Мы по черной воде ступаем на белый лед
- 02.09.2024
ЛЕГЕНДА
Я терпелив… я подожду…
Трандуил
В меня входит Иосиф Бродский,
Выходит — какая-то околесица,
Мой внутренний Чехов сказал бы:
Пора повеситься…
Ну, или выпей чаю,
День-то какой хороший, к чертям печали!
Шнур проорал бы в ухо:
Лопату в руки, вперед — на дачу!
А я, ишь, превратила себя в старуху,
Сижу, плачу.
Маяковский гремит: не ревите,
Я вижу, что Вы — Джоконда!
Я ему улыбаюсь криво,
Как после плоского анекдота.
Юный врач Булгаков
протянет записку лично:
На пятерки училась?! Отличие отличием,
А грыжа сама по себе!
Картавит Ленин: борьба есть жизнь,
и жизнь твоя — в борьбе!
Раневская вклинится: врачи бессильны, голубушка,
если Вам жить охота.
Достоевский подсунет бессмертного «Идиота»:
Она очень расстроена
И телом, и душой,
головой — особенно!
Ахматова цокнет: остается персты крестом на груди сложить…
Толстой прозудит: любовь уничтожена, если о ней рассуждать.
И только Витенька Цой пропоет тихонько:
смерть стоит того, чтобы жить,
А любовь
стоит того,
чтобы ждать…
ИЛЬЮШКИНСКОЕ
Поездка к брату
Сестра, захочешь отдохнуть
и кайфануть, приезжай…
Сергей Третьяков
Лесная глушь, еловый холодок,
Дорога змеевидная под Тверью.
Несет меня сознания поток,
Я постигаю правду между строк
И нахожу сплошное лицемерье.
Накатывает жгучая волна,
Сосновый дух пропитывает кожу,
Во мне встает великая стена,
От лжи людской не защитит она,
Но расстоянье преумножит.
Летит машина. Я туда лечу,
Где облака и озеро лесное,
Где ничего не жду и не хочу,
Где я о главном помню, но молчу
И привыкаю к странному покою.
Там в доме — тишь, камина трескотня,
Качалка-кресло — маленькая радость,
Вино в бокале катится, звеня.
Немного остается от меня,
Наверное, уже и не осталось.
А в спальне свет не выключен пока —
В окно глазеет ранняя звезда,
И капает свобода с потолка,
И я лежу, бессмертна и легка,
Отныне и — теперь уж — навсегда.
* * *
Говорят: ты целая! А я — лишь треть.
Жизнь научит меня всему: терпеть,
Говорить неправду, сражаться, в любовь играть,
Прятать чувства, эмоций не выдавать,
Опрокинет, утопит, выдернет из глубин.
Ты один у себя на страже, всегда один.
В одиночестве сила, источник вселенской боли,
Эта боль, спасая, тебя неволит,
Выдает за правду желание быть собой,
Как ты с этим справляешься, мой герой?
Я справляюсь молча, во поле воин,
Отдаваясь тебе всецело да Божьей воле,
Вспоминая запах травяный твоих ключиц.
Время все сотрет, но память не излечить,
В ней шелест листьев будет летним и городским,
Померещится солнце сонным глазам людским,
Проплывем над миром мы, пьяные, как закат,
И никто отныне не виноват.
* * *
Земле Белогорской
Покосившись, угрюмо глядит,
словно с ветхих страниц, дом,
На осеннем ветру смотровым окном
Постукивает.
Чье-то прошлое убаюкивает.
На заброшенном чердаке —
позабытый ненужный хлам,
В запыленном окне еле виден пустой храм,
Довоенный.
Досками заколоченный.
А в войну
по контуру
Зенитками перестроченный.
На высоком холме
Да в высокой траве —
Раскуроченный,
Перевернутый —
Купол его позолоченный,
Неприкаянный,
Вовремя неприлаженный,
Немотою своею
обескураженный…
Тишина заполняет храм, наполняет грудь,
Навевает грусть.
И сквозь время и бирюзовые витражи
Я вижу твои глаза и помню войны глаза,
И время во мне дрожит,
И потухшие образа
Оживают
и светятся,
светятся,
светятся изнутри,
Не молчи, говори со мной, говори!
Это эхо войны, что ты сквозь года пронес,
Сквозь себя пронес,
До меня донес
И выпустил в вышину,
Над Доном парящую вышину,
Над домом молчащую тишину.
А вдоль леса, чуть ниже — кораблики по реке,
Свежий ветер в моей руке,
Мои пальцы в твоей руке.
Дорога бежит, дрожит золотая пыль,
Плывет на ветру ковыль,
качает мою печаль,
и тает туман вдали,
И мне бесконечно жаль,
но так запоздало жаль
Обреченной твоей земли,
Иссеченной моей земли.
Тут теплые камни, хранящие свои сны,
исхожены до войны,
во время войны
и после войны,
И нет ни моей, ни твоей вины,
Но только желание
Их вылечить и спасти,
Коснуться ладонями,
пальцы в памятное запустить,
Вдохнуть и выдохнуть, отпустить…
Сквозь камни в пыли травинкою прорасти,
Покой и свободу за них теперь обрести…
Не смотри, не смотри, незабытый солдат,
и за слезы меня прости.
* * *
А я любила разное: подшучивать,
Струиться под ладонями теплом,
И медленный пожар в тебе раскручивать,
И растекаться плавким серебром,
И пламенную речь, и голос пламенный,
В единое сплетенье наших рук,
И выдох твой, отчаяньем отравленный,
И ночь, как отраженье тьмы вокруг,
Зрачки твои драконьи, вертикальные,
И тихий смех, и шепот у виска,
Слова, такие тихие, прощальные,
И ломку в ожидании звонка.
Хочу смотреть, как рушится сомнение
В глазах твоих: нам быть или не быть?..
Хочу остаться в памяти мгновением
Единственным, что хочешь сохранить.
ФЕВРАЛЬСКОЕ
Поражающий день, меняющий жизнь на раз!
Расстояние в месяц пройдено налегке.
Понимаешь ли ты, как прочно связало нас,
Как легко моим пальцам в крепкой твоей руке?
Мы по черной воде ступаем на белый лед,
Меня за руку держит бездна, шагает в такт.
Сколько птиц! Сколько лиц! Земля замедляет ход,
И шагающий рядом черен, как та вода,
Так черна чернота — безмолвный обсидиан,
Запирает в себе заложницей твоих слов,
Твое сердце молчит — бесчувственный истукан!
Но будет новый февраль. Ты будешь к нему готов.
Будут птицы лететь над сквером в закатный час,
Если снизу смотреть — похожие на людей.
А если мы полетим, кто будет смотреть на нас?
Если время погибнуть, то вот он — он — этот день…
До провала лишь шаг, но крепок февральский лед.
Если руку отпустишь, все кончится на земле.
И отныне для нас не случится второй восход.
Но будут звезды в ладонях —
на память
о феврале…
Надежда Владимировна Третьякова родилась в Воронеже. Окончила фармацевтический факультет Воронежского государственного университета. Участник многих литературных фестивалей и совещаний молодых писателей России. Публиковалась в журналах «Подъём», «Сибирские огни», «Литературной газете», электронном журнале «Лиterra», региональных альманахах. Автор сборников лирических стихотворений «Птицей синею» и «Сначала». Член Союза писателей России. Живет в Воронеже.