Из памяти моей приходят дни и люди

ВТОРОЙ ФРОНТ

О том, что мой отец, Павел Шумилов (1916—1985) любил летать, сказано даже в официальных документах его личного дела, предоставленного мне архивом военкомата. Поэтому еще до призыва в армию он занимался в аэроклубе города Иванова, откуда был родом, и сдал все экзамены на «отлично».

В 1940 году он окончил по 1-му разряду Балашовскую военную школу летчиков ВАШ, где был оставлен летчиком-инструктором.

В городе Балашове находилась также фельдшеро-акушерская школа, в которой училась моя будущая мама. Студентки нередко выходили замуж за курсантов летной школы. Там познакомились и поженились и мои родители.

Конечно, когда началась война, отец сразу попросился на фронт, но ему было отказано, так как надо было учить летать других. Только в январе 1942 года, когда формировался перегоночный авиаполк для получения самолетов от американских союзников для фронта, лейтенант Шумилов был направлен туда в числе таких же опытных специалистов.

Он летал в основном на участке Якутск-Киренск, протяженностью 1320 км, но мог перегонять самолеты практически на всех участках этой сложнейшей трассы: за бортом снежная пустыня без всяких ориентиров, нулевая видимость и очень низкая температура. Порой он находился в воздухе по 14 часов в сутки.

По рассказам отца, летчики-перегонщики получали «Дугласы», «Бостоны», «Кобры» и другие самолеты, тонкости пилотирования которых приходилось усваивать буквально в полете, когда машину вдруг бросало из стороны в сторону или создавался резкий крен. Тогда выручали знания матчасти, мастерство пилотирования, опыт и мужество. На шкалах приборов губной помадой отмечались пределы параметров, по которым надо было ориентироваться, чтобы не сбиться с курса и не пропасть в бескрайней снежной пустыне, так как помощи ждать неоткуда. Нередко бывали обледенения, превращающие самолет в неуправляемую ледяную глыбу, или «мура». Так называли снежные ветры, очень высоко поднимающие целинный, не слежавшийся снег, когда не видно было ни неба, ни земли, и летчики шли вслепую, по приборам.

Но не только тяжелые природные метеоусловия характеризовали трассу. Еще более усложняли ее и диверсии. Отец рассказывал, что союзники иногда «забывали» заправить масло: «Летим, один самолет падает, другой. Из семи самолетов иногда на базу приходили только два». Вся трасса усеяна «подарками» союзников, укрытых вечными снегами вместе со своими отважными пилотами. Однажды за самолетами прибыли летчики с фронта, 21 человек во главе с майором, которому предложили проводником старшего лейтенанта Павла Шумилова, парторга эскадрильи, отлично знавшего иностранную матчасть и имевшего достаточный опыт пилотирования импортной техники на трассе. Но майор отказался, заявив, что ему, боевому командиру, не требуется в помощники какой-то «старлей». Это была роковая ошибка: самолеты на базу так и не пришли…

С 1942-го по 1944 год старший лейтенант П.Н. Шумилов перегнал от союзников на фронт 142 самолета и был награжден орденом Красной Звезды «за отличную перегонку самолетов к фронту».

За годы войны у него были командировки в Иран и Ирак. Как-то отец рассказал, что однажды его срочно направили в Тегеран. Как только самолет приземлился, вошли офицеры НКВД и велели кабину не покидать и в салон не выглядывать, так как должен придти очень важный человек, которого необходимо срочно доставить в Москву. Фамилию никто не называл и он тоже, но сказал, что, надеется, когда-нибудь об этом вспомнят и его, возможно, наградят. Но прошло много лет, а об этом факте никогда нигде не упоминалось.

А жизнь продолжалась и в тяжелые военные годы. В июле 1941 года в городе Балашове в семье Шумиловых родился сын Владимир, а в 1944-м в Якутске — дочь Людмила, мои старшие брат и сестра. Конечно, маме было очень тяжело жить в Якутске с маленькими детьми в непривычных условиях вечной мерзлоты, да еще должна была появиться я. Не спасал и паек с американской тушенкой, которую союзники посылали в нашу страну вместо ожидаемых военных действий, слишком долго отделываясь гуманитарной помощью. Летом 1945 года мама с детьми уехала в Балашов, где в декабре родилась я.

По окончании войны капитан Шумилов был награжден медалями «За победу над Германией, «За победу над Японией» и другими, но, к сожалению, сохранились не все. Далее воинскую часть, где он служил летчиком-инструктором, переводили в Энгельс, Тамбов, Липецк, опять в Тамбов, где в 1948 году родился младший брат Леонид, а в 1955 году наша семья переехала в город Воронеж. В 1956 году майор Шумилов был награжден вторым орденом Красной Звезды за отличную службу, а в 1960-м — на основании приказа о значительном сокращении Вооруженных Сил СССР уволен в запас.

Из материалов личного дела: майор Шумилов Павел Николаевич был летчиком 1-го класса, командиром отряда, командиром корабля, прекрасным методистом, подготовившим более 50 молодых летчиков, в том числе часть из них — летчиков ночных полетов. Сам летал в любую погоду, был специалистом ночных и «слепых» полетов. За годы службы им было освоено около двух десятков различных типов и модификаций самолетов. С большим уважением он относился к техническому персоналу. Нам всегда говорил, что от техника зависит его жизнь, и в нашей семье всегда очень тепло встречали техника, готовившего к полету папин самолет.

Отец, как и все летчики, был замечательным спортсменом, даже имел судейские удостоверения, он много читал, постоянно приобретал книги, играл в шахматы. Был заядлым рыбаком, любил природу, мог назвать каждый грибочек в лесу. Но главной чертой его характера было жизнелюбие, он ценил юмор, шутил даже в самые трудные минуты, был щедрым человеком с открытой душой.

В фильме «В бой идут одни старики» очень ярко и правдиво переданы характеры летчиков, которым шутки и песни помогали преодолевать все трудности летных будней. Павел Николаевич Шумилов был таким же, вот только петь не умел, наверное, не было слуха. Но во время праздничного застолья он мог, как никто, оглушительно засвистеть, засунув пальцы в рот, и обязательно запевал свою любимую песню «Когда б имел златые горы»…

ВОЕННЫЙ ГОРОДОК

ТРЕВОГА

Кажется, это было в конце лета. Внезапно днем завыла сирена. Тревога! И все побежали к аэродрому. Учебные тревоги обычно бывали ночью, а эта днем, значит, случилась беда, разбился самолет.

Наверное, соседка в спешке не захлопнула дверь, поэтому я тоже выбежала на улицу, сама я еще не могла бы дотянуться до замка. Там я заметила, что бегу без ботиночек и подумала, что мама будет ругать.

Наш дом от аэродрома был дальше всех, с него и начинался городок. Поэтому я оказалась в самом конце бегущей толпы, состоящей из нескольких женщин и детворы разного возраста, где я была самая маленькая и толстая.

Мне было очень страшно, рядом ни моей мамы, ни старшего брата, ни сестры. Звук сирены и тревожные лица окружающих испугали меня настолько, что мои ножки дрожали и иногда слабели в коленках, и хотелось сесть.

Справа от меня, чуть впереди, бежала женщина в фартучке, наверное, только что готовила обед. Я поглядывала на нее и старалась не отстать, чтобы не потеряться, но правый чулочек все время сползал, и мне приходилось останавливаться, чтобы его подтянуть, а потом я пыхтела изо всех сил, догоняя остальных.

Мы бежали молча, и у всех была одна мысль: «Кто?» Я тоже думала: «А вдруг это мой папа?» Иногда, засыпая, я представляла, что с ним может что-то случиться, и тихо плакала, отвернувшись к стенке. Я очень его любила!

Мимо нас проехал зелененький «газик» и догнал бегущих впереди женщин. Все сразу поняли, что беда случилась у кого-то из них, и остановились.

Из машины вышел военный. Он шагнул к одной из них и только успел назвать ее, еще очень молодую, официально по имени и отчеству, как она закричала, мгновенно поняв, что к ней пришла страшная беда. Этот крик пронзил меня насквозь, мурашки побежали по спине, а я поняла самое главное: мой папа жив!

Как я пришла домой, не помню, наверное, привел кто-то из соседей, а может, меня увидел старший брат и забрал.

Прошло много лет, но, кажется, до сих пор слышу этот женский крик, полный боли и отчаяния, когда вспоминаю тревожное лето 1950 года в тамбовском военном городке…

КЛЯТВА

В Тамбовском военном городке у меня были две лучшие подружки: Мила Кувшинова, тихая, тоненькая, с черной косой, и Галя Шестопалова, шустрая, кудрявая, русоволосая, на год помладше меня и пониже ростом.

У Гали почему-то не было папы, а мама все время работала, поэтому даже осенью, к изумлению всех, она с братиком могла выбежать во двор босиком, в легком платьице, но не помню, чтобы Галя когда-то болела.

Мы часто играли втроем, доверяя друг другу нехитрые секреты, а однажды в укромном уголке, среди аллей желтой акации, поклялись стать летчицами.

Однажды мы пошли на третий этаж нашего дома, где жила Галя, чтобы учиться прыгать с парашютом, как настоящие летчики, только вместо парашюта кто-то из девочек принес зонтик.

На лестничной клетке третьего этажа, как раз на уровне пола и очень высоко над землей, было открыто окно, с которого мы собирались по очереди спрыгнуть под зонтиком во двор. Но сначала решили потренироваться, прыгая с одной ступеньки на другую, однако ощущения полета так и не почувствовали. Выглядывая на улицу с третьего этажа, мы надеялись, что кто-то прыгнет первым. Но почему-то никто из нас так и не решился сделать из окна этот шаг…

Через два месяца после нашей секретной клятвы у Милы Кувшиновой во время полетов погиб папа, и они с мамой уехали из городка. Больше я ее никогда не видела.

С 1954 года нашего папу перевели служить в Воронеж, куда вскоре переехали и мы, и через несколько лет Галя приезжала в гости к кому-то из наших тамбов­ских знакомых. Она была совсем взрослая и красивая, невысокого роста и крепкого телосложения, такая же бойкая и веселая, как и ее мама.

О нашей клятве мы не вспоминали.

КАЗАКИ-РАЗБОЙНИКИ

Первые годы в Воронеже мы жили в авиагородке с КПП и часовым, но вскоре ограждение убрали, и улица Депутатская дополнилась нашими домами. Дом № 5, где наша семья жила на первом этаже, стал Депутатской, 14. А № 4 перенумеровали в Депутатскую, 16.

Первоначально в нашем доме было печное отопление, потом провели газ и печные плиты убрали, а вот огромная кирпичная труба около дома стоит до сих пор. Из-за этого газа все и произошло.

Дома №4 и № 5 авиагородка стояли подъездами напротив друг друга, и во дворе всегда было много детворы, особенно в каникулы и в сильные морозы, когда отменялись занятия в школе. Но это случилось летом, когда мы перешли в 7-й класс. Мы как всегда играли во дворе, как вдруг тетя Клава с третьего этажа появилась на балконе у тети Маши и стала объяснять нам, что у нее захлопнулась дверь в квартире, когда она вышла на минутку, а на газовой плите кипит вода в кастрюле. Они с тетей Машей хотят спустить кого-нибудь из нас на веревке с балкона 4-го этажа на балкон 3-го, чтобы быстрее открыть дверь изнутри.

Рассказав свой план, она сразу обратилась ко мне, наверное, потому, что я была очень спортивной девочкой, но я, конечно, отказалась. Тогда тетя Клава стала называть по имени всех ребят, но они тоже говорили «нет».

Я переводила взгляд с одного на другого и ждала, что скажет Витька Ш., но он мотнул головой и тоже ответил: «Нет». Но когда отказался и Сережка П., сын тети Маши, старше нас на год, великолепный спортсмен (будущий командир подводной лодки, генерал, после Севера был направлен в Ленинград), тетя Клава снова обратилась ко мне.

И я решилась. При всеобщем молчании вошла в подъезд, поднимаясь по лестнице, я даже не слышала собственных шагов — так стучало мое сердце. В голове была одна мысль: «Сережка отказался, Витька отказался, а я…» Это была эйфория, когда уже нет страха, и можно идти хоть на амбразуру дзота.

Я влетела на 4-й этаж, и на балконе соседки обвязали меня тонкой бельевой веревочкой и такую же дали в руку для страховки. В одно мгновение перемахнув балкон, я перелетела с 4-го этажа на 3-й, ощутив натяжение веревки, и прочно встала на гладкие деревянные перила балкона.

Сразу начав отвязывать веревочку с талии, я беспокоилась, не «сверкаю» ли я, ведь на мне платьице. Тогда девочки редко ходили в брюках. Развязывая узелки веревки, я стояла на перильце шириной в мои сандалии и не понимала, отчего так шумно стало внизу, чего они все кричат?

Мы часто играли в «казаки-разбойники»: делились на две команды, затем одни убегали прятаться, рисуя на пути стрелки, по которым вторая команда должна была найти соперников. Обычно мы прятались в «декашке», теперь это Дворец культуры имени 50-летия Октября около самолетика. Во время войны там был госпиталь, и его разбомбили. Папа рассказывал, что до войны он ходил сюда на танцы, когда летал в Воронеж в командировку. Теперь это здание стояло, как памятник войне: полуразрушенное, без крыши, голые стены с пустыми проемами вместо окон и дверей, на полу обломки штукатурки и железных кроватей. Наверное, раньше здесь было красиво. До сих пор на стенах виднелись нарисованные портреты героев Гражданской войны: Чапаева, Котовского, Буденного, остальных угадать было трудно, и надписи не сохранились. Но на колоннах мы сразу узнали Ленина и Сталина. Сегодняшний механический завод раньше назывался заводом имени Сталина. Вместо крыши на уровне 2-го и 3-го этажей тянулись бетонные балки. Многие из нас ходили по ним, стараясь не смотреть вниз. Кое-кто иногда осмеливался пройти даже на третьем этаже. Наши родители были против игр в «декашке», вдруг там что-нибудь обвалится, но старые стены были такими крепкими, что их оставили, когда строили новый дворец культуры.

Перила балкона были, конечно, уже заводских балок, но я стояла ровно, не качаясь, и вдруг услышала, как Витька, стараясь перекричать всех, громко крикнул: «Тише, дайте я скажу!» Все мгновенно замолчали и, сложив руки рупором, он прокричал мне: «Прыгни в балкон!» В этот момент, уже отвязав веревочку и держа ее в руке, я продолжала стоять на перилах. Я поняла его и тут же спрыгнула с перил на пол балкона. А потом неожиданно, обращаясь к тем, кто стоял внизу, зачем-то сказала: «Концерт окончен». Казалось, я была совершенно спокойна, но до сих пор помню, каким не свойственно мне тонким был тогда мой голосок.

Открыв дверь тете Клаве, я вышла во двор, чувствуя себя героем. Когда мама пришла домой, первым делом, я рассказала ей, какая я смелая, ведь Сережка и Витька отказались помочь, а я смогла. Но мама вместо того, чтобы похвалить, стала ругать и меня, и тетю Клаву за то, что она рисковала моею жизнью — пусть бы спускала на веревочке свою дочь. Даже собиралась пойти к ней, но я маму отговорила, ведь все закончилось хорошо. А в глубине души мне было обидно, что она меня не похвалила и почему-то ругала.

Только много позже я поняла, что Витька, сын начальника штаба полка, тогда, возможно, спас мне жизнь. После восьмого класса их семью перевели в Москву. Говорили, он стал профессором математики.

А сегодня, когда прошло несколько десятков лет, и у меня взрослые дети, мне кажется, это было вчера, и я вспоминаю, сколько раз мы сменяли замки, когда их открывал слесарь, если дверь захлопнулась…