«Докопаться до звездных корней…»

Семнадцать лет назад закончилась жизнь Николая Михайловича Перовского, которого я считаю выдающимся русским поэтом. День его рождения — 31 декабря 1934 года — определен кем-то навскидку, ибо не осталось документов о подлинности даты. Ничего, кроме имени, отчества и фамилии не дали будущему поэту тридцатые годы двадцатого столетия. В трех- или четырехлетнем возрасте он попал в специальный детский дом, куда распределяли детей репрессированных родителей. Это было в слободе Михайловка Курской области. Там малыш воспитывался вместе с другими отпрысками «врагов народа», а также с детьми интернационалистов Испании, Германии, Австрии. В начале Великой Отечественной войны детдом эвакуировали в Казахстан, но по дороге их обоз разбомбили немецкие самолеты. Погибли воспитатели и дети — несколько человек, сгорел детдомовский архив. Об этом Перовский напишет потом в поэме «Август» и в нескольких стихотворениях.

В Казахстане Николая отправляли в разные «коммуны», но, по сути, он никому не был нужен. В 1945-м победном году подросток сбежал из очередного временного приюта. Беспризорная бродяжья жизнь продолжалась несколько месяцев и сменилась пребыванием в качестве «воспитанника колхоза» и ученика ФЗУ (фабрично-заводского училища) в городе Самарканде. В зрелые годы Перовский опубликует рассказ «Дорогой и любимый» о том, как, отчаявшись, он написал тогда письмо «товарищу Сталину» о своей сиротской участи. Письмо до адресата, разумеется, не дошло, но перехватившее его местное начальство перепугалось и было вынуждено позаботиться о мальчике.

В 1953 году Николай окончил среднюю школу, поступил в Московский Горный институт, но недоучился в нем. Необходимость прокормить себя, а также уже поселившаяся в сознании «охота к перемене мест» вновь вернули его к скитаниям. Перовский работает на шахтах Донбасса и Воркуты, потом на целине в Оренбургской области, потом вновь на шахте уже на Крайнем Севере, где тогда взрывали советскую атомную бомбу. Николай, один из многих свидетелей взрыва, получил радиационное облучение и попал на лечение в Белгородскую область. Он не отчаялся, не спился, а работал — почтальоном, учителем, баянистом, корреспондентом районной газеты.

Здесь и начинает раскрываться его поэтический талант. В 1961 году в Белгороде выходит первая книга Николая Перовского «Звезды делают человека», следом за ней — вторая с названием «Голуби, голуби». Молодого автора замечают в Москве. Ярослав Смеляков рекомендует стихи белгородца в «Комсомольскую правду». О стихах Перовского пишет Сергей Наровчатов. Высокую оценку им дает Николай Рубцов, испытавший и сам сиротскую долю. Доброе знакомство двух Николаев происходит в стенах общежития Литературного института, где Перовскому, в отличие от Рубцова, так и не пришлось учиться в силу «обстоятельств различного характера». Но Виктор Астафьев уже включает стихотворение Перовского «Тропа» в антологию одного стихотворения «Час России». В Газете «Книжное обозрение» Перовский назван «гением русской провинции».

В 1976 году Николай Михайлович вместе с семьей переезжает из Белгорода в Орел. Здесь проходят годы его зрелого творчества, он издает более десяти поэтических сборников, а также две книги прозы. Всего при жизни Николай Михайлович выпустил более двадцати книг. Мне приятно осознавать, что один сборник его избранной лирики — «Звезда упала» — в 2003 году был выпущен Татарстан­ским отделением Союза российских писателей, в котором мне довелось председательствовать. Разумеется, это произошло не случайно.

* * *

Никогда не забуду солнечный сентябрь 1988 года в Коктебеле. Мы, две семейные пары, оказались за одним обеденным столом в Доме творчества писателей. Теперь-то я понимаю, что эта случайность действительно оказалась (для меня, во всяком случае) дополнением необходимости. Два отнюдь не знаменитых, но достаточно самолюбивых стихотворца могли бы и не снизойти до личного знакомства, если бы не общий стол. Хочешь не хочешь, за завтраком, обедом и ужином, находясь в приличном обществе, необходимо соблюдать этикет и поддерживать разговор, который начали, как помнится, наши красавицы-жены Лида и Светлана. Мужчинам, как выяснилось, тоже было чем поделиться: оба искушены поэзией и скитальчеством, оба — уже непьющие.

В нашу маленькую компанию органично вписался художник Валерий Беганов, приехавший вместе с Перовскими из Орла к морю на этюды и определившийся на постой в частном секторе. Вот и сейчас, когда я пишу сей мемуар, передо мной на стене висит живописная работа Валеры, на которой изображен благоухающий зеленью волошинский дворик с тремя еле различимыми, но точно узнаваемыми фигурками Николая и Лидии Перовских, а также поэтессы Маши Авакумовой. А еще я благодарен Беганову за карандашный портрет Светланы, который храню как драгоценную реликвию.

Расставались мы тогда только на сон грядущий и на творческие уединения, которые, если честно признаться, были редкими. Без спиртного отмечали день рождения Лидии Ивановны, и я сочинил двустишие: «Мы ловили мидии / для Перовской Лидии». Душой компании, ее непререкаемым авторитетом сразу стал мой тезка — без всяких потуг с его стороны. Чувства юмора ему было не занимать. Как-то на тенистой аллее коктебельского парка наша веселая компания нечаянно встретилась с еще одной семейной парой. Николай Михайлович и Вадим (это имя мы услышали при восклицаниях) радостно обнялись как старые знакомые. А милая дама, сопровождавшая Вадима, протянула изящную руку и сразу представилась: «Жена Ковды!» На что Перовский, глядя на своего знакомого, торжественно объявил: «Ковда жены!» Московский поэт Вадим Ковда и его супруга захохотали вместе с нами.

Короче говоря, сошлись мы с Перовскими быстро и легко. И сошлись во многом. Удивительно вот что. Наша коктебельская встреча оказалась единственной — больше мы, к сожалению, никогда с Николаем Михайловичем не встречались. Но после того «бархатного» сезона возникла переписка, длившаяся двадцать лет и переросшая в настоящую дружбу — и мужскую, и семейную, а также в сотворчество. В 1998 году я начал выпускать в Набережных Челнах «Звезду полей» — литературную газету российской провинции, «толстушку» в 24 полосы третьего формата. Это было тогда неслыханным делом: газета рассылалась по шестидесяти регионам и сразу получила положительный отклик — прежде всего, от коллег-литераторов, живущих на немереных просторах от Калининграда до Владивостока. У них появилась возможность для публикаций, а у редакции — великолепная обильная почта, из которой было что выбирать.

Моим первым и совершенно бескорыстным помощником в осуществлении проекта оказался Перовский, согласившийся стать членом редакционного совета. От него приходили лучшие материалы для каждого номера, причем не только и не столько свои, авторские. На страницах нашей газеты щедро публиковались писатели Орла, Курска, Белгорода. Самые памятные из этих материалов — интервью Дмитрия Порушкевича с покойным Юрием Казаковым, большая подборка стихов Евгения Курдакова с предисловием Геннадия Тюрина, а также две публикации самого Николая: стихи и рассказ «Дорогой и любимый» — тот самый, о письме осиротевшего мальчика Коли Перовского Иосифу Виссарионовичу Сталину…

К сожалению, через полгода наша «Звезда полей» закатилась за поля безденежья. Грянувший дефолт не позволил моему спонсору, бизнесмену и земляку Ринату Багдалову, продолжить финансирование. Перовский по этому поводу переживал не меньше меня.

Но время шло, зализывало раны, и мы продолжали обмениваться книгами, публикациями и новыми стихами. В 2002 году мне удалось выпустить в Набережных Челнах небольшую книжечку избранной лирики Николая «Звезда упала» тиражом в 300 экземпляров. Я делал это с удовольствием, ибо убежден, что его лирика — самой высокой пробы. А когда возникала «напряженка» с публикациями у меня, он одаривал сюрпризами, трижды печатая мои стихи в «Орловком вестнике».

Конечно, у нас с Перовским наблюдались и общие литературные пристрастия (Тютчев, Блок, Рубцов), и некоторые разночтения — как предмет для дискуссии. Но самое главное — я всегда ощущал в личности орловского поэта какую-то особую творческую подлинность, подкрепленную судьбой. Ощущал то, что не может заменить никакое версификаторство. Наверное, я потянулся к Перовскому как к старшему брату (разница между нами — одиннадцать лет), а он (спасибо ему!) не отверг. Речь, конечно, идет об исчезновении «братства по смуте в крови» в нашем ремесле, в призвании — как хотите, так и называйте. Поэзия — это ведь все что угодно, только не профессия…

Возможно, нас объединяло и то, что мы оба вышли как бы из породы отверженных, хотя никогда не говорили друг с другом на эту тему. Есть у меня такие (неслучайные) строчки: «Мы по-прежнему родину любим, / хоть не каждый ответно любим». В частности, и Перовскому, и мне в разные годы довелось побичевать «на московских изогнутых улицах», вплотную познакомиться не только с богемой, но и с «дном» (по Горькому), откуда пришлось выкарабкиваться, вернувшись из равнодушной столицы в родную провинцию. Но не могу при возможном сходстве обстоятельств не учитывать и разницу: за моей спиной не было черной дыры раннего сиротства, а вот у Михалыча она была. Ему было труднее, говоря высокопарно, стать гуманистом.

Говорили мы и о том, что, может быть, стоило удержаться в пределах Садового кольца — «поэт рождается в провинции, а умирает в Париже»? Юрий Кузнецов, например, не раз утверждал, что не зря уехал из Краснодара. Но у каждого свой выбор. У Перовского не было возможностей переехать в столицу вместе с женой и дочерью, а я про себя точно знаю, что погиб бы тогда в Москве, не вернувшись на родину. И на восьмом десятке лет жить в нее и на аркане не затянешь.

Что же касается поэзии, то ей дела нет до наших житейских обстоятельств. Увы, «…не она от нас зависит, / А мы зависим от нее!» Конечно, обидно, что стихи Николая Перовского в России, в мире знают меньше, чем стихи того или иного раскрученного «шестидесятника», того или иного «гражданина мира». Это уже не его проблема — он сделал все, что мог. Это уже проблема общества, не способного отличить подлинное от мнимого, отдающего предпочтение футболу перед поэзией.

Я не берусь устраивать литературоведческий разбор стихотворений Николая Михайловича. Лучше меня это уже сделали его земляки и друзья Геннадий Тюрин, Владимир Ермаков, Роберт Винонен, Леонид Агибалов, с которыми опять-таки меня познакомил во время сотрудничества со «Звездой полей» Николай Михайлович. Приведу лишь одну, краткую, но абсолютно точную, на мой взгляд, характеристику творчества Перовского: «Каждое из этих стихотворений, если верить единой теории поля, голографическая матрица мира» (Леонид Агибалов).

Пока я жив, во мне будут звучать многие стихи орловского поэта. Например, о том, как он

…отроком грешным,

сговорясь с камышом,

подсмотрел, как потешно

ты прошла нагишом.

Я забыл твое имя,

но шуршит между строк

под ступнями твоими

раскаленный песок.

Я убежден, что в любой иерархии поэтических ценностей этот шуршащий под босыми ногами юной красавицы раскаленный песок — высокий пилотаж, чудо. Я отношу творческое наследие Перовского к самой высокой — пушкинской — школе, изначально занятой поисками гармонии. Эти поиски Николай Михайлович начинал из трагической точки собственного сиротства, нащупывая стихами разорванные со всем сущим на земле и в мироздании нити родства и связывая их воедино:

Дай наглядеться, дай мне наслушаться,

дай докопаться до звездных корней…

* * *

Скорбное известие я получил в 2007 году, находясь в очередной раз в Крыму, в Судаке. Стоял такой же солнечный сентябрь, как и девятнадцать лет назад. Я дважды съездил в Коктебель, благо он находился всего в 45 километрах. Что я там искал? Наши следы? Следы моей дорогой Светланы, которая покинула сей мир, оставив мне сына, еще в 1994 году после такой же проклятой болезни, как и у Николая Михайловича?

Нет там наших следов. На коктебельской набережной гремит попса, там сплошное молодежное развлекалово — яблоку негде упасть. На волошинском поэтическом фестивале «другие юноши поют другие песни», и я почувствовал, что мы с тезкой не пришлись бы здесь ко двору, как абсолютно не тусовочные люди.

Многого жаль. Утраты невосполнимы. Но в строчках соболезнования, написанных мною Лидии Ивановне, я выразил робкую надежду, что, может быть, там, в неведомой нам долине, ее Коля и моя Света встретятся и улыбнутся друг другу. Пока без нас.

Николай АЛЕШКОВ