Дороги поэта

Миражи глобальных пространств, в том числе малопостижимых, небесных, томили его, волновали неуспокоенное сердце, дарили образы — сладкие, млечные:

Всё-то мне бродится, всё-то мне бредится,

спать не даю ни себе, ни другим,

дразнит сосцами Большая Медведица,

звездное млеко глотаю, как дым.

Поздние росы прохладнее инея,

ноги промокли, и сам я продрог,

ночь беспредельная, ночь соловьиная,

дай надышаться досыта и впрок.

Николай Перовский много странствовал в жизни: как сам утверждал, «дороги пропахли полынью…». Они были очень хорошо знакомы ему — бесконечные, извитые русские дороги, подразумевающие своеобразный пламень сердца, не зря в стихах Перовского есть нечто, мерцающее таинственным русским космизмом. Это «нечто» неуловимо, оно растворено в крови строк как самое предельное вещество сердца…

Ощущая себя каплей русского человечества, он словно дает голос многим безымянным скитальцам, проходившим тропами до него, но не получившим дара песни. И песни Перовского звучат протяжно, они наполнены хорошей доброй звукописью, хотя в ядре, в основе своей — грустны:

Безымянный пассажир на верхней полке,

я вписался и втянулся в общий круг

и мотался, словно нитка при иголке,

под вагонный перегонный перестук.

Понимая, что сиротство не в награду,

был я каждому и всякому родня,

прилепился к человеческому стаду

так, что не было отдельного меня.

Причастность к людскому множеству определяет целый спектр ощущений, он же из детского дома — Николай Перовский, потому соль сиротства познал особенно отчетливо. Онтологически звучит осенний мотив — и стих, напитанный колоритной конкретикой, переливается предметностью такой одушевленной, что ближе становятся небеса:

Об осени писать — какой наглец!

О ней не раз великие писали…

Но как же быть, когда соседний лес

опять, опять в безлиственной печали?

Как не писать, когда в сухой стерне —

старинный горьковатый запах грусти,

а в блеклой, отпылавшей вышине

все тот же плач несут над нами гуси?

Много в поэзии Перовского горьковатого, горчащего, но оно такое родное, русское: с тихим прудом, на поверхности которого, как выводок утят, плавают опавшие листья, с разъезженными дорогами и с лесной, завораживающей потаенной тишиной.

О страшном поэт пишет стоически — будто познал стержень стоицизма и, принимая жизнь какой получилась, не имеет претензий к ходу оной, не позволившей познать уюта семейного родительского тепла.

Я в ночь глядел

с восторженным лицом,

не поддавался взрослым уговорам,

а в этот миг за матерью с отцом

причаливал к подъезду «черный ворон».

Текла по подоконнику вода,

а снизу наплывали силуэты,

они росли, росли… и воды Леты

над очагом сомкнулись навсегда.

Речь не спешна. Воды Леты не должны сомкнуться над ней.

Речь густа, как свежий мед, есть в ней сладость созвучий, необыкновенно звучащих слов, будто иным из них Перовский дает новое начало. Новую жизнь…

Голод заставил мальчишку после детдома бежать из специального ФЗУ, скитаться по Азии… Потом жизнь нормализовалась.

Поэт Николай Перовский успел выпустить два десятка сборников стихов. В них ощущалось людское всеединство.

Жить… ради слова,

ради дела,

как будто каждый

друг и брат,

душа проснулась

и взлетела —

полет не требует наград.

Всеединство — и та словесная сокровенность, в которую рождается человек в не меньшей степени, чем в физиологию, забывая о чуде, творимом словом… Впрочем, и антрацитовая безнадежность порою наполняет его стихи:

От больного ума за плечами сума,

сандалеты на босую ногу,

впереди сумасшествие или тюрьма,

и молись ты хоть черту, хоть Богу.

Все друзья позади, все враги впереди,

все дороги пропахли полынью,

льют на тощие плечи чужие дожди,

омывая сиренью и стынью.

Подглядит и запомнит земляк-ротозей,

как ты прыгаешь с кочки на кочку.

Ты погибнешь, и выплывет куча друзей,

ухватившись за легкую строчку.

Стихи от этого не становились хуже, поскольку натяжение эстетических струн не ослабевало…

Он творил чудеса — самобытный поэт Николай Перовский: космос его слова колышется, живой и плотно насыщенный, не считаясь со временем.

И время не опровергает поэта.

Александр БАЛТИН