Большой поэт из маленькой газеты
- 02.09.2024
Мне с ранней юности нравились стихи Алексея Прасолова, я находил в них что-то таинственное, присущее духу нашего Черноземного края — в пейзажах, настроениях, сюжетах была оригинальность, лирика и какая-то «здешняя» тайна… Это были стихи 60-х с их верой, оптимизмом, любовью к миру и человеку — стихи высокого полета.
Однажды купил в нашем «кагизе» тоненький сборник, выпущенный Воронежским издательством, со стихами Алексея Прасолова. На первой странице обложки — фото: молодой человек в пальто и зимней каракулевой шапке-хрущевке, модной в то время. Тогда его стихи показались мне сложными, а книга, к сожалению, затерялась в редакционных кабинетах.
Мои коллеги также по достоинству оценили творчество поэта — ведь Прасолов был таким же, как и мы, районным газетчиком и трудился в соседней Воронежской области!
Со временем его стихи стали мне более понятны, в то время я и сам начинал помаленьку «кропать» первые рассказы…
Недавно вновь перечитал избранные произведения Прасолова, отыскал в интернете публикации о судьбе и творчестве замечательного русского поэта, сильно повлиявшего на меня в свое время, но главное — доказавшего, что литератор из глубинки может подняться до классических высот поэзии. Из статей и воспоминаний о Прасолове узнал, что Алексей Тимофеевич был личностью незаурядной, за свою журналистскую биографию сменил девятнадцать (!) районных газет. Однако в его стихотворных строчках я почти не нашел фактов, относящихся к газетному делу, к редакционной кухне. Конечно, газетные дела — не совсем подходящий объект для творчества… И как он мог при большой, порой мучительной газетной нагрузке «пропахать» в своих стихотворениях такую лирическую и философскую глубину?
Перед моими глазами прошло много талантливых людей — в основном, поэтов, — зарабатывавших на жизнь заметками и статьями на сельхозтемы. Увы, почти все они не смогли преодолеть творческую планку, поставленную Прасоловым; кроме того, не каждому провинциальному поэту судьба посылает свою Инну Ростовцеву — ведь во многом благодаря Инне Ивановне Прасолов-газетчик превратился в Поэта, вырвался из тьмы неизвестности, встретился с Александром Твардовским, опубликовался в «Новом мире». Судьба его кардинально переменилась. Эти знакомства помогли Алексею досрочно освободиться из мест заключения и начать воистину новую творческую жизнь!
Читая статьи о Прасолове, его опубликованные письма, я невольно задумывался: в чем же феномен этого человека как поэта и личности? Как он сумел, работая в районной редакции (а районная газета — это даже не судьба, а скорее — рок!), проживая в селах и небольших городах, в посмертной своей судьбе дорасти до поэта национального масштаба?
КОМУ ПАХАТЬ, КОМУ ПИСАТЬ…
Прасолов жил в ту лирическую эпоху, когда некоторые районные газетчики считали себя скорее писателями, нежели журналистами. Да и слово «журналист» было у нас не в ходу, мои коллеги именовали себя гордо и кратко: «Я — газетчик!»
К писательству некоторых газетчиков подталкивала замкнутость провинциальных отношений, мощная советская и зарубежная лирика, приходящая из эфира, проникающая помаленьку на экраны первых черно-белых телевизоров.
А вокруг — простор малоурожайных колхозных полей, про которые надо было писать в статьях, которые уже только видом своим волнуют душу писателя. Природа, общение с простыми людьми, быт одинокого квартиранта, сознательное или хотя бы временное воздержание от алкоголя давали таким «временным» в поселке журналистам материал для творчества.
Трудно припомнить, сколько талантов пера, в шутку называемых иногда «перекати-поле», работало в разное время в нашей «Заре». Эти ребята в силу разных причин трудились сегодня в одной, а завтра уже в другой районке. Несмотря на внешнюю слабость, тихие манеры, люди эти в основном были с характером. Затем все быстро шло под откос: вот журналист-новичок показался в райцентре выпивши, походка его кому-то показалась неестественной, не то сказал, не то спросил… И снова надо собирать потрепанный чемодан: поддерживать «охоту (не по своей воле) к перемене мест». Так и кочевали они из района в район: без семьи, с нехитрыми пожитками и непременно — с общей тетрадкой в коленкоровой обложке, куда записывали стихи, путевые заметки, рассказы, некоторые из которых публиковались затем в «Колонке поэзии» и на «Литстранице» уже в другом районе. Иногда это были «проходные» стихи — к Первомаю, о комбайнерах, но попадались и шедевры, теперь уже навсегда похороненные в пожелтевших разлохмаченных подшивках.
Усталые, с виду неопределенного возраста мужчины появлялись поочередно в нашей редакции всегда тихо и в то же время неожиданно. Возникал вдруг в темном коридоре человек с бледным лицом и внимательным, чуть потупленным взглядом. Новичок осторожно приоткрывал двери кабинетов, тихо спрашивал, как пройти к райкому, где тут у вас Дом приезжих и т.д. На планерке редактор представлял нам очередного Виталия или Николая, присланного областным комитетом по печати «для укрепления наших журналистских кадров», которых в районах в то время постоянно не хватало.
Вскоре мы ближе знакомились с новичком, который нам, начинающим, по возрасту в отцы годился, а по газетному стажу и опыту ему и вовсе не было равных: он мог сочинять прекрасные статьи на все темы, интересующие местное начальство, его очерки читались от первой и до последней строчки.
Более тесное знакомство с Виталием или Николаем чаще всего происходило в местном кафе за кружкой пива, которое затем разбавлялось чем покрепче. Тут-то Виталий или Николай раскрывал душу. Мы узнавали, кто он, откуда, через какие газеты прошел, и спустя полчаса он уже читал нам и некоторым присоединившимся слушателям свои стихи.
Не знали, радоваться или огорчаться: опять поэта прислали! А кто же на сельхозтему «пахать» будет? Впрочем, такие опасения были напрасны — Виталии и Николаи сочиняли хорошо, часто ездили в колхозы.
Настоящей дружбы у нас с «перекати-поле» не получалось — не тот уровень: для них мы все-таки были почти мальчишками. С женщинами Николаям и Виталиям тоже не особо везло — разве что пригреет местная дама в годах, испытывающая к «одиноким» периодическое чувство любви.
СТРОКИ, РОЖДЕННЫЕ НА «КОЛЕСЕ»
И все-таки многие «перекати-поле» считали себя в первую очередь не очеркистами и фельетонистами, но поэтами. Сочиняли стихи как придется: в приемных различных учреждений, во время заседаний, партхозактивов — и даже в пути: как говорится, «на колесе». Душа, утомленная дорогами, скудным бытом, потогонной газетной работой, не могла дать поэту того количества энергии, которой хватило бы на шедевр. Работник отдела сельского хозяйства нередко вставал в четыре часа утра, чтобы в темноте пойти пешком на молочно-товарную ферму и сделать репортаж с дойки.
Плохо было и с транспортом. Порой до колхоза не на чем было добраться. Если журналиста подберет пыльный попутный грузовик или трактор с молочными флягами — большая удача. Песня «Трое суток шагать, трое суток не спать…» была популярна в нашем кругу, мы часто распевали ее во время «междусобойчиков» — иногда даже днем, схоронившись в закутке фотографа.
В нашей «Заре» в те годы был один вид транспорта — ленивая кобыла по кличке Майка, которая могла остановиться посреди снежного поля как вкопанная — не сдвинешь и хворостиной.
Приезжие поэты не всегда имели в своем гардеробе валенки. Помню, как Александр Б., талантливый журналист и поэт, приехавший к нам работать из Липецка, ухитрился проходить зиму в тонком осеннем пальто и летних туфлях. Правда, на голове у него красовалась шапка-пирожок, но не каракулевая, как у начальства, а из искусственного меха. Однажды, когда мы с ним добрались на лошади, запряженной в сани, до правления колхоза, Саша разулся прямо в приемной председателя, снял носки, прислонил бледные ступни к горячей батарее отопления — между пальцами ног журналиста блеснули крупинки льда…
Мне кажется, что Прасолов, как это ни странно звучит, состоялся как поэт именно потому, что работал в районных газетах. Это было его пространство, в котором он жил и легко ориентировался. По пути на молочную ферму, за обедом вместе с комбайнерами на полевом стане, над обрывом выработанного карьера торопливым почерком заносились в блокнот поэтические строки, над которыми можно было поработать в воскресные дни в комнате с маленькими окошками, заставленными цветами в горшках. Так, наверное, рождался глубинный поэт российского масштаба.
ОН ДЕЛАЛ СВОЁ!
Образ Прасолова для меня скорее художественный, нежели реальный: моя газетная юность также затерялась в тумане прошлого. Я родился почти на двадцать лет позже поэта, и его уже не было на свете, когда в воронежском журнале «Подъём» был напечатан один из моих первых рассказов. Мироощущение у нас, как и большинства провинциальных писателей того времени, было сходное, восприятие мира — лирико-оптимистическое, и объяснялось это, прежде всего, медленным течением эпохи так называемого «застоя», когда время как бы замедлило свой ход на десятилетия. Но все еще сохранялась вера в лучшее будущее людей и страны, в крови моего поколения догорал генетический запал отцов-фронтовиков, живших на излете энтузиазма победителей.
Прасолов выжил как художник благодаря лозунгу: «Надо делать свое!» Он пытался возобновить контакты с журналом «Новый мир», ездил в редакцию, однако стать постоянным автором журнала ему не удалось. Москва на каком-то иррациональном уровне во все времена отторгала чужеродный дух провинции. Под столичные издания, даже при огромном таланте Прасолова, надо было как-то подлаживаться, соответствовать тематике, «отражать» современность, а главное — иметь крепкое здоровье, подкрепленное трезвостью, дисциплиной, упорным и ежедневным поэтическим трудом. Но времени на профессиональную поэзию районному журналисту всегда не хватало. «Землю попашем — попишем стихи!» — иронизировал в свое время Маяковский. Над провинциальным литератором эти строки всегда висят дамокловым мечом невостребованности.
Но и город с его с высоким уровнем культуры не всегда распознает и принимает гения из глубинки.
«Мне здесь не жить. Здесь не мое место…» — упоминает Прасолов о Москве в своих записях. Он чувствует свое отчуждение от города и хочет опереться на плечо любимой женщины — это, на мой взгляд, лучшее стихотворения о настроении провинциала, очутившегося вдвоем с любимой в вагоне метро:
Загрохочет, сверкая и воя,
Поезд в узком гранитном стволе,
И тогда, отраженные, двое
Встанем в черно-зеркальном стекле.
Чуть касаясь друг друга плечами,
Средь людей мы свои — не свои,
И слышней и понятней в молчанье
Нарастающий звон колеи.
Представляю: вернулся поэт на родину, и опять перед ним — «черная дыра»: газета, в которую сколько ни пиши — всей ей мало. Чудо заключалось в том, что Прасолов, отработав за свою не очень долгую жизнь в двух десятках газет, сумел взмахнуть поэтическими крыльями и вырваться из объятий провинциальной журналистики, которая едина в своем образе. Тем не менее, газета кормила его и поила, а он, в свою очередь, честно отрабатывал перед ней свой долг…
ТЛЕЮЩИЕ УГЛИ ПОЭЗИИ
В декабре 1970 года Прасолов пишет жене:
«Поехал в Воронеж, в издательство, оттуда сразу же в совхоз — организовать материал о мехдойке… От Твардовского ни слова».
Не складывалась большая литературная жизнь, ощущался разрыв между газетой и творчеством. Но и для провинциальной жизни у него было свое оправдание: «Тут хоть греет свое, мучительное».
Вернувшись из Воронежа в сельскую квартиру, Прасолов был приятно удивлен, обнаружив в печке тлеющие угли. В нем самом тоже тлело что-то таинственное, он словно бы предчувствовал, что скоро его вдохновение и стремление к жизни погаснут. Тем не менее, в письмах Прасолов — оптимист: «Снова кидаюсь в свой мир!»
Перед поездкой в санаторий у него вырывается фраза много повидавшего на своем веку газетчика: «Как надоело мне кочевать!»
Во время командировок Прасолов ночует в Доме колхозника — были такие постоялые дворы в больших селах, гостиницы без удобств. Сообщает жене: «Жутко устал после колхоза»; «Стихи стали требовать от меня действия, полной отдачи моей души, а не только мысли…»
Пространство для поэта («пространства обнаженный крик») — это, может быть, даже больше, чем Время. Эти районные центры, рассыпанные по телу глубокого Черноземья — Россошь («тьма садов»), Репьевка («тихая речка Потудань»), Анна, Хохол (для каждого из них у Прасолова есть свои образные лаконичные определения), — населенные живыми людьми, где каждый человек — это судьба (Вера Опенько, Сорокин и т.д.), со своими сюжетами и историями были строительными лесами его поэзии. На них возводился мост к постройке целого и цельного художественного мира, обращенного к Вечному и Общечеловеческому… Прасолов действительно не мог жить нигде, кроме как в «районке» Воронежской области. Твардовский мог помочь ему «зацепиться» в Москве. Но, посмотрев на закованную Москву-реку, Алексей сказал мне: «Это не для меня». Ему нужны были живые тихие речки, свободно текущие по телу Земли… Работа в районных газетах, труд газетчика на износ были для А.Т. своеобразным «мотором», который разогревал его ремесло, готовое затем перейти к более сложной выделке более сложных вещей, требующих высокого профессионального мастерства. Так Прасолов, трудясь в районках, набрал высоту для своего творческого полета…
«Я СРЕДИ ТЕХ, КТО КОРМИТ СТРАНУ…»
Некоторые факты газетной и личной жизни Прасолова я нашел с помощью интернета в архивах некоторых периодических изданий. В частности, в «Литературной России» № 46 за 2000 год Михаил Шевченко приводит отрывки из писем Прасолова:
«“Неустроенность моя — бич мой”, — не раз говорил он [Прасолов. — А.Т.]. Пришлось работать, переходя из одной районной газеты в другую. И все же он много писал, и сколько в стихах его понимания человеческой души, сколько сочувствия людям. Пером журналиста он помогал тем, среди которых рос, — труженикам села, верноподданым земли. За двадцать лет работы в журналистике он написал более двух тысяч очерков, репортажей, корреспонденций, критических статей. “Я всегда среди тех, кто кормит страну, среди колхозников в поле, на фермах”, — напишет он в одном из последних своих горчайших писем. Приходилось ему и отступаться от газеты».
«…9 месяцев работаю зав. клубом. Никогда за последние годы не
чувствовал себя так облегченно и спокойно. И, знаешь, у меня сейчас такое отвращение к прежней полутрезвой жизни, что не верю порой: неужели это со мной было?.. Сейчас много читаю и думаю. А думая, продолжаю писать. Есть уже пять рассказов, блокнот стихов и несколько глав повести в прозе. Я готовлюсь к новой жизни — и с трезвой головой…»
А вот выдержки из писем Прасолова к известному писателю и публицисту Вл. Гусеву (цитирую по публикации в журнале «Поэзия» №3-4 за 2003 г.):
«Ночь легко идет, когда пишется, но днем взвинченность от недосыпа. Во, брат, жизнь. Мне так нравится, когда идет». (01.06.65)
И еще из той же публикации фрагмент письма также к Вл. Гусеву:
«Здесь тружусь. Сегодня перешел на отдел писем, на который и ехал сюда. Появился человек, и дай бог, чтобы он потянул сельхозотдел, и чтобы в эту телегу меня снова не впрягли. В отделе писем у меня больше времени для своего, зарплата одинакова. Есть кое-что новое свое… Хотелось, чтоб искренне и не по-газетному, по-человечьи».
Таким образом, Прасолов разделяет «газетное» и «человечье», разницу в языке, в настроении. Мне понятны его опасения насчет того, что новый «человек» в редакции не потянет отдел сельского хозяйства — самый трудный отдел в районке. В таком отделе мало было просто работать, его надо было именно «тянуть», часто из последних сил. Как видно из дальнейших писем, опасения опытного газетчика Прасолова в этом отношении не напрасны — новый завсельхозотделом оказался обыкновенным «перекати-полем».
Из переписки писателей узнаем, что Прасолов часто летал в Воронеж на самолете местной авиации — на популярной в то время «Аннушке», так как дороги в то время от райцентров до областных городов были очень плохие. Вот еще отрывок из письма Гусеву:
«Привет, Володимир!
Ты напрасно тревожишься; тоска — тоской, а жизнь — жизнью, дело — делом. Прошлого у меня нет. И не будет. Я от него отказался сам перед собой. Если позволят небеса, в субботу взмою ввысь — и увидимся…
Мой преемник (на с/хоз отделе) 22-го удрал, не выдержав месяца. Я хочу стоять на своем месте, а туда — пусть редактор ищет. Он к празднику приедет из санатория — вот и пусть займется укомплектованием кадров. О беглые людишки! Иных перемен нет. Надо делать свое. Мои — ночи». (25.10.65)
Жизнь большого писателя — это целый космос, и путешествовать в нем можно бесконечно.
ПРИЗНАНИЕ
В феврале 1971 года Прасолов получает от издателя Б. Стукалина письмо, которое очень обрадовало поэта:
«Ответ [Стукалина. — А.Т.] в двух словах не передашь — это ответ на все, что мною уже сделано в жизни. Я, наконец, понят, как поэт — до глубины».
Через год он, уже признанный советский поэт, по своей воле уйдет из жизни в возрасте сорока двух лет. По свидетельствам некоторых воронежских писателей, Прасолов к тому времени был тяжело болен. За год до смерти в одном из его писем появятся такие строки:
«И что бы ни было вокруг меня, как бы надо мной ни изощрялись глухие души — мне все уже нипочем».
В стихах Прасолов был весь насквозь советский в лучшем смысле этого слова: он никого не ругал, не возносил, у него не было межстрочных намеков. Он был чистый художник, рожденный газетой. Районной газетой. Немногим из нас удалось повторить (не принимая во внимание трагический финал жизни поэта) его необыкновенную творческую судьбу.
Я, как и многие газетчики, помню в лицо всех теперь уже окончательно неизвестных поэтов, которых встречал в своей прошлой газетной жизни — разных по таланту и способностям. Сколько их прошло через все районные, заводские и прочие многотитражки — не перечесть: сгоревшие души, разбитые сердца, тихие смерти, забытые стихи!..
Прасолов — исключение. Личность и творчество этого великого поэта остаются до сих пор недостаточно исследованными и во многом загадочными, почти мистическими. Тем не менее, стихи его негромко, но уверенно перешли из века минувшего в сегодняшний день. Это и есть признак настоящей поэзии.
Публикуется в сокращении.
Александр Михайлович Титов (1950–2019). Родился в селе Красное Липецкой области. Окончил Московский полиграфический институт и Высшие литературные курсы. Работал в районной газете, корреспондентом на радио. Публиковался в журналах «Подъём», «Молодая гвардия», «Волга», «Север», «Новый мир», «Новый берег», «Зарубежные записки», газетах «Литературная Россия», «Литературная газета». Автор многих книг прозы. Член Союза российских писателей.
