Луговое окно

Письмо из Чернолеса

 

Он знал, что когда вернется, в кармане будет пусто —
так бывало всегда — и все же он всегда брал с собой что-нибудь
просто по привычке.

М. Петросян, «Дом, в котором…»

 

За окном прорастает ночь,

Как заснеженный черный лес.

Перевернутый лунный челн.

Не истлеть

 

И на дно не залечь костьми —

Я сломаю немую стынь

И осколок зажму в горсти.

Только жди,

 

Только слушай стеклянный звон

В перекатах метелей-волн,

Талый шепот среди стеблей —

О тебе.

 

 

Свадебная

 

Расплясались бояре — осенние ветры,

В пыль втоптали мою золоченую чару.

Тучи пали на красную горку заката,

Точно палех.

 

Слышу гром бубенцовый — все ближе к крыльцу.

Вполз туман сединой под рогатую кичку.

Волю пропили — в дальних соловьих садах

Ливни свищут.

Мне ли с лавки привычной в поневу вскочить,

Будто с жердочки треснувшей — в прорубь?

Колкий пояс замкнется холодным кольцом…

Только жердочка гнется, не ломится.

А я встану чуть свет, погляжу за ворота —

Мчат каурые прочь круговертью осинной.

Вышьет иней рубашку из белых холстин

Белой нитью.

 

 

Луговое окно

 

Не носить из избы

сор,

Пусть он копится до потолка,

А соседям в лицо

лгать,

Добела подметая двор.

Ты ушла в ветровую синь,

Но в проеме встаешь, как вор, —

Сгинь, пожалуйста, мглою схлынь,

Луговая моя

хворь.

Я устал за тобой — вплавь

Сквозь холодную ряску звезд,

Где белесый Калинов мост

Протянулся из сна в явь.

Мне барахтаться у берегов,

Нахлебавшись дневных тревог…

Обомшелый буек луны

Затерялся в волнах льняных.

…Не ношу из избы

сор.

Пыльный луч в пустоте окна

Чуть колышется, точно ткань.

А на ней — луговой узор.

 

 

Страфиль

 

Страхиль-птица живет на синем море,

Держит белый свет под правым крылом.

«Голубиная книга»

 

Посмотри на девочку с синей челкой.

Вот она: сидит на скамейке-острове посреди городского шума.

А в руках, конечно, планшет.

Девочка собирает в горсть разноцветные камешки-новости, перекатывает под пальцами.

Волны мерно бьются в скамейку. Солнце отражается в фарах машин,
в окнах домов и в очках — темных и розовых — у случайных прохожих;
в мутной глади планшета — рябью.

Девочка кладет его рядом, выпрямляется — и встает на скамейку. Тонкие руки раскидываются широко, крестом. За ее спиной — только небо и облако.

Белопенное облако наползает на солнце, заслоняет его крылами —
и на город несется тень. Гасит блики. Фары, окна, отблески в стеклах очков.

 

Летит.

 

Эту девочку называют Страфиль.

Птица Страфиль, что всем птицам мать, что живет среди синего моря,
держит солнце под правым крылом.

Ворохнется — и свету конец.

Посмотри, как сметает волной корабли. Не пугайся, они не потонут —
поплывут вслед за облаком стаями: розоватые, сизые, рыжие — россыпь странствующих голубей.

Посмотри, как подбитые танки превращаются в толстых жуков-долгоносиков — и ползут по ухабам ствола: деловитые, важные.

Посмотри, как пузырчатый огненный гриб прорастает в лесу подосиновиком. Чуть обсохнет земля — и пойдем на опушку с корзинами.

А Страфиль снова сядет на белую отмель, обнимая пуховыми крыльями солнце.

 

Туча-щука его не проглотит. И бегущая мышка-звезда не заденет хвостом. Не расколет гроза.

Будет — так.

 

Отчего же ты плачешь, Страфиль? Отчего?..

 

 

Кремень

                                Екатерине Макушиной

 

Из-под камня сверкнула ящерка —

Огневик.

Не удержишь меня горящую.

Не вини:

Мне отбрасывать хвост, как тень,

На бегу.

Но уйти от ветров-когтей

Не смогу.

 

 

В ночное

 

Мы идем краем поля и спорим.

Я веду под уздцы мохноногий туман.

Ты несешь в рюкзаке отсыревший закат —

Может, знамя, а может, попону.

А туман объедает колючие звезды с куста…

Вот и все, что успели забрать.

 

 

Яблоневые сады

 

Там летел павлин через улицу,

Он сронил перосеред улицы,

А поднял перо добрый молодец.

Мне не жаль крыла, жалко перышка…

Рекрутская песня

 

Ты опять

вдоль садов,

Между вырубками, к новостройкам

Ускользнешь

звонким кружевом,

талой водой,

Лепестковой поземкой.

И уронишь лебяжье перо

в окоем.

 

Подберу

на восходе перо.

 

…Налетают когтистые хмари.

Белым золотом яблочный гром

По листам оцинкованным катится.

Тень чужая над садом ползет.

 

Как же мне

гниль и гарь

зарывать в глинозем,

Не тащить каждый паданец

на люди?

 

…Ветка срублена.

Тихо на ней

Прорастает строка

по весне.

 

 

Волку

 

По замерзшим лесам —

Снежный скрип колеса.

В серой шерсти тумана — репейники звезд.

Не взойти, не шагнуть на рассохшийся мост

Паутинной реки.

 

Ты, оскалясь, глядишь в темноту.

В лунной проруби плещется мгла.

Снова бредни плету,

А ведь тоже могла

За флажки.

 

 

* * *

Ночью ударил колокол,

Хотя в городе не было звонаря,

А колокольня стояла разрушенной:

В ней звенели лишь ласточки по весне.

 

Ночью ударил колокол:

В темноте шло безликое, страшное —

Надвигалось стеной —

С востока ли, с запада —

С того берега узкой реки.

А город был маленьким,

Похожим на глиняную игрушку.

 

Кто был первым из всех — не знаю;

Но когда я спустилась к берегу,

Там стояли все горожане —

Молчаливые, взявшись за руки,

Превратившись в живую цепь.

И спокойно смотрели в ночь.

 

Я узнала свою соседку —

Нелюдимую девушку в фенечках,

У которой с десяток котов —

Черных, пепельных, снежных и рыжих,

Как рассыпанная фасоль.

 

Я узнала бомжа и бомжиху —

Как-то раз они целовались у станции,

И бомжиха тогда смеялась

И кололась лицом о немытую бороду.

 

Я узнала чиновника —

Он отстраивал колокольню,

А потом помешался, бедняга,

Все бродил и кричал:

«Миром правит чудовище,

Жрет и жрет формуляры, приказы, отчеты

И растет!..»

 

Лишь себя не узнала.

Мне на миг показалось,

Что над каждым из них — звезда.

Над кошатницей — зеленоватый дворовый прищур,

Над бомжом и бомжихой — терновные, колкие,

Над чиновником — ясная, будто крест колоколенки…

Кто-то взял меня за руку.

 

Звезды тихо сходились к воде

По изрытому полю.

Становились в ежистую цепь заграждений.

Заплетались в венок.

 

Мы стояли, врастая в берег.

И мы знали, что ей не пройти.

 

«Семик-Троица,

Богородица…

Мы венок совьём…»

 

Не пройти.

 

 

О козе отпущения

 

Положи мне на спину

усталую руку под вечер.

И останется алый

негаснущий след.

 

Это отсветы флагов и угли пожарищ,

Это маки платков на воскресном снегу…

 

Через стылое поле,

клейменная жаром ладоней,

Боль твою пронесу

меж моих желтоватых рогов.

 

Ледяным молоком тихо полнится вешнее небо,

И приникнул к сосцам его — звездам —

волчонок-туман.

 

 

Благовещенье

 

Летел кулик из-за моря,

Принес кулик девять замков.

Кулик-кулик, замыкай зиму,

Отворяй весну, теплолетечко.

Народное

 

Кто-то вылепил глиняных птах —

Свиристелей, чижей, зеленушек —

И в апреле вдохнул в них душу.

 

Мир распят на семи ветрах.

Запирайте, певучие, стужу,

Улетайте, ключами звеня, —

Может, к вырию, может, к раю.

Помяните меня.

 

Грозы-коршуны. Змеем — молва,

Не услышать благие вести.

И суха на суглинках трава.

Но, как встарь, шелестит:

«Воскресе».

 

---

Эльвира Олеговна Пархоц родилась в городе Воронеже. Окончила филологический факультет Воронежского государственного университета. Работает в лингвокраеведческой лаборатории, участвует в диалектологических экспедициях; больше десяти лет выступает в составе фольклорного ансамбля. Автор четырех сборников стихотворений. Лауреат Исаевской премии для молодых литераторов Воронежской области (2019), премии «Кольцовский край». Член Союза писателей России. Живет в Воронеже.