ДУДОЧКА

 

В час грозовый крики сгрудятся,

И опять все это сбудется:

Полетит вдоль неба дудочка,

В дали светлые маня.

И родимое-сердешное

Разменяем на нездешнее,

И поклонимся нездешнему,

Все родимое кляня…

И летит-играет дудочка

Над полями над широкими,

Над словами над зароками,

Выше горя, выше гор.

Все играет эта дудочка,

Будто бы дразня, о будущем,

А родное, миновавшее,

С губ соленый ветер стер.

А страна былая — вот она,

Серой ниткой туго смотана,

Край той нитки, край оборванный,

Ну, зачем он руки жжет?

…И порой смолкает дудочка,

И все шепчет слово бЛльное,

И той нитки край оборванный

В слове больном бережет…

 

* * *

 

И Млечные Пути пылят

Вокруг него с боков…

    Сергей Орлов

 

Они прозрели все! Ну, что ж…

Но как молчать, скажи:

Они затеяли дележ —

Не поля, не межи!

 

В шляхетском мороке поляк

Словес пускает пал —

И Млечные Пути пылят

Лишь там, где он ступал!

 

«Нет, эта пыль, — блажит румын, —

Лишь на моем следу!»

(Не та ли, что — с донских равнин,

В сорок втором году?).

 

А в двух шагах — глуха, слепа

И в памяти больной —

Братушек ли, братков толпа

Стоит, давясь слюной.

 

Братушка, да неужто рад

И ты урвать свой кус?

…А Млечные Пути пылят —

Где Сталинград и Курск.

 

Где все гремит последний бой,

Будя Европы стыд;

Где под звездою жестяной

Солдат советский спит…

 

ОКТЯБРЬСКИЕ РИФМЫ

 

Тени деревьев стоят, не лежат,

А вот деревьям — к земле бы прижаться…

Рифмы уже не в кружок ворожат —

Вместе словам помогают держаться.

 

Могут и пнуть те слова, и ругнуть, —

Если их жизнь поглядит, как чужая.

А по ночам холодят мою грудь,

Настежь раскрытую, — не выстужая…

 

* * *

 

Он и оплеван, и оплакан,

Как старой веры образа,

Но по плевкам — не надо лаком,

Не надо грязью — по слезам.

 

Все, что случилось, было — с нами,

Мы с этим жили и росли.

Октябрь — и слом, и гром, — и знамя,

Что до рейхстага донесли.

 

Пусть говорят: кумач тот выцвел,

Путь — сотней вьюг перемело.

Но время и «Авроры» выстрел

На жесткий диск перевело.

 

И пусть не лжет учебник школьный,

Что он забыл и день, и год.

Иначе тот, не барский, Смольный

Сам за себя сказать придет.

 

* * *

 

К чему гадать: а если бы… а мог ли я…

Ведь знают же, что нет судьбы другой,

Вот эти вот сухие травы леглые,

Что мнутся — и пружинят под ногой.

 

Стеклом речным обрезана излучина,

К воде свисает нитками корней.

Трава сухая ветром перекручена,

Но нужно, нужно мне пройти по ней!

 

К высоким дням — распахнутым, обрывистым,

Где жгут гортань шершавых слов комки,

И жженье то берется к людям вывести

Прощальное свечение реки.

 

* * *

 

Звала мамона — не пошел на выучку:

А с кем бы я оставил дома стыд?

И он теперь спешит ко мне на выручку,

Со мною вместе по ночам не спит.

 

«А что я — трус? Или сыночек маменькин?» —

Сопит упрямо. Дал же Бог сынка!

«Я понимаю, — говорит, — что маленький;

Я вырасту! Ты потерпи пока…»

 

УЧАСТЬ

 

Выпала не для потех,

А сладка она, горька ли…

Ты спроси про то у тех,

Что крутились флюгерками

Возле зарева знамен —

Где не раз мелькал знакомо

Охмуривший Рим Нерон

Из московского горкома.

Попытай об этом знать —

В сливки вышедшую пену.

Ну а мне — откуда знать,

Сладко ль пьется за измену?

И пьянит ли без вина

Мятый пряник за морями…

Доля у меня — одна,

А не — в ряд под фонарями.

Прогнала ли грусть-печаль,

Что шептала мне, краснея —

Да и что ей отвечал —

Важно ль? Я остался — с нею.

 

ПРЕДЗИМНЕЕ

 

Жар дальних встреч, прощаний горький ком…

И свет в окне, и неостывший дом…

А есть ли то, что держит сердце крепче?

Продутый берег… Может быть, о том

Шуга тревоге камышовой шепчет?

 

В преддверье стуж и на исходе дня,

Быть может, этот шепот — для меня?

И, сердце сжавший, лишь умом не понят?

И битый лед, толкаясь и клоня

Камыш — не только камышинку клонит…

 

Но, разглядев и в старике седом

Мои черты, камыш, клонимый льдом, —

У самой кромки немоты, у края, —

Шуге перечит, по слогам, с трудом

Порывистое слово подбирая…

 

* * *

 

Ждет не стезя, что в прах исхожена —

Гусиных стай крылатый путь.

И все добро в котомку сложено,

Осталось узел затянуть.

 

А есть еще талы. И старица.

Рассвет… Их некуда девать!

И половодье снова тянется

Сырые щеки целовать…

 

И так права синичья перезвень…

И утицей манок зовет…

И, с головой в зеленке, селезень

Свинцовый воздух грудью рвет!

 


Александр Гаврилович Нестругин родился в 1954 го­­ду в селе Скрипниково Калачеевского района Во­ронеж­ской области. Окончил юридический факультет Воронежского государственного университета. Публиковался в журналах «Подъ­ём», «Наш современник», «Молодая гвардия», «Роман-журнал ХХI век», «На любителя. Русский литературный журнал в Атланте» и других. Автор восьми книг поэ­зии и прозы. Лауреат премии «Имперская культура» им. Э. Во­­лодина, международного литературного конкурса им. А. Пла­тонова «Умное сердце», им. С. Есенина, «Родная речь» журнала «Подъ­ём». Живет в райцентре Петропавловка Воронеж­ской области.