«Наконец увидел я воронежские степи…»

Строка Пушкина в дорожных записках «Путешествие в Арзрум».

В бывшую древнюю турецкую столицу Арзрум или Эрзрум.

Кто-то из дотошных воронежских краеведов докопался, что Пушкин порой для записок на ходу использовал отдельные бумажные листочки, а не объемную прочную тетрадь. И посетовал: может быть, как раз потому и не сохранился тот, такой драгоценный бы для воронежцев, листок. С более обширным пояснением о причине воистину вожделенной встречи…

«Наконец увидел я воронежские степи и свободно покатил по зеленой равнине…»

Версия имела и до сих пор имеет резонное основание для таких размышлений. В опубликованных в пушкинском журнале «Современник» записок «Путешествие в Арзрум» о таком же, как встреча с воронежскими степями, сообщается более подробно:

«…Переход от Европы к Азии делается час от часу чувствительнее. Леса исчезают, холмы сглаживаются, трава густеет и являет большую силу растительности; показываются птицы, неведомые в наших дубравах. <…> В Ставрополе увидел я на краю неба белую неподвижную массу облаков, поразившую мне взоры тому 9 лет. Они все те же, все на том же месте. Это были снежные вершины Кавказа…»

Хотя повод для радости у воронежцев есть и от строки, процитированной выше. Мы можем представить условия пушкинского путешествия: предположить, что в тот день, как и накануне, было сухо. Тракт поблескивал сухой черноземной лентой накатанного грунта. Копыта лошадей цокали о твердь! Позванивал колокольчик под дугой серединной лошади — жеребца коренника. Поэту только и оставалось неотрывно смотреть на две зеленые части равнины, разрезанной черной дорожной полосой. При быстрой езде по ней обе стороны зеленой равнины сливались воедино, резво подгоняя друг друга и себя, кружась у горизонта. Ушли и дорожные мытарства Пушкина!

Ведь всего сутки назад было: «До Ельца дороги ужасны. Несколько раз коляска моя вязла в грязи, достойной грязи одесской. Мне случалось в сутки проехать не более 50 верст».

Поэт привык фиксировать свои дорожные приключения и поэтически; так, в «Телеге жизни» читаем:

…Хоть тяжело порой в ней бремя,

Телега на ходу легка;

Ямщик лихой, седое время,

Везет, не слезет с облучка.

С утра садимся мы в телегу:

Мы рады голову сломать

И, презирая лень и негу,

Кричим: пошел!…..

Но в полдень нет уж той отваги;

Порастрясло нас; нам страшней

И косогоры и овраги;

Кричим: полегче, дуралей!

Катит по-прежнему телега;

Под вечер мы привыкли к ней,

И дремля, едем до ночлега —

А время гонит лошадей.

Впрочем, при всех превратностях российских дорог (одной из двух бед в России) поэт задумывался и о прочих жизненных превратностях. С неотвратимо неизбежными повседневными трудностями и опасностями. Вплоть до рокового смертельного исхода. Александр Сергеевич явственно осознавал:

Долго ль мне гулять на свете

То в коляске, то верхом,

То в кибитке, то в карете,

То в телеге, то пешком?

Не в наследственной берлоге,

Не средь отческих могил,

На большой мне, знать, дороге

Умереть господь судил… <…>

Иль чума меня подцепит,

Иль мороз окостенит,

Иль мне в лоб шлагбаум влепит

Непроворный инвалид.

«Инвалиды» в тот раз оказались все проворны, другие «дорожные жалобы» Пушкин преодолел. И удалось ему живым доехать до добротной воронежской дороги.

Кстати, тогда для поездки на Кавказ существовала другая дорога — Мариупольская. По ней принудительно и ехал первый раз, в 1820 году, на юг Российской империи молодой Александр Пушкин с казенным «пашпортом № 2295».

А в этот раз Пушкин был волен в выборе своего пути. Выбрал так называемую Тифлисскую дорогу. Прежняя, Мариупольская, была короче и быстрее вела к цели путешествия, на Кавказ, и далее — в пределы Персии. Александр Сергеевич сознательно «удлиняет» дорогу на 200 верст! Единственно для того, чтобы завернуть к генералу от инфантерии, герою Отечественной войны 1812 года Алексею Петровичу Ермолову, бывшему главнокомандующему войсками на Кавказе и в Грузии. Чтобы выразить человеческую благодарность. Так случилось, что генерал Ермолов взял на себя смелость помочь Пушкину, заведомо зная, что усилит начавшееся копиться относительно него самого недовольство императорского двора. По другим, более существенным, причинам, разумеется.

Теперь Пушкин проявляет свою человеческую смелость и благородство. И что в сравнении с этим лишний «дорожный крюк» в 200 верст. Зная, что генерал Ермолов проживает в провинциальном городе Орле под негласной опалой и за встречу с ним можно было навлечь на себя монарший гнев, он, тем не менее, ищет этой встречи.

Повидавшись, обратно из городка Орла, минуя Курск, «своротил на прямую Тифлисскую дорогу», «приближаясь» к заветной для воронежцев строке, поскольку та Тифлисская дорога проходила через воронежские места: по водоразделу рек Дон и Воронеж.

Наверное, с тех пор и волнует эта строка неустанных воронежских краеведов. Выверены детально все места старинных почтовых станций, где меняли лошадей. Пока ничего сенсационного. Что еще более подогревает азарт краеведов, историков, поисковиков. И снова мелькают: «яма», бывшая почтовая станция Животинное близ Рамони. Воронеж, городок Павловск, села Бычок, Ряженое… В станице Казанской, что граничит с Богучарским уездом, Пушкин переправлялся на правую сторону Дона. И замирает сердце искателей: вдруг где-то «что-то» да и сыщется! Поскольку непонятно, «что же» искать.

И находят! Пребывая в шатком равновесии: могло так быть или не могло? С неостывающей уверенностью: могло! Что Пушкин, занятый дорожными заботами, мог! Пока заботливый неотлучный дядька Никита Козлов хлопотал с поклажами, а шустрый ямщик следил, как запрягают почтовых прогонных лошадей, памятливый Александр Сергеевич мог вспомнить стихи о красивом Доне Дмитрия Веневитинова, уроженца этих мест. Вспомнить чистую дружбу с ним, свои горестные сожаления о смерти «так рано умершего поэта». Что касается поэта Алексея Кольцова, то здесь — как же не мог! Зная стихи Кольцова о воронежских степях, по ним и будет зимой 1836 года, встретив в собственной квартире на Мойке в Петербурге, так радушно приветствовать: «Здравствуй, любезный друг! Я давно желал тебя видеть». Как и неотступно реальное предположение: только мог!

Можно вспомнить и милое семейство Олениных, живших летом в своем поместье в Староживотинном. В 5 верстах от той почтовой станции, откуда Пушкин радостно и свободно «покатит по воронежской зеленой равнине». Это их дочери, 20-летней фрейлине Анне, Пушкин напишет гимн любви, нежности, чистоты и светлой печали «Я вас любил»:

Я вас любил: любовь еще, быть может,

В душе моей угасла не совсем;

Но пусть она вас больше не тревожит;

Я не хочу печалить вас ничем.

Я вас любил безмолвно, безнадежно,

То робостью, то нежностью томим;

Я вас любил так искренно, так нежно,

Как дай вам Бог любимой быть другим.

Поэту таких гениальных строк нужно иметь и такое же сердце.

Кто-то, несомненно, вспомнит эти стихотворные строчки, заученные наизусть в школе по заданию учителя, и удивится вместе с энтузиастами-краеведами: «Смотри-ка. Оказывается, у нас сам Пушкин проезжал!»

Но контакты с именем гениального поэта есть у воронежцев и в наши дни. Одна история связана с легендарной няней Пушкина. Арина Родионовна в письме Саше (письмо в восьмидесятые годы XX столетия было переложено одним советским поэтом в стихотворные строки) обещает по обычаю тех мест выставлять к приезду дорогих гостей лошадей:

«Ангел мой, приезжай поскорей, / Я покуда жива, слава Богу, / Как приедешь, то всех лошадей / Разом выставлю я на дорогу… <…> Ах, когда бы до вешних дождей / Ты мою утолил бы тревогу! / Как приедешь, то всех лошадей / Разом выставлю я на дорогу!»

Художник и скульптор Александр Козинин, живущий в калачеевских местах, мимо которых Александр Сергеевич когда-то проезжал «по воронежской зеленой равнине», отразил в своем творчестве заботы няни. Бабушке поэта по материнской линии, Марии Алексеевне Ганнибал, он изваял памятную скульптуру, которая была установлена в Захарово. Скульптор отыскал в архивах редкие изображения Марии Алексеевны и свидетельства о чтении ею сказок на русском языке. Полулежа, с притуленными коленями к бабушке, мечтательно слушал их внук. В пору, когда Саша до пяти лет разговаривал исключительно на французском языке, няня Арина Родионовна удивительно быстро приохотит говорить его по-русски. Да так ненавязчиво, что остается только дивиться. И более того, «ангел мой» станет великим русским поэтом. И очень символично, что 6 июня каждого года, в день рождения Александра Сергеевича Пушкина, в России отмечается торжественно День русского языка.

«И Пушкин ласково глядит, / И ночь прошла, и гаснут свечи, / И нежный вкус родимой речи / Так чисто губы холодит» (Белла Ахмадулина).

Язык — плоть поэзии и всеобщее достояние. Пушкинское творчество, можно сказать, спустилось из дворянских салонов в крестьянские избы, в будку станционного смотрителя, в разбойничью шайку Дубровского… Полноводна река Пушкинского литературного и поэтического языка. Она берет свое начало из трех языковых традиций русского народа-речетворца: словесной языковой традиции того времени, разговорно-бытовой речи и образной традиции русского фольклора.

А пока… «Ангел мой» быстро и свободно перемещался по зеленой равнине воронежских степей. Оставив своим стремительным почерком в благодарность воронежцам на века: «Наконец увидел я воронежские степи и свободно покатил по зеленой равнине…» А потом спустя время допишет: «…увидел я на краю неба белую неподвижную массу облаков, поразившую мне взоры тому 9 лет. — Они все те же, все на том же месте. — Это были снежные вершины Кавказа…»