ФРОНТОВОЙ ЭШЕЛОН

* * *

 

Развернуть бы свиток жизни

и прочесть ее сначала,

чтобы детство,

светом брызнув,

звонким смехом прозвучало.

 

Чтобы юность

взор туманный

устремляла к горизонту,

чтобы девушке желанной

посылались письма с фронта.

 

Развернись, о свиток жизни!

Я хочу прочесть с начала

список павших за Отчизну,

изрешеченных металлом.

 

Майор

 

Войдет тихонечко в палату,

скрестивши руки на груди,

и шепчет: «Танечка, не надо,

не надо — спящих не буди».

 

И было так порой неловко,

когда она — наш врач, майор, —

как мать, погладит по головке

тебя в присутствии сестер.

 

И спросит: «Письма маме пишешь?

Пиши почаще, не ленись…»

И словно мать родную слышишь

и от смущенья смотришь вниз.

 

Уйдет майор, сутуля спину,

в просторный белый кабинет…

Там на столе есть фото сына,

а самого уж год как нет.

 

Была тишина

 

Памяти

младшего сержанта Харина

 

Лицо, прикрытое пилоткой.

Как ни зови — не встанет друг.

И беспокойно ходит ротный

и веткой отгоняет мух.

 

А я лопаткою саперной

срезаю травянистый пласт,

чтоб свежие квадраты дерна

закрыли черной ямы пасть.

 

Шальную разрывную встретил.

И как она сквозь лес прошла?..

А солнце так над нами светит,

как будто в мире нету зла.

 

Правый сапог

 

Внесли два дюжих санитара

носилки в познаньский вокзал.

Внесли,

поставили на нары,

и я невольно

рядом встал.

 

Я помню,

вдруг она сказала:

— Влюбился, что ли, землячок?

Наверное, ты добрый малый…

Прикрой, пожалуйста, плечо.

 

— Куда ж тебя?

— Сама не знаю…

Переобуться бы помог.

Нет сил подняться…

Понимаешь,

проклятый правый

жмет сапог.

 

В крови засохшей одеяло

я приподнял за уголок.

Где ноги —

пустота зияла…

«Какой сапог?! Какой сапог?!»

 

* * *

 

Солдаты шли не строем —

кучкой,

неловко тыча костыли.

Над ними низенькие тучи

из мокрых нитей

сеть плели.

 

Как труден путь по косогору!

А дождевая пелена

совсем закрыла мокрый город —

одна лишь улица видна.

 

Остановились на пороге.

Дождь сеял капли

в тишину…

И молча парень одноногий

прильнул к родимому окну.

 

Я знал их…

 

Пожар войны гасили кровью.

Священна кровь солдат тех дней.

Кладут цветы к их изголовью

кто был, кто не был на войне.

 

Ни речь, ни голос надмогильный

из глаз моих не выжмет слез.

Я знал их, юных, духом сильных,

кто честь страны, как знамя, нес.

 

Не идеальные — простые,

как все трудяги на земле,

женатые и холостые,

в рассвете сил своих и лет —

 

табак курили, пили водку,

любили женщин и девчат…

Здесь, на окраине слободки,

святые грешники лежат.

 

Сон

 

Приснилось мне:

идут в атаку

три роты,

впереди — комбат.

И странно:

в сизом полумраке

я вижу вновь своих ребят.

 

Они все живы и здоровы,

никто не ранен,

не убит.

И на снегу

не видно крови,

никто не просит тихо:

«Пи-и-ть!»

 

И Витька Красиков

от боли

мне не кричит:

«Добей, добей!»

Не дергает

меня за полу

шинели старенькой моей.

 

Не клацают зловеще

траки,

и гарью

не закрыт закат…

Мне снился сон:

идут в атаку

три роты

и живой комбат.

 

* * *

 

Сиреневую даль небес,

поля, луга и огороды,

и этот плес, и этот лес

мы покидаем — мы уходим.

 

И пусть в прощальный этот миг

склоняется над изголовьем

все то, что отстояли мы

любовью,

мужеством

и кровью.

 

МОИМ ОДНОПОЛЧАНАМ

 

Пусть счет моих годов

необратимый

течет во мне,

течет неотвратимо.

 

Недолюбили мы

своих любимых,

и юность наша

проскользнула мимо.

 

Но и поныне,

и поныне зримы

лицо Андрея

и лицо Кирима.

 

Мои однополчане-побратимы,

мы были смертны,

но непобедимы.

 


Тихон Николаевич Павлов (1920–1980). Родился в Воронеже. Ушел добровольцем на фронт. Несколько раз был тяжело ранен. Бронебойщик сержант Павлов награжден двумя орденами Славы. После войны вернулся в родную Чижовку, а спустя двадцать лет начал писать стихи. Все они были о войне. Последние годы работал бригадиром слесарей на Воронеж­ском шинном заводе. В 1979 году в Центрально-Черноземном книжном издательстве вышел его единственный сборник «Сти­­­хи солдата».