Мёд и смола

* * *

 Как дальний ветер с океана

песок взметает на гранит,

как затянувшаяся рана

не отпускает и саднит,

как совесть горькая рыдает,

как грезится душа родная

сквозь морды ведьм и упырей,

как смерть у запертых дверей

безжалостно когтит добычу —

и скорбь струится тишиной

над оборвавшейся струной,

и птица в глухомани кличет,

и полночь за окном черна,

но нет ни отдыха, ни сна!

 

В такое время рождены мы,

когда не всходят семена,

и кровью достижений мнимых

сама земля осквернена —

повсюду скука, срам и пошлость,

и жаждой о великом прошлом

душа томится… Не отвык

от вышней музыки язык,

но в мутных лужах речи вздорной

теряются и смысл, и суть —

не виден свет, неведом путь,

у дуба засыхают корни,

на месте русского стиха —

иноязычная труха…

 

Открыв двухвековую книгу,

плыву по мерной зыби строф

и жду: сейчас отступит иго,

упырь запнется о порог —

и вспыхнет в золоте рассветном,

и солнечные силуэты

мечтателей и мастеров

влетят, и в океане слов

моя вселенная воскреснет,

и будет море пламенеть,

и будет петь святая медь,

и будет всех чудес чудесней

то, что всегда спасало нас —

сотворчества победный глас!

 

Доныне с нами гром Полтавы,

и нежный профиль над Невой,

и бронза, и гранит державы,

и пугачевской вьюги вой,

и сердолик, рожденный Крымом,

и миг любви неповторимый

«на повороте наших лет»,

и тихого моленья свет!

Бесценные, родные строки

как обещание звучат,

и в сердце теплится свеча

сознания — настанут сроки,

вернутся зрение, и слух,

и русский мир, и русский дух!

 

* * *

 Иных миров тревожное дыхание

моей щеки касается во сне,

и холод высшего загадочного знания,

как фимиам, течет извне.

 

И, просыпаясь, неизбежно чувствую,

что из кромешной вековой дали

уже плывут слова преданья устного,

как эллинские корабли.

 

И кубок золотой в пучину падает —

закончился его прощальный пир,

и выгибается над морем радуга,

любовью осеняя мир.

 

Изломы древних гор белеют мрамором,

вбирающим гармонию и свет,

чтоб воплотиться солнечными храмами

и устоять до наших лет.

 

Седой мыслитель говорит об атомах,

плетет софист сухие словеса,

а рыба мчит за перстнем Поликратовым,

как повелели небеса.

 

И дивное растет во мне сознание —

я слышу пенье бронзы издали

и вижу белокаменные здания

родной владимирской земли.

 

Я вижу: царь на небо поднимается

на крыльях двух божественных орлов,

и Китоврас размахивает палицей,

и древний сказ идет без слов!

 

И грезится за львами и грифонами

России сокровенная краса —

встающие несчетными колоннами

ее сосновые леса.

 

Могучих рек спокойное слияние

само провозглашает — навсегда!

Так пятиглавий золотых сияние

увенчивает города!

 

И летний ветер пролетает во поле

тугою колосящейся волной,

и падают в ручьи сережки тополя

на Воскресение весной.

 

И, словно струг варяжский в море греческом,

душа плывет по глади тихих рек

под бесконечным небом человечества

из года в год, за веком век.

 

ВЕЛИКИЙ НОВГОРОД

 

Славен Великий Новгород черной своей землей,

древние бревна в ней вместе с печной золой

спят вековечным сном — темным, как зимняя полночь.

Славен Великий Новгород, старый, как богатырь

из незапамятных лет, где поднебесная ширь

строгим софийским крестом осенила варяжские волны.

 

Крепок Великий Новгород мощной стеной детинца —

ее не пробить тараном и даже дождем свинца,

каждая башня ее — словно шлем великана.

Крепок Великий Новгород славой своих мастеров:

входишь во храмы его — плачет душа без слов

пред образами Руси, возле столпников Феофана.

 

Светел Великий Новгород всем, кто с миром пришел,

злато возносит к небу первый княжий престол,

небо свою лазурь Волхову щедро дарит.

Светел Великий Новгород, светел, словно мечта —

в белых одеждах она, и непорочны уста,

белые косы у ней, но ее седина не старит!

 

* * *

 В сырую пепельную студь по серой каше снега

скорей пойти куда-нибудь, где солнечное небо,

где звезды синих куполов во звоне колокольном

и где грачи переполох затеяли над полем.

Там неуютно и легко, там холодно и вольно,

там проза жизни далеко, но сердцу все же больно —

оно ведь, сил не рассчитав, как перед казнью любит

и, кажется, вот-вот, упав, исчезнет в темной глуби…

 

Но удержу нервозный вздох и посмотрю спокойней —

чередование эпох, владыки, смуты, войны…

Как будто все здесь как у всех, почти по-европейски,

такие же и плач, и смех, и парики, и пейсы!

Но нет, не так мы говорим и не о том же спорим;

наш изразцовый красный Рим рыдает, словно море

в летучих светах эстакад, в кристаллах небоскребов —

видений рай и звуков ад — в душе и до утробы!

 

Куда же ты, душа моя, вслепую улетаешь?

Кровь на крыле, в когтях змея — за журавлиной стаей,

все выше, выше в облака, в молочные озера —

и в непрожитые века, в непройденные горы!

Как дерзновенна, как горька, предчувствием объята

твоя мечта, твоя река во льдистом сне заката.

Прости: тебя не уберег от холода и боли;

прости: переступлю порог — и дальше в чисто поле,

и по росе, и по Руси, и к небу, и к землице —

ты только свечи не гаси, дозволь мне помолиться!

 

У ВАСНЕЦОВА

 

Как хочется дышать зеленой тишиной

задумчивых дерев у дома Васнецова,

забыв поток машин и едкий смог свинцовый

и погрузившись в мир иной.

 

Там воздух — темный мед и горькая смола,

там царские леса и колдовские чащи,

и сердце, задрожав, колотится все чаще,

когда из черного угла

 

ты ощущаешь взгляд… Из омута веков

всплывающий на свет, зовущий и печальный,

он тянется к тебе, плывя сквозь сон хрустальный

среди алмазов и оков.

 

И теремной покой темницей предстает —

Кощея мертвый взор и меч его кровавый

предутреннею тьмой над солнцем нашей славы

нагромождают мерзлый лед.

 

Но впереди рассвет среди лесистых гряд,

и слышится все ближе пенье вещей птицы,

и Голубиной Книги хрупкие страницы

с тобой о вечном говорят.

 

* * *

 На электричку из Алабина в Москву

спешить проселком сквозь березовую рощу,

все узнавая — и репей, и мураву,

запоминая все пронзительней и проще,

как в детской памяти, где счастью нет конца.

Ах, лето красное в ромашковом уборе,

смеешься ты, не веря ни беде, ни горю.

Я узнаю в чертах любимого лица

тебя — и смотришь ты прозрачно и наивно,

как этот вечер тихий, и листва берез,

чуть-чуть желтеющая, и приметы ливня

на травах, и тропинка, и туманный плес,

открывшийся с моста — покоем и призывом —

приди, зажги костер, на воду погляди,

взгляни на облака в закатных переливах;

подумай о любви, о том, что впереди,

за этой ночью, этим летом, этим счастьем,

и радуйся, и пусть неспешно и легко

душа твоя поет, распахнутая настежь,

как в сонный сад окно, как в небе высоко

сквозь облачную темень — лунная дорога…

Ах, лето красное, продлись еще немного!

 

---

Никита Юрьевич Брагин родился в 1956 году в Москве. Окончил Московский государственный университет. Доктор геолого-минералогических наук, ведущий научный сотрудник Геологического института РАН. Автор большого количества научных работ по геологии и палеонтологии, а также шести поэтических книг. Публиковал стихи в московских и зарубежных журналах. Победитель ряда творческих литературных конкурсов в интернете. Член Союза писателей России. Живет в Москве.