Нездешняя эпоха

СТОЯНИЕ НА УГРЕ

 

Тишина такая — прямо глохнешь,

По-над речкой стелется туман…

И таращит очи расторопша,

И, росою пьяный, лег бурьян.

 

Замерли кувшинки, веки смежив,

Стрекоза передохнет в пути…

Реку эту в низкий летний межень

Путнику нетрудно перейти.

 

Это место славилось не плугом,

А мечом кочевника скорей…

И стращали венгром, огром, угром

По Европе маленьких детей.

 

Порубежье. Там литовцы где-то,

Там татары — тьма, но стой, не трусь!

Поугорье. Больше ига — нету!

От тебя об этом знает Русь.

 

Отмоли, Калуга и Таруса,

Отзвони, Алексин и Москва!

Богородица — она погладит русов

По вихрастым буйным головам…

 

Хан Ахмат, не лепо ли ны бяшеть

Нам о мире в этом октябре?

Ты пойми, что русский землепашец

Знает сам, что для него добрей.

 

Хватит вам, натешились почтенно,

Уходи в простор степных дорог!

Разве плохо: нукеров в кочевья

Возвратит живыми русский Бог!

Но порода волчья ненасытна:

Людоеду только плоть сладка…

Так и быть, но помни: мы просили

Подобру домой живым скакать…

Век от века к нам приходят гости

Лица злы, ряды — к плечу плечо.

Со своею камчой плетеной хлесткой,

Дразнят то мечом, то калачом…

Что ж вы все лезете, братушки?

Что вам проку во чужом дворе?

Так язык впервые русских пушек

Мир услышал на реке Угре.

Не поплыли вороги плотами,

Не было мостов наведено.

В реве пушек слышалось: «Полтава»,

Эхо пело там: «Бо-ро-ди-ноооо…»

От реки, от луга и от бора

Ветер дым в ладонях уносил…

Не его ль потом вдохнул Суворов,

Выступая в ночь на Измаил?

Нам степей ведь ваших век не надо,

Юртам мир! На кой несет вас хрен?!

Первый залп в защиту Сталинграда

Громыхнул, быть может, на Угре.

 

БАБУШКИН ВЗВОЗ

Это какая улица?

Осип Мандельштам

 

Ах, какая там бабушка? Разве что чертова,

в гололед здесь попробует к проруби выйти!

Эта улица старой холстиной развернута,

по обочинам — травы как рваные нити…

 

Ах, какая там улица? Грязь непролазная

по весне и по осени глиною рыжею,

но по грязи так славно прохлюпать в гимназию,

не жалея галоши. А летом вся выжжена,

 

теплой пылью залита, как кратеры лунные…

Босиком ты шагаешь с корявым удилищем,

малолетний попович, и молишь, чтоб клюнула

заповедная рыба, чья лесу рвет силища

 

и белесую пену бросает неистово!

Тут вода глубока, пароходы с расшивами

рассекают простор бесконечный и илистый.

И юродивый скалится — злой и завшивленный,

 

и соборы крестами щекочут беспечное,

голубое, линялое, ветром помятое

небо — легким платком опустилось оплечь ему

твоему бесконечно родному Саратову.

 

Ах, оставьте вы, маменька! В вихри взвивается

Рождество и по взвозу салазки без тормоза!

Дед Мороз по-над Волгою ухает палицей —

Вот какие морозы! А мы несерьезные —

 

Гимназисты — почти мушкетеры провинции,

где один — там и все, и не жалко нисколько нам

что от снега фуражка с околышем выцветет…

Эх, давай, разгоняй нас, попович-Николенька!

 

А в окошке напротив — кисейные завеси,

и она, уже верно, вернулась от тетушки

и глядит то с восторгом, а может — и с завистью,

как мы мчимся по взвозу гурьбою хохочущей…

 

Не грустите, сударыня, судьбы российские

гимназистов уводят на плахи и каторги…

Но кому-то же надо сквозь камни протискивать

Справедливости лезвие — набело, надолго!

 

Но кому-то же надо, как в детстве на саночках,

в ненавистное врезаться — старое, рабское!

Как же хочется, боже мой, хочется, мамочка,

Чтоб свобода — без края, без горя, прекрасная!

 

А в речном-то песке дремлют кости бурлацкие,

Емельяна наследники примут по маленькой —

Млечный путь на Руси — Волга-матка кабацкая,

Где шарманкой гудят перехожие калики.

 

Укажи им, попович, где зори народные,

Над степями встают, где ковыльные проседи,

Иже есть человеки, не смерды негодные,

Иже есть наш народ — помоги ему, Господи!

 

Он в оврагах в избенках столетья разменивал,

он холерную ярость по Волге расплескивал,

он империю строил, и вздутыми венами

тополя прорастали между березками…

 

Испокон старины его вили веревками,

отжимали бельем барынья и начальники,

и в войну лишь под царской казенной винтовкою

на свободу отпущен он пулей случайною…

 

Ах, какая там улица? Окна в наличниках

занавешены наглухо, праздник престольный здесь…

Но «что делать?» тут мелом истории вычерчено,

след впечатан в нее Чернышевского Коленьки.

 

* * *

А в закоулках пахнет травами —

Кружись, как в детстве, голова!

Они волшебным сказкам равные,

Те закоулки и трава.

 

Идешь по ним, как ни по городу,

Где миллион спешит машин,

А как на речку с милой смолоду

По тихим улочкам души.

 

Идешь, и солнце жарко пялится

Сквозь листья клена на тебя,

И не твоя плывет красавица

Среди восторженных ребят.

 

И не твои сейчас каникулы,

И вовсе нынче век другой,

Но лето радостными бликами

Зовет по-прежнему с собой…

 

По переулкам пахнет травами,

В садах малина у бабуль…

И лета радостные правила,

И начинается июль.

 

* * *

На одноэтажной на окраине

как-то раз в развалинах барака

мы ватагой пацанов отчаянной

дух переводили после драки.

 

Был чертополох колюч и яростен,

были мы острей чертополоха…

Эх, да не понять вам этой радости —

то была нездешняя эпоха…

 

Вросшее в бурьяны окаянные,

посреди дичающей малины

колесо смотрело деревянное

черным глазом втулки на руины.

Этот глаз сверлил и нас придирчиво,

будто понимая что-то главное,

вольное, душевное и личное,

вечное, как звезд орбиты плавные.

Спицы, что давно от суши треснули,

что вьюнка цветочками отмечены,

прошептали тихо: «Слиться вместе бы

хоть разок, разок еще,

а там хоть в печку-то!»

Обод звал дороги тело пыльное,

обод ждал полвека и дождался:

мы то колесо из плена вынули

за терпение его вознаграждая.

Солнце деревянное вращали мы

по дорогам к речке в день нечаянный,

было оно паче наших чаяний

колесом буденновской тачанки.

Было оно, верили мы искренне,

колесницы частью Македонского

и повозок легиона римского,

а не старыми сухими досками.

Косогор травою изумрудною

над рекой вставал и левым берегом,

здесь мы колесу и дали вольную,

отпустили — пусть еще побегает.

 

Закружились спицы деревянные,

засвистели ветром, слившись в вечность,

и — с разбегу от свободы пьяное

колесо ворвалось в нашу речку.

 

Улеглось. Железа нет на ободе,

потому поплыло по течению.

Втулки глаз уставился в свободное

небо детства, что всегда — весеннее.

 

Далеко теперь тех мест имения,

Только не забыл о них недаром:

где-то все плывет по рекам времени

детства колесо — как круг сансары…

 

* * *

                                      Дмитрию Ермакову

 

А для меня Россия — не леса.

А для меня Россия — степь и поле,

Где жаворонков вечных голоса

Рифмуют поле с потом, солью, волей.

 

А для меня Россия — горизонт

И редкий взмах крылатых перелесков.

Руин мехтока горестный разор,

С погоста ветер яростный и резкий.

 

Ты, дебрей Русь, прости меня, прости!

Твоих веков душой не ведал, что ли?

Твоих корней держаться хватит сил,

Но только степь привольная накормит.

 

Родней степного вовсе хлеба нет —

Того, что в поле взглядом не охватишь!

Ведь столько поражений и побед

В его вместилось светлый теплый мякиш…

 

---

Алексей Александрович Бусс родился в 1973 году в городе Тахиаташ Каракалпакской АССР. Окончил филологический факультетет Акмолинского университета. Автор шести поэтических сборников, антологии стихотворений и прозы «Просто», сборника рассказов «Никому не говори», романа «Великая мечта». Член Союза писателей России. Живет в Саратове.