Мир в преломлении красок

В каждом художнике скрыта тайна — тайна творчества. Почему начал рисовать? Почему избрал профессию художника? Почему рисует так, а не иначе? Как ответить на эти вопросы?

Александр Лавров очень хорошо помнит, как нарисовал первый в своей жизни портрет. Он изобразил отца. Все домашние и знакомые были поражены. «Ну, надо же! Как похож! — говорили ему. — Да ты — талант!» Саша был очень доволен, хотя еще не совсем понимал, что значит «талант». Ему ведь было тогда всего шесть годков. Но понял, что за это хвалят. Было приятно. Но главное, отец на его рисунке действительно оказался очень похожим. Каким-то чудом мальчику удалось передать то, что он хотел, то, каким видел отца только он. Саша на всю жизнь запомнил ощущение восторга, необыкновенной радости, которые он испытал, когда рисовал и у него… получалось.

— До сих пор только работа приносит мне ни с чем несравнимое счастье, — признается художник, которому недавно исполнилось 60 лет. — Когда я пишу, то забываю обо всех заботах, проблемах, неприятностях. Состояние, которое я испытываю во время работы, похоже на эйфорию, кайф…

Карандаш был неизменным спутником мальчика Саши. Он посвящал рисованию все больше и больше времени, оно стало его любимым занятием. Рисовал все подряд. Войну, самолеты, танки, рыцарей, битвы, поединки, корабли, героев любимых книг. Но больше всего нравилось рисовать людей. Привлекала сложность задачи. Похоже изобразить лицо нетрудно. Но как передать то, что про этого человека понял только ты?

В общем, вопрос «Куда пойти учиться?» перед Сашей Лавровым не стоял. После школы он поступил на художественно-графический факультет Курского педагогического института, единственного заведения в родном городе, где учили «на художников».

…В мастерской Лаврова на самом видном месте картины его учителя — известного курского художника Исаака Ронкина. Лет 15 назад в Воронеже проходила их совместная выставка. Кстати, первая большая персональная выставка Александра.

— В компании картин Ронкина я чувствую себя гораздо лучше, чем со своими, — признавался мне тогда Лавров. — Мои картины меня раздражают. Чем больше я на них смотрю, тем меньше они мне нравятся. Хочется что-то добавить, что-то убрать, или вообще переписать, что я, кстати, иногда и делаю. А картины Ронкина действуют на меня и успокаивающе, и вдохновляюще. Может, Исаак Наумович тоже считает свои вещи несовершенными. Но я этого не вижу. Для меня они — законченные произведения, цельные и гармоничные. В отличие от моих. Очень редко бывает, что я доволен результатом.

Действительно, я еще на той выставке обратила внимание: на фоне академичных, строгих, выверенных картин Ронкина, вещи Лаврова часто несут на себе печать незавершенности, иногда даже торопливости, на грани небрежности. Но именно эта «недоделанность» придает им ощущение живого движения чувства, мгновенного, порой невероятно сильного эмоционального всплеска, «солнечного удара». Особенно ярко это проявляется, когда Лавров пишет пейзажи. Раньше этот жанр был представлен в его творчестве весьма бедно. Но уже тогда каждый его пейзаж отличался экспрессивностью и выразительностью, хотя это были скорее наброски, чем полноценные произведения.

На последней — юбилейной — выставке работ Лаврова в Воронежском художественном училище, где он преподает (она прошла в мае-июне), пейзаж был преобладающим жанром. Чувствуется, что сегодня именно здесь главный интерес художника. Нынешние пейзажи отличаются от прежних. Виртуозностью исполнения. Такое ощущение, что художник на лету точными мазками схватывает сиюминутное состояние природы, порыв, блик, который через секунду уйдет. Но ему важно поймать именно это «слово», эту «мысль» мироздания, которую он услышал и понял как важное сообщение.

Лавров соглашается.

— Действительно, я сейчас работаю очень быстро. И мне это нравится. Я могу быстро запечатлеть то, что меня зацепило. Если раньше я не успевал за изменениями в природе, у которой один и тот же пейзаж меняется каждую секунду — из-за движения облаков, дуновения ветра, освещения, — то сейчас это удается. И я, практически, в написанном пейзаже уже ничего не меняю. Боюсь испортить. Проблемы натуры у меня нет. Что-то особенное есть везде. Я постоянно встречаюсь с этими проявлениями потаенной красоты. Жалко, что невозможно постоянно носить с собой мольберт и краски… А то и не знаю, когда бы я ел… По памяти я природу не рисую. Но зато теперь один и тот же вид можно встретить у Лаврова в разных вариантах: летом или весной, в теплый день или в холодный, при ясном небе или затянутом темными низкими облаками, днем или вечером (можно каждую фразу заключить в кавычки — названия пейзажей аналогичны, — Лавров не мудрствует лукаво). Вот, например, вид на Чернавский мост с набережной: «Осенью на набережной» и «Март. На набережной». Осень на набережной у Лаврова кого хочешь остудит, она леденяще промозгла и ветрена. Тяжелый мост врос в схваченную льдом реку. Осень, конечно, не зима, но готовит ее приход основательно. Март же в предвкушении грядущих радостных перемен в природе. Она солнечно ликует. От запредельной сини неба и воды кружится голова, воздух пьянит свежестью и запахами просыпания. Мост парит над водой! Это даже не мост, а манящий мираж моста, спустившийся с небес. Или возносящийся на небеса…

Простой вид из окна собственного дома в трех вариантах тоже дает художнику повод для размышления. Там другие зима и весна. В них отблеск человеческого присутствия. Удивительно, как в самом незамысловатом пейзаже Лавров находит особый смысл. Пейзажи Лаврова лишены красивости, столь распространенной ныне эстетизации природы. Любоваться красивыми видами на его картинах не приходится. Но я бы с удовольствием имела их дома. Потому что они — как окна в другое измерение, где природа в своем естестве. Она, будто юная девушка, не заботящаяся о том, как выглядит, и не осознающая своей красоты, будущей силы и незаурядной судьбы… Один пласт, другой, третий. Можно смотреть бесконечно. Ведь недаром говорят, что капля может рассказать обо всем океане.

Любимым жанром художника всегда был портрет. На всех выставках, где выставлялся Лавров, его портреты были их украшением. Он был вообще одним из немногих художников, которых увлекал этот жанр, несмотря на то, что портрет был и не в моде, и не в цене. Но для настоящего художника портрет — это искусство высшего пилотажа в живописи, испытание на человеческую зрелость.

— Писать портрет необыкновенно интересно и трудно. Наверное, потому, что интереснее людей ничего нет. Я иногда пишу портрет несколько месяцев — с перерывами. Отставлю, потом опять к нему возвращаюсь. Хочется рассказать о человеке как можно полнее, объемнее. Никакая фотография не заменит портрет. Фотография — всего лишь мгновенный слепок, более или менее удачный. А портрет требует осмысления целой человеческой жизни, судьбы, — говорит Александр. — Это происходит не на уровне сознания, а как-то… интуитивно.

Особые отношения с портретом сложились у Александра Лаврова, как я уже говорила, с детства. Институт заканчивал дипломной работой тоже по портрету. Мудрый Ронкин тогда подсказал ему, что самое беспроигрышное, если он для дипломной работы сделает портрет какого-нибудь стандартного советского труженика. Саша сделал несколько портретов сварщика. Причем, так увлекся своим героем, что даже Ронкин удивился — молодому художнику удалось невероятное. Его герой вызывал искреннее восхищение и уважение.

Каждый портрет Лаврова — небольшая новелла о человеке. Он никогда не рисует так называемых «парадных портретов», для фамильной галереи. Вот застыла за столиком перед гранатовым бокалом с вином явно недовольная жизнью «Девушка в красном», сосредоточенно размышляет о чем-то очень серьезный человек Виктор Тараборкин, ухарски раскинулся на диване вальяжный Саша Разинков — провинциальный актер с внешностью купеческого сынка, словно вглядывается внутрь себя молодой художник Дмитрий Савинков… Для каждого своего героя Лавров находит неповторимый ракурс, интерьер, время дня и года, подбирает оттенки цветов. Он не пишет с натуры, как это делает большинство художников. Как это делал его учитель Исаак Ронкин. Он «сочиняет» портрет. Поэтому так интересно знакомиться с его героями, пытаясь вслед за художником проникнуть в тайны человеческой личности. Все они как будто живут своей особой внутренней жизнью — здесь и сейчас. У каждого свой тайный, замкнутый мир, в который мы могли заглянуть только благодаря художнику, а отнюдь не по их желанию. Люди на картинах Лаврова не спешат идти со зрителем на контакт, не вступают с ним в диалог. Они вообще крайне редко на него смотрят. Может быть, это непроизвольно выраженное ощущение разобщенности, разъединенности людей? Человеческий мир у художника невыразимо печален.

Особенно показательны в этом отношении две его жанровые картины: «Семья» и «В троллейбусе». На обеих — сверхобыденные будни. На первой — поздний вечер на кухне. Муж сидит за столом в профиль к зрителю и пьет чай. Женщина стоит рядом и переливает молоко в детскую бутылочку. Вторая, пустая, стоит рядом. На женщину от мужчины падает глубокая тень. На второй — мужчина и женщина едут в пустом ночном троллейбусе. У всех — обыкновенные простые лица, без следов порока и злодейства. Впрочем, как и добродетели. И в этом — самое страшное. Холодом, равнодушием, безнадежностью, мертвенностью веет от картин! Перед нами — эпизоды большой человеческой трагедии, трагедии разобщенности и отсутствия любви. Ибо мир, где иссякла любовь, обречен…

В последнее время художник, увлекшись ловлей многозначительных мгновений природы, к сожалению, стал меньше уделять внимания людям. Хотя в его арсенале появились и новые портреты. Видимо, не случайно, два именно женских он выбрал для своей юбилейной выставки: «Портрет Лизы Пилевской» и «Портрет Даши». Женщины, их счастье — камертон состояния общества. Мы видим перед собой двух молодых женщин. Лиза постарше, явно искушенная жизнью особа, прошедшая и Крым, и рым. Но судя по выражению лица, эта пресыщенность, похоже, не принесла героине ничего хорошего. Даша чиста и скромна, но и ее грустное лицо говорит скорее о неосуществленных мечтах и разочарованиях, чем о сбывшихся надеждах… И как обычно, героини Лаврова существуют в каком-то своем мире, и не раскрывают своих тайн перед зрителем. Мы о них можем только догадываться.

Другое дело вещи. Натюрморт — тоже один из любимых жанров художника. Как ни странно, именно предметы и вещи с натюрмортов Лаврова вступают со зрителем в живой, непосредственный диалог. Сколько в них жизни, достоинства, силы и красоты! Люблю один из ранних натюрмортов художника — «Натюрморт с красками». Он изображает банки и бутылки с красками и без оных, расставленные на табурете. Прямо какая-то симфония о красоте и муках творчества! Этот натюрморт Александр написал, будучи преподавателем Бутурлиновского художественного училища, где работал по распределению. Начало творческого пути, радость обретения свободы и самостоятельности, предвкушение счастья, напряженность духа — все здесь, в этих обыкновенных склянках!

А натюрморты с фруктами? Более дерзких, нахальных, «чувственных» фруктов, чем на картинах Лаврова я нигде не видела. Они с бесстыжей откровенностью и неподражаемой естественностью прямо-таки предлагают себя! И невозможно не присоединиться вместе с художником к этой «фруктово-овощной» радости. Иногда некоторые сюжеты у него повторяются несколько раз. Например, я знаю четыре натюрморта с яблоками и арбузом. На одном — красные яблоки того и гляди взорвутся от переполненности жизненными соками, а дразняще-спелая мякость арбузов так и просится в рот. А на других — яблоки меняются, смешиваются с зелеными, перемещаются по столу, меняется положение арбуза, винной бутылки, фон, освещение, блюда, — слово художник ищет такую композицию, такое изображение, которое бы наиболее полно выражало жизнерадостную сущность происходящего.

Несколько другое ощущение вызывают натюрморты с черепом лошади, металлическими блюдами и подносом, и все теми же яблоками. Плоды человеческого труда в виде сияющих, начищенных блюд замечательно сочетаются с чудесными произведениями природы — наливными яблочками, а выбеленный конский череп почему-то напоминает не о бренности всего сущего, а о красоте, силе и грациозности его владельца.

Вообще, живые свойства неживой материи и наоборот в работах Лаврова поражают. Например, «Натюрморт с торсом Венеры». Небольшая, видимо, гипсовая фигурка обнаженной богини любви в окружении банок и пузырьков все с теми же красками, повернута к зрителю полубоком. И это живая женщина. Кажется, ее дразнящая, чувственная плоть способна кого угодно ввести в смущение. Чего не скажешь о фигуре на другой картине художника — «Обнаженная», — изображающей живую нагую женщину, лежащую на красном. Холодное, «гипсовое» тело, бесстрастное, ничего не выражающее лицо.

…В мастерской художника у стены расположились несколько приготовленных для работы «натуральных» натюрмортов, еще не нарисованных. Один уже почти полностью переселился на холст, стоящий на мольберте. Это то, над чем работает Лавров в данный момент. Мне удалось увидеть то чудо преображения, которое происходит в творческой лаборатории художника. Блеклая желтая тряпка, небрежно наброшенная на стул, все та же фигурка Венеры, заляпанная белая ступка, банки с красками, старые кисти, скомканный листок бумаги, — все на холсте оживает, наполняется лучезарной энергией, бьющей изнутри. Даже грязная, не­определенного цвета светлая стена преобразилась и окрасилась в радужные тона. Заметив мое удивление, Лавров коротко бросил: «Я так вижу…»

Да, порывистый, импульсивный Лавров в своем творчестве предстает человеком редкой внутренней свободы и раскованности, распахнутости и гармоничности, при этом — тонким и вдумчивым. Его произведения всегда оригинальны, искренни и непосредственны. Такое ощущение, что он в принципе не понимает, что такое конъюнктура, и не умеет писать «на продажу». Его занимает только суть вещей. В поиски которой он постоянно погружен, не замечая ничего суетного. Про таких говорят: «Не от мира сего…» А то, что мир, отраженный в его картинах, перевернут, так ведь так и есть! Сегодня только предметы, природа, внешний мир живут простой, естественной и гармоничной жизнью. Они как будто знают смысл своего существования — отдавать себя людям. А мы, люди, — его потеряли или забыли. Потому и живем сложной, мучительной, тягостной и унылой жизнью. Без любви и без радости.

Я не знаю, сознательно ли развивает Александр Лавров эту тему в своем творчестве. Или это получается спонтанно, в силу его художнической чуткости и творческого прозрения. Он смог это увидеть и показать. Почему это сделал именно он? Бог весть…