, — как-то пару раз говорила».

«Я схоронила его пару недель назад,

Он был военный хирург,

а семье была очень нужна квартира.

Семья наконец-то купила себе квартиру,

Даже город выбрали, в котором вместе мечтали жить…

А брата я рядом с собой в Подмосковье похоронила.

Квартира есть. Наверное, теперь спокойный лежит».

Дети играют в мяч, к мячику липнут листья.

Трудно поверить, что где-то война и для кого-то закончилось лето.

С женщиной этой я не была никогда знакома близко,

Но почему-то мне она рассказала все это.

И почему-то теперь я думаю о городах,

Где уставшие вдовы покупают своим сыновьям квартиры.

И, как во все столетья, укутавшись в боль и страх,

молятся о своих сыновьях и о вечном

мире

мире

мире

 

* * *

Когда-нибудь и наши дети скажут:

мы были поколение войны.

Гордиться ли, смутиться — это каждый

из них решит. Но что им скажем мы

о времени, подобном мышеловке,

запутанном, как гамлетовский сплин.

Гертруда, помнишь, с этой остановки

уехал на войну наследный принц.

Разглядывало время из-за шторок

всех Розенкранцев, что за ним ушли.

А всех, кого дождался бедный Йорик —

зарифмовали, спели, занесли…

Игрушками, забытыми в подвале,

однажды всех застанет нас врасплох

вопрос детей: когда вы нас рожали,

смеялся или плакал грустный Бог?

 

* * *

Приедешь на лето в деревню,

разложишь, расставишь,

насадишь, наваришь, насушишь,

прополешь, польешь,

замаринуешь, засолишь, закроешь, поставишь —

и лишь уезжая, в шкафу за вещами найдешь

короткую кофточку с вязаным синим кармашком,

которую дочка носила еще лет пяти,

а в этом кармашке — мелок в разноцветной бумажке…

А небо все ближе.

И долгая осень в пути.

 

* * *

Раскошелится жизнь, насыпая пригоршней монет

то любви, то удачи, то просто хорошего лета.

Сколько дней утекло, сколько минуло прожитых лет,

а запомнится только полоска тончайшего света

из окна на кровать, где ребенок впервые сидит,

ловит света пылинки, внимая как дивное чудо.

И земля не кружится, и время на время стоит,

пока эти пылинки летят и летят ниоткуда…

 

* * *

Старый грек захаживал до деда

к недовольству бабушки моей,

и тянулась долгая беседа

у калитки, а не у дверей.

Был тот грек в морщинах и прорехах

и душою прост не по годам.

И горчили грецкие орехи,

из кармана вынутые нам.

Но, когда на Светлую Седмицу

он сидел один на берегу,

квасу с четвертушкой поляницы

оставляла бабушка ему.

И бежали мы на берег, споря,

чтоб отдать гостинец побыстрей,

и в глазах его грустило море

к удивлению радостных детей.

 

* * *

Сидеть, молчать и думать в сентябре,

подлущивать орехи во дворе,

на бабушку смотреть, качать ногой

и понимать, что жизнь была такой

 

и раньше, до меня и до нее,

и так же сохло во дворе белье,

и так же падал первый желтый лист,

картошку опускали в погреб вниз,

 

и попусту брехал соседский пес,

белела паутинка у волос,

и кто-то поднимался от реки,

и нес со скользкой рыбою мешки…

 

И было близко-близко до порога —

и долго-долго до зимы и Бога.

 

---

Елена Александровна Фролова родилась в городе Симферополе. Окончила Красноярский педагогический университет. Поэт, драматург, переводчик. Публиковалась в журналах «Формаслов», «Москва», «День и ночь», «Граффит», «Нижний Новгород», в «Литературной газете». Автор поэтических сборников «Старый синий зонт» (под фамилией Ермакова), «Непоправимое лето», «От берега до заката», пяти книг стихотворений для детей. Шеф-редактор журнала «ВЕСИ». Член Союза российских писателей. Живет в Москве.