Бесконечный диалог

А почему бы и нет? Почему бы не поговорить с собой, если ты всю жизнь подвержен этой болезни. Бормотал не только в лесу или на реке, но и на улицах. Разговаривал, не замечая, что на тебя оглядываются. Разговариваешь и теперь, но реакцию посторонних уже чувствуешь, и становится не очень уютно — принимают за человека, у которого не все в порядке с головой.

— А ты хочешь сказать, что они заблуждаются?

— Разумеется.

— И напрасно. Психически нормальный человек не станет сочинять стихи, особенно в постсоциалистической России. Кому они нужны в наше время?

Разговор, собственно, уже начался. Один пристает с некорректными вопросами, другой пытается ответить. Остается обозначить для удобства, кто есть кто. Допустим, гражданин Кузнечихин, в дальнейшем именуемый Гражданин К., и сочинитель Кузнечихин, в дальнейшем именуемый Сочинитель К.

 

Гражданин К. Ты так и не ответил, кому в наше время нужны стихи?

Сочинитель К. Мне.

Гражданин К. Свои?

Сочинитель К. Не только. Но оставим этот пустой спор. Он давно навяз в зубах и не только в наших. Одним нужны, другим не нужны. Что теперь, резню из-за этого устраивать? Крестовый поход на любителей стихов? Или наоборот — на тех, кому они без надобности? Вспомни: когда учился на первых курсах, желающих послушать поэтов набивались полные залы. Причем не самых знаменитых поэтов и даже не самых честных.

Гражданин К. Разве бывают и нечестные поэты?

Сочинитель К. Так же, как нечестные физики, химики и прочие технари, не говоря уже об экономистах. Но мы же о другом собрались поговорить, о твоем пятидесятилетии. Золотая свадьба с жизнью. Пора подведения итогов.

Гражданин К. Слушай, а почему ты меня гражданином обозвал? Я что, на допросе у следователя?

Сочинитель К. Гражданин, да будет тебе известно, только при советской власти получил статус подследственного, а в добрые старые времена «ГРАЖДАНИН» звучало весьма гордо. «Поэтом можешь ты не быть, а гражданином быть обязан». Если не нравится — могу назвать мещанином.

Гражданин К. В пору моей молодости мещанами называли людей, стремящихся только к личной выгоде, запирающих квартиры на два замка и способных спустить пса на человека, если он потянется к цветочку в его палисаднике. При этом цветочек-то для девушки, а не на продажу.

Сочинитель К. Прекрасно! Исчерпывающий портрет россиянина девяностых. Вы его презирали, а он, вопреки всему, выжил и расцвел. Теперь вы ему завидуете и берете с него пример.

Гражданин К. Ему? Нисколечко! Данный подвид человека процветал во все времена и при любом режиме, просто он обнаглел. Среда соответствует. Бывают же времена, когда крысы плодятся интенсивнее других млекопитающих?

Сочинитель К. Я не биолог, но полагаю, что бывают. Значит, ни гражданином, ни мещанином быть не хочешь. И как Вас теперь называть? Может — господином?

Гражданин К. А почему не Их Сиятельством? Нет уж, зови просто инженером.

Сочинитель К. Тогда прими юбилейный стишок: опытный инженер всем поэтам пример!

Инженер К. Стишок дерьмовый. Мог бы постараться и зарифмовать, что и вас когда-то величали «инженерами человеческих душ». Но я человек практический, меня другое волнует. Слишком легко хочешь отделаться. Если пришел поздравлять — доставай бутылку.

Сочинитель К. Прости, старик, напечатал три подборки стихов, десяток рассказов, а заплатили всего за один.

Инженер К. Подожди, ты же получил миллион от Брынцалова.

Сочинитель К. С каких пирогов?

Инженер К. Я слышал, что отбил телеграмму и пообещал проголосовать, если он переведет тебе лимон. И он прислал, а ты отдал свой голос.

Сочинитель К. Говори уж прямо — продал. Но это сплетня.

Инженер К. Обидно. Придется мне раскошеливаться, простому советскому инженеру с зарплатой сторожа. Небольшой, но регулярной.

Сочинитель К. Регулярность, по нынешним временам, — лучшее качество зарплаты. Но почему советскому?

Инженер К. Все мы немного советские, особенно те, кто в партии не состоял и никогда не лез ни в председатели совета пионерского отряда, ни в комсорги. Это бывшим активистам надо старательно открещиваться от советского прошлого. Вон как они в церковь зачастили.

Сочинитель К. А ты с дипломом инженера гордо восседаешь в сторожах.

Инженер К. Ну и наглец, однако же.

Сочинитель К. Почему?

Инженер К. Он еще спрашивает. Кому из нас не хватало времени для пачканья бумаги? Кому мешала сосредоточиться моя работа в «наладке»?

Сочинитель К. Да разве это работа? Постоянные разъезды, дешевые гостиницы, грязные котельные…

Инженер К. Зато я приносил пользу. Можно сказать, свет и тепло людям нес. А от твоих сомнительных писаний какой прок? Когда народ читал, тебя не печатали. Вечно ты не в струю. Требовалась светлая проза, ты писал мрачную. Теперь в моде «чернуха», а тебя на веселье потянуло. Зачем ты потратил девять месяцев на повесть о шестидесятых годах?

Сочинитель К. Сердцу не прикажешь.

Инженер К. Все это отговорки. Просто не умеешь взять себя в руки.

Сочинитель К. Тебе с высоты пятидесятилетнего пьедестала, разумеется, виднее. Теперь будешь учить жить. Учить, о чем и как писать…

Инженер К. Я всегда говорил тебе, что не о том пишешь: бичи, проходимцы, проститутки — их тогда и в помине не было, а ты где-то находил.

Сочинитель К. Это ты их находил.

Инженер К. Об этом мог бы и помолчать. Как будто я серьезных сюжетов тебе не предлагал. Помнишь, взрыв деаэратора в Горном: поведение людей до и после, драму лаборантки с ошпаренным лицом, красавицей была — и в кого превратилась; кстати, одной из причин аварии была ее ветреность, а глубже копнуть — зацепишься за организацию труда и за всю нашу подгнившую систему. Сюжет для романа преподнес, а ты, неблагодарный, иронизируешь, намеки неприличные позволяешь. Без моего опыта тебе и рассказать-то нечего.

Сочинитель К. Не многовато ли на себя берешь?

Инженер К. Ну, расскажи. Заинтересуй.

Сочинитель К. Пожалуйста. Вот тебе занимательная история о злоключениях поэтического сборника «Соседи».

Инженер К. Тонюсенький такой?

Сочинитель К. После того как директор издательства обвинил меня в потребительском отношении к женщине, читателю достались «рожки да ножки в мягкой обложке». Но здесь важна предыстория. Рукопись на рецензию попала к Третьякову. Он пришел ко мне домой и начал намекать, что при его авторитете он может, если захочет…

Инженер К. Сказал бы прямо, что хочет выпить.

Сочинитель К. И я бы нашел водки. А терпеть неприличные намеки я не любитель, пришлось распрощаться. Неутоленная жажда привела его к Корабельникову, благо, что жили через подъезд. Там снова началось, дескать, в его руках судьба друга… С Олегом такие штуки вообще не проходят. Он съездил в издательство, попросил рукопись и сам написал хвалебную рецензию. И Третьяков написал.

Инженер К. Положительную?

Сочинитель К. Весьма. Такой поворот не устраивал редактора Ермолину Г.Н.

Инженер К. Мне кажется, она имела полное право не принимать, или, как там у вас выражаются, считать твои стихи малохудожественными.

Сочинитель К. Согласен.

Инженер К. Так уж и согласен?

Сочинитель К. С тобой согласен. Я четко сознаю, что мои творения не нравятся определенной категории людей. Но речь не о вкусах, а о методах, о их чистоплотности. Ермолина предложила Третьякову переписать свою рецензию — сменить «плюс» на «минус». Это его очень удивило. Наивный поэт — в отличие от опытного работника издательства он не подозревал, что взгляд человека на одни и те же стихи способен так быстро меняться. Но уверенность солидной дамы все-таки вселила сомнение в чуткую душу, и он решил проконсультироваться у директора издательства. «Послушай, — сказал Третьяков, — ты поэт — и я поэт, ответь мне, пожалуйста, может быть у поэта два мнения об одной рукописи?» Не слишком умелый стихотворец, занимающий влиятельный пост, польщенный признанием потенциального классика, сразу же с ним согласился, а грязную работу по написанию нужной рецензии взял на себя. В свое время враг народа Бухарин в злых заметках о Есенине обвинил поэта в свинском обращении с женщиной, а мне было поставлено в вину потребительское отношение. Не знаю уж какое из обвинений убийственнее, но главное, что был продемонстрирован творческий подход к трудам любимца партии.

Инженер К. И собственное благородство продемонстрировано.

Сочинитель К. Без этого им нельзя. Они же все праведники.

Инженер К. А как же Третьяков?

Сочинитель К. Почувствовал себя героем. С чистой совестью стрельнул у него червонец, и тот расщедрился, твердо зная, что поэт не вернет. Но за рецензию директор получил гораздо больше.

Инженер К. За это платили?

Сочинитель К. И неплохо. Но заказывали их в основном тем, кто пишет отрицательные. У меня их целая папка. Давал людям заработать.

Инженер К. Признайся, что среди наладчиков такая плесень не заводится.

Сочинитель К. Там другая среда, другая температура и другое давление. Союз писателей — это заставленное пыльной мебелью и набитое людьми помещение без форточек и без вентиляции, а в наладочном управление и окна, и двери нараспашку. Но люди почему-то рвутся туда, где трудно дышать. Прости за сентиментальность и не прими за юбилейный елей, но твоя наладка для меня и школа, и университет, и банк данных, и просто банк, ну и халявное бюро путешествий…

Инженер К. Немаловажный плюс для сочинителя.

Сочинитель К. Кто-то обходится и без путешествий. Но если подворачивается возможность увидеть новые места и новых людей — грех отказываться.

Инженер К. Слушай, а ведь ты погубил мою инженерную карьеру. Я поддался на твои уговоры и застрял в наладке, а мог бы стать большим начальником или кандидатом наук и так далее. Но дело даже не в этом. Больше всего меня раздражает то, что у тебя нет ни капли раскаяния.

Сочинитель К. Каюсь.

Инженер К. Что-то не верится. Где искренность?

Сочинитель К. Каюсь во всех грехах. Сочинительство тоже грех. Оно, к сожалению, самое эгоистичное состояние. И чем эгоистичнее сочинитель, тем выше его результаты.

Инженер К. Прости, но мне кажется, Антона Павловича Чехова нельзя обвинить в больном эгоизме.

Сочинитель К. Он великан! С ним даже Бунина нельзя сравнивать, не говоря уже о нас грешных.

Инженер К. Хотел тебя спросить об отношениях между сочинителем Чеховым и доктором Чеховым, но ответ вроде уже прозвучал.

Сочинитель К. Успокойся, доктор Чехов сопоставим с наладчиком Кузнечихиным. Может, доктор чуть лучше, но в пределах видимости.

Инженер К. Спасибо за лесть.

Сочинитель К. Не за что. Прими как надувной шарик в качестве юбилейного подарка. Спасибо, что не стал сравнивать наши сочинения. А что касается загубленной карьеры, то в большие начальники ты бы не выбился.

Инженер К. Я бы в партию вступил.

Сочинитель К. Дело не в партии. Без жажды власти начальниками не становятся. У тебя психология мастерового, а не вожака.

Инженер К. Тогда бы защитил кандидатскую диссертацию.

Сочинитель К. Может, и сумел бы при определенной доле везения. Но мало написать, надо еще и очередь на защиту выстоять. Ты только что не очень лестно отзывался о писательских нравах, а в науке, думаешь, чище? Те же внутренние рецензенты, те же дутые авторитеты, окруженные холуями.

Инженер К. Перспектива не самая радостная.

Сочинитель К. Дальше — хуже. Система-то развалилась. Чем сейчас занимаются бывшие кандидаты наук: одни в презренную торговлю подались, другие в грязную политику.

Инженер К. Не знаю: процветает сейчас или выживает мой однокурсник Валера Круглов, но уверен, что он продолжает заниматься наукой, а не торгует импортными презервативами или паленой водкой.

Сочинитель К. Согласен. Я, например, взялся пачкать бумагу не для того, чтобы стать членом Союза писателей, я тщился сказать правду о своем времени — просто будучи «членом» легче было напечататься. Полагаю, и для Круглова диссертация не была самоцелью. Но таких меньшинство. Когда в науке можно было, не имея больших способностей, безбедно существовать, в нее лезли и правдами, и неправдами. А поскольку «правдами» пробиться труднее, нетрудно представить и моральную атмосферу.

Инженер К. Второй путь предпочтительнее.

Сочинитель К. Само собой. Но случился переполох, и вся эта братия кинулась на рынок, а если учесть, что кое-какой опыт торговли некачественной продукцией и несуществующими идеями был накоплен, некоторые вполне преуспели.

Инженер К. Можно подумать, что писатели не торговали некачественной продукцией.

Сочинитель К. И активнее, и успешнее. Более того: дурнопахнущая книга воняет гораздо отвратительнее высосанной из пальца диссертации, она дольше живет, а зачастую и переиздается неоднократно. Пустая диссертация умирает в день защиты, опускается в самый нижний архив, и автор, в отличие от писателя, меньше всех заинтересован в ее реанимации. Но речь о другом. Согласен, что нельзя осуждать человека бросившего дело, которое перестало его кормить. Но те, кто остались, почему они должны терпеть насмешки? Тут недавно вещала из ящика дамочка-политик. Фамилию не помню, но она частенько украшает голубой экран своим мужеподобным обличием. Ушла из науки в политику и с таким презрением отзывалась о тех, кто застрял в ней. Она, дескать, несмотря на явные успехи, вовремя поняла, что занималась не своим делом, а эти недоумки все еще цепляются за старые иллюзии.

Инженер К. Прости Господи. Неужели не подозревает, что выставляет на всеобщее обозрение корни своей агрессивности?

Сочинитель К. Нет. Она уверена, что публика восторгается ею, оценивает жертву и прямо-таки рвется помочь ей тащить Россию из болота. А тех, кто сомневается в ее научных успехах и ее благих политических деяниях, она и за людей не считает, они — быдло, обреченное догнивать.

Инженер К. Можно подумать, что на вокзале ночуешь.

Сочинитель К. Согласен. Но квартиру получил инженер Кузнечихин, а не сочинитель.

Инженер К. Вот видишь: живешь в моей квартире, пьешь мою водку, закусываешь моей черемшой, пользуешься моими сюжетами, спишь с моей женой, а в благодарность — одни издевательства.

Сочинитель К. Жена, допустим, моя.

Инженер К. Ты думаешь, она выходила замуж за никому неизвестного поэта, напечатавшего в молодежных газетенках десяток стишков?

Сочинитель К. А ты уверен, что позарилась на твою большую зарплату?

Инженер К. Зарплата была весьма приличная. Но для нее важнее было другое.

Сочинитель К. Важнее, чтобы человек был хороший. А ты как человек значительно лучше меня — это хочешь сказать?

Инженер К. Может, разбудим ее и спросим?

Сочинитель К. Первое, что она сделает, — отберет бутылку.

Инженер К. А мы сначала допьем, а потом спросим.

Сочинитель К. Я, пожалуй, выпью, а тебе уже достаточно.

Инженер К. Ну и наглец!

Сочинитель К. Реалист, с вашего позволения.

Инженер К. А у кого сегодня юбилей?

Сочинитель К. У тебя.

Инженер К. Значит, имею право сказать торжественное слово. Я предлагаю выпить за то, что мы с тобой не принимали участия ни в разворовывании, ни в оболванивании России!

Сочинитель К. Экую загогулину выговорить сумел! А может, мы не принимали участия, потому что у нас возможностей не было?

Инженер К. Сволочь ты, а не реалист!

Сочинитель К. Критический реалист, с вашего позволения.

Инженер К. Слушай, мы когда-нибудь помиримся?

Сочинитель К. Не знаю.

Инженер К. А у меня еще бутылка есть.

Сочинитель К. Тогда обязательно помиримся. С днем рождения, мой дорогой! С полувековым юбилеем!

Июль 1996 года.

 

ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

 

Инженер К. Ну и что, спустили?

Сочинитель К. Спустили. Махом улетели, как вода из бачка унитаза.

Инженер К. Подходящее сравненьице. Достойное срока в две пятилетки. Но, извини, маленькая неточность, вода из бачка вырывается с шумом, а в твоем случае все прошло довольно-таки тихо. И, как бы это помягче…

Сочинитель К. Да ладно, чего уж миндальничать, добивай.

Инженер К. Очистительная функция воды оказалась невыполненной.

Сочинитель К. Дерьмо, что ли, не смыто?

Инженер К. В некотором роде.

Сочинитель К. Сначала вы требовали от литературы воспитательную функцию, а теперь — ассенизаторскую.

Инженер К. В лучших традициях критического реализма. Ты же по ним себя судишь.

Сочинитель К. Слушай, ты, Белинский недоделанный, твоя специальность — водный режим котлов, вот и занимайся им, доказывай, что нет смысла перепечатывать статьи о межкристаллитной коррозии, потому что клепанных барабанов не осталось.

Инженер К. Вот она, черная неблагодарность. Я утешить хотел, объяснить, почему не стало читателей.

Сочинитель К. В очередной раз напомнить, что пишем хреново.

Инженер К. Не без этого. Но когда мы были самой читающей страной, писали не лучше, просто плохие книги сменили окраску и запах, у них-то читателей прибавилось. Но писатели здесь ни при чем.

Сочинитель К. Где уж нам уж…

Инженер К. Да не юродствуй ты. Вспомни, где работали ваши лучшие читатели, которые и строчку хорошую могли оценить, и между строк находили больше, чем автор прятал?

Сочинитель К. В Комитете госбезопасности?

Инженер К. Ты бы еще цензуру вспомнил. Не в ту сторону гнешь. Я о нормальных читателях спрашиваю.

Сочинитель К. О женщинах?

Инженер К. Они читают намного больше, но я хочу сказать о мужиках. В советское время существовали НИИ, проектные институты и прочие конторы, набитые довольно-таки образованными людьми, которым платили жалкие копейки. Чтобы отработать эту подачку, хватало и половины рабочего времени, вторую половину они тратили на разговоры. Но не все же время болтать о бабах и пьянстве, люди-то все-таки интеллигентные. Надо же чем-то отличаться от гегемона, и не случайно же мы называли себя самой читающей страной. В некоторых книгах можно было высмотреть между строк то, о чем стыдливо умалчивали газеты и телевидение. Вот и собирались они в курилках делиться открытиями и находками. Одни у Трифонова искали, другие у Маканина, третьи у Шукшина, даже поэтов не обходили вниманием. И чтобы не выглядеть белой вороной в компании сослуживцев, народ был вынужден почитывать. Теперь эти конторы обанкротили, разворовали, разогнали и вместе с ними уничтожили лучшего читателя. Ты молиться на них должен был, а не шпильки подпускать. Получилось, что пилил сук, на котором сидел.

Сочинитель К. Сколько можно повторять: я — реалист.

Инженер К. Русаков тебя суровым реалистом назвал.

Сочинитель К. Он психиатр, ему виднее. Поэтому каяться не собираюсь. Я смотрю на жизнь трезво. Черное называю черным; серое — серым; а голубое — голубым. Это романтики периодически путают, какого героя какими красками малевать.

Инженер К. Подожди, ты вроде насчет трезвости заикнулся, а помнишь ли, ради чего…

Сочинитель К. Помню. Я и бутылочку припас. А ты с места в карьер, критиковать меня.

Инженер К. Извини, характер стал портиться. Поругаться всегда успеем, но надо хоть какие-то бабки подбить, все-таки 10 лет прошло.

Сочинитель К. Мирную инициативу полностью одобряю, и позволь поздравить тебя с выходом на заслуженный отдых.

Инженер К. Вышел бы, если бы с тобой не связался.

Сочинитель К. Опять я виноват. Понимаю, что пенсия оскорбительно смешная, но претензии не по адресу, я даже справкой о гонораришках помог, невелика лепта, но внес прибавку величиной с бородавку.

Инженер К. Не переживай. Обида мозги туманит, вот и бросаюсь на своих. В две тяги упирались, а в итоге стыдно сказать… Кто бы мне вразумительно объяснил, почему какой-нибудь мелкий клерк из краевой администрации получает пенсию в несколько раз больше, чем начальник цеха. Кто из них создавал материальные ценности? Чей вклад в государственную копилку больше? Или депутатов сегодняшних взять, за что им такие пенсии? Может, ты растолкуешь?

Сочинитель К. Тайна сия велика есть. Но мы вроде итоги подводить собрались, а не депутатов ругать.

Инженер К. А пенсия разве не итог?

Сочинитель К. Существенный, но не главный. Важнее все-таки закончить дело, воплотить мечту, пройти дорогу…

Инженер К. Если сил хватит. Давай сначала помянем брата Николая, сестру Лиду и друзей, не доживших до этого дня.

Сочинитель К. Не чокаемся.

Инженер К. Не чокаемся.

Сочинитель К. А водочка-то советская, пожалуй, приличней была.

Инженер К. Советская — вне сомнений. А десять лет назад могли нарваться на такой суррогат, что сейчас бы трезвенькими лежали. Кстати, куда запропал твой любимый Брынцалов?

Сочинитель К. А это кто такой?

Инженер К. Здрасьте! Кандидат в президенты России, водку свою выпускал. И ты вроде как предлагал ему свой голос за миллион рублей.

Сочинитель К. Не помню.

Инженер К. Его жену с любимой лошадью показывали по телевизору, и жена хвасталась, что круп у нее намного породистей.

Сочинитель К. Женщину припоминаю, а политика нет. Видишь, как быстро они выветриваются. Кто сегодня помнит, например, Хасбулатова?

Инженер К. Писателей тоже забывают. Кто сейчас Трифонова помнит или Мартынова?

Сочинитель К. К ним-то еще вернутся.

Инженер К. Надежды юношей питают. А мы далеко не юноши. Зато я помню, что водка десять лет назад стоила 12 рублей, стало быть, цена ее выросла в семь раз.

Сочинитель К. Может, 12 тысяч?

Инженер К. Забыл и про деноминацию, и про дефолт.

Сочинитель К. Потому что нищеты он не коснулся.

Инженер К. Это уж точно, долларов не имели.

Сочинитель К. Но по иностранной «фене» ботать научились.

Инженер К. Жизнь заставила. И все-таки надо признать, что наметились кое-какие сдвиги в лучшую сторону. Зарплату вовремя платить стали, новые производства открываются. В Якутию пару раз летал на пуск новых котельных, и в городе иногда работенку подбрасывают. Не знаю: или начальство после Ельцина умнеть начало, или Россия выздоравливает. Сама, без помощи докторов. Инстинкт самосохранения сработал. Намаялись вдосталь, наслушались шарлатанов, одыбались от шоковой терапии, уши заткнули — и потихоньку, шаг за шагом, со скрипом и стонами…

Сочинитель К. Радуюсь твоему оптимизму, а у меня никаких заработков. Раньше хоть в газетах за рассказы что-то платили, теперь пришло новое поколение журналюг и все наши опусы — поганой метлой. Цинично и не без садизма.

Инженер К. Но в журналах-то идут и проза, и стихи.

Сочинитель К. А в журналах платят чисто символически или не платят вообще.

Инженер К. Раньше тебя почти не печатали, теперь почти не платят. И что предпочтительнее?

Сочинитель К. Чтобы и печатали, и платили.

Инженер К. Не юли.

Сочинитель К. Тогда была надежда на прорыв и уверенность, что прочтут, а теперь, Сережа мой, нет надежи никакой — так вроде в песенке пелось. А если серьезно, то писать в стол можно до определенного предела. Потом наступает удушье.

Инженер К. Значит, гонорар не самое главное? И, как я понял, сочинителю без подрывного клапана не обойтись.

Сочинитель К. В моем случае — да. Если перекрыта задвижка на турбину, то приходится сбрасывать пар в атмосферу.

Инженер К. Машинисты паровозов когда-то говорили, что весь пар ушел в свисток.

Сочинитель К. Не совсем так. Но половина из нас, если не больше, только на «свисток» и работают. Причем осознанно.

Инженер К. Кстати, один из них сильно возмущался твоей повестью про седьмую жену Есенина.

Сочинитель К. Далеко не один. Наслушался претензий. Но дело в том, что эти любители копаться в истории, не моргнув глазом, пытаются выдать свой бред за правду, а я в этой повести под видом бреда стараюсь докопаться до глубинных причин того, что с нами случилось.

Инженер К. И смог докопаться?

Сочинитель К. Частично. Всей правды не узнать никому. Но я не шулер. Версию не выдаю за истину.

Инженер К. А другой твой собрат по перу, не самоучка, типа тебя, а закончивший Литинститут, сказал, что про поэтов пишут только те, кому писать не о чем.

Сочинитель К. Литинститут никого писать не научил. Русаков, например, и до него хорошо писал, а этот собрат, как бы помягче выразиться… Когда-то у романтичных дамочек был в ходу афоризм «Разлука для любви — как ветер для костра. Сильный огонь он раздувает, а слабый — гасит».

Инженер К. Намек понял.

Сочинитель К. Вот и хорошо. Почему нельзя писать о поэтах — не знаю. Чем они хуже докторов, художников, политиков или проституток? Особенно теперь, когда поэты оказались в стане самых униженных и оскорбленных. Учителя, врачи или вы, пенсионеры, постоянно взываете к правительству и требуете улучшить ваше благосостояние. Поэты даже этого не могут себе позволить. Они не клянчат у государства ни на хлеб, ни на вино. Единственное, что может себе позволить поэт, — попросить у местных властей, чтобы издали книжку. Так ведь не каждый умеет просить. И власть помогает тем, кто ближе к ней.

Инженер К. А не вы ли сетовали на излишнюю опеку власти?

Сочинитель К. Лично ко мне она была в лучшем случае равнодушна. Никогда ничего от нее не имел. Она знает, кому давать. Но выжил как-то и без ее щедрот.

Инженер К. И все равно даже я понимаю, что нельзя писать только о поэтах, пусть вы даже и вымирающее племя.

Сочинитель К. Естественно, и о бедном народе словечко замолвить надо. Так я вроде не отмалчивался. Достаточно внимания уделил тем, кто не только не пишет книг, но даже и не читает их. Не знаю, правда, надо ли это кому?

Инженер К. Все-таки сомневаешься?

Сочинитель К. Давно и неизлечимо.

Инженер К. Значит, и это выдержишь. Не хотел тебя расстраивать, но лучше я, нежели посторонний зубоскал.

Сочинитель К. Хочешь сказать: брось писать?

Инженер К. Я предостерегал тебя и двадцать, и тридцать лет назад. Надоело. Черт с тобой, пиши, если здоровья не жалко. Но хочу довести до сведения, что подрядился на котельную, хожу раз в неделю делать регенерации, на твои гонорары…

Сочинитель К. Ну сколько можно?

Инженер К. Извини, сорвалось. Котельная дает пар для фабрики туалетной бумаги. А сырьем для подтирки служат книги.

Сочинитель К. Какие книги?

Инженер К. Всякие, в том числе и художественные. И в немалом количестве. Фабрика урчит круглосуточно, без выходных; идет непрерывный процесс переработки. Четыре мужика ставят коробки на весы, потом высыпают на транспортер…

Сочинитель К. Пьяные, поди?

Инженер К. Трезвенькие. Хозяин фабрики — молодой спортивный парень, строго следит за дисциплиной. Технологию переработки рассказать?

Сочинитель К. Садист.

Инженер К. Понимаю. Тебе, наверное, не терпится узнать, видел ли твои книги?

Сочинитель К. Не тяни кота за хвост.

Инженер К. Одна попалась, но успокойся, я ее спас.

Сочинитель К. А еще чьи?

Инженер К. Да всех твоих друзей. И врагов тоже. Но вражеских больше, потому что их чаще издавали.

Сочинитель К. А поконкретнее?

Инженер К. Не стоит. Список что ли составлять? Слишком длинный получится. Я же объяснил: кого больше издавали, тем чаще вытирают задницу. Закономерность прямая, как лом.

Сочинитель К. Или прямая кишка.

Инженер К. А она действительно прямая?

Сочинитель К. Понятия не имею.

Инженер К. Вот видишь, а утверждал, что пишешь только о том, что хорошо знаешь.

Сочинитель К. После твоих откровений и не так заговоришь. Есть у нас молодой поэт, у которого дедушка был местным классиком, надо предупредить парня, чтобы, вставая с горшка, извинялся перед дедом. Правда, извинения эти вряд ли кого утешат.

Инженер К. Там не только местные классики. Даже безмерно уважаемый тобою Андрей Платонов идет на конвейер.

Сочинитель К. Нашел чем успокоить.

Инженер К. И «Мастер и Маргарита»… А «Мелкого беса», которого ты на книжной барахолке за 50 целковых покупал, десяти бутылок водки меня лишил, могу тебе принести хоть в мягком переплете, хоть в твердом. Может, «Лолиту» хочешь? Могу и «Лолиту» доставить. И не одну.

Сочинитель К. Хватит кощунствовать.

Инженер К. Никакого кощунства. Констатирую факт народной любви к великой русской литературе.

Сочинитель К. Не надо ставить равенство между русским народом и бритоголовым парнем в спортивном костюме.

Инженер К. Ты думаешь, он ходит в кожаной куртке с маузером и, как продотрядовец, конфискует у запуганного населения духовную пищу? Не обольщайся. Сами несут, да еще и благодарят за несчастные копейки. Они собирают приговоренное на выброс. Можно сказать, мусор перерабатывают. Между прочим, и томики с дарственными надписями попадаются: «Дорогому Имяреку от автора с пожеланиями и благодарностью»

Сочинитель К. Даже так?

Инженер К. Ты надеялся, что ваши автографы хранят в сейфах?

Сочинитель К. Дай в себя приду… Один мой пожилой приятель развозит свои книжки по библиотекам. Может, в них спасение? Отлежаться, спрятаться до лучших времен?

Инженер К. Размечтался. С библиотеками у фабрики большая дружба. Оптовые поставщики всегда уважаемы. Была, допустим, в конторе библиотека, занимала площадь в 50 или 70 квадратных метров, отвезли «источники знаний» в макулатуру и метры освободились. Комнату можно арендатору сдать. «Знания» на подтирку, а живые денежки в карман.

Сочинитель К. А если перегородку соорудить, то и двум арендаторам…

Инженер К. Верно мыслишь. Мой инженерный опыт приносит зрелые плоды.

Сочинитель К. А современные западные технологии позволяют быстро и качественно провести перепланировку.

Инженер К. Растешь на глазах.

Сочинитель К. Вместе с Россией, которая семимильными шагами осваивает премудрости «евроремонта».

Инженер К. Писатель должен идти в ногу со временем — наконец-то и ты начал осознавать.

Сочинитель К. Шуток не понимаешь? А я тебя с Карлом Марксом сравнивать собрался.

Инженер К. Не потяну. Борода основоположника значительно мудрее.

Сочинитель К. Он тоже любил рыться в книгах.

Инженер К. Уел. А я думал, что ты оценил мой расчет «прибавочной стоимости» профсоюзников.

Сочинитель К. С профсоюзами все ясно, их приучили следовать генеральной линии. Но городские-то библиотеки должны…

Инженер К. И городские везут.

Сочинитель К. Они же все время плачут, что нет денег на покупку книг.

Инженер К. Наверное, им нужны другие книги. Но как инженер-химик могу добавить, что качество текста на качестве туалетной бумаги не отражается. Рулон, сделанный из «Конармии», нисколько не лучше рулона из «Как закалялась сталь».

Сочинитель К. Там что, по авторам сортируют?

Инженер К. Интересная идея. Если бы на каждом рулоне красовалась фамилия автора, можно бы и цену поднять, но все равно нерентабельно, технология слишком усложнится. Хотя, по нынешним нравам, можно ограничиться разнообразием портретов на упаковке, а в смеситель кидать, как и прежде, без разбора. Надо предложить начальству, может, премию выпишут.

Сочинитель К. Серьезно, что ли?

Инженер К. Я же к твоим шуточкам с пониманием отношусь. А если серьезно, то, глядя на ленту транспортера с книгами, у меня возник вопрос. Всем известно, что фашисты сжигали книги на площадях. Все прогрессивное человечество безоговорочно осудило сей вандализм. А как оценить то, что делают с книгами при наших демократах? Что бы ты предпочел: быть сожженным на площади пусть и при зловещей, но все-таки торжественности, или чтобы тобой вытерли задницу в укромном месте?

Сочинитель К. Не мною все-таки, а книгой.

Инженер К. Не придирайся к словам.

Сочинитель К. Я бы предпочел, чтобы меня читали.

Инженер К. Это не ответ.

Сочинитель К. Понимаю. Тогда почему бы не сказать прямо: создавай шедевры, и никто не осмелится пустить их на подтирку.

Инженер К. Не надо нервничать. Шедевров там предостаточно. Я же уточнил, что высота слога и глубина мысли в технологии переработки не учитываются. Вопрос был задан о фашистах и демократах. Вопросец провокационный, но ты же у нас критический реалист, человек объективный.

Сочинитель К. Если объективно, то герой Грибоедова Фамусов за век до зарождения фашизма изрек: «А чтобы зло пресечь — собрать все книги бы да сжечь». Кстати, при Советской власти тоже сдавали макулатуру. За 20 килограммов Достоевского можно было получить том Дюма.

Инженер К. Не надо сочинять. Достоевского все-таки не сдавали. Могли по недоразумению и приличную книгу в пачку засунуть, но тащили в основном газеты. А касаемо Дюма, можно бы и не ехидничать, поубавить снобизм, его полтора века читают, а вас…

Сочинитель К. Уел.

Инженер К. Сам напросился. Я провоцирую, а он увиливает. Это уже не критический реализм, а социалистический.

Сочинитель К. Нет здесь никакой провокации. Костры из книг были идеологическими зрелищами, а у нынешних властей идеология отсутствует.

Инженер К. А как же свобода? Не ты ли радовался, когда начали печатать Платонова. Кстати, и у тебя напечатали все, что десяток лет в столе вылеживалось.

Сочинитель К. Нисколечко не тоскую по советским временам, но это не значит, что я должен умиляться, глядя на сегодняшнюю жизнь. Все пламенные речи начала девяностых разбудили в людях самые примитивные желания: набить карман, набить брюхо и справить похоть.

Инженер К. Можно подумать, что между семнадцатым и девяносто первым годами народ питался лозунгами и занимался онанизмом.

Сочинитель К. У кого ты научился передергивать?

Инженер К. Газеты не читаю, но телевизор-то смотрю.

Сочинитель К. Вот именно — голубой экран! Он и аппетиты разжигает, и пороки легализует. Яркий пример — постоянная гостья экрана, дочка златоуста перестройки Собчака. Активно завоевывает массы. Чем? Непонятно. Девица, которую даже смазливой назвать нельзя. Видел недавно ее портрет в витрине киоска — стоит, опустив шаловливую ручонку в приспущенные трусики. Это что — новая статуя свободы? У меня даже возникло подозрение: не о такой ли свободе потаенно мечтал ее папаша, когда произносил праведные речи с трибуны съезда. Частенько случается, что неразумные дети выдают сокровенные секреты своих родителей.

Инженер К. В каком смысле?

Сочинитель К. В самом прямом. Услышало, например, дитятко, как папа с мамой мечтают вслух о покупке машины и поездке на ней в Грецию, в которой все есть. Услышало и побежало на улицу хвастаться, что в каникулы поедет в Грецию на своей машине, нисколечко не догадываясь, что деньги в родительском чулке не совсем праведные, а за мечту о Греции папу могут вызвать на партком и всыпать по первое число.

Инженер К. Подожди. Партком, неправедные деньги — это же при советской власти.

Сочинитель К. Какая разница. Типажи остались прежними, а пороки не стареют, они постоянны во все времена и могут показаться добродетелью только в рекламную паузу.

Инженер К. И что же получается?

Сочинитель К. То, что получилось. А в общем-то, я уже перестал удивляться. Иначе наша любимая Россия и не умеет. Пережив перестройку, я совсем другими глазами увидел события начала прошлого века с Распутиными, Керенскими, Ульяновыми, Пуришкевичами, Коллонтаями…

Инженер К. Футуристами, акмеистами, конструктивистами, ничевоками…

Сочинитель К. Они тоже не остались в стороне, но на десятых ролях, все решали белые, красные, махновцы, котовцы и так далее.

Инженер К. Но без нового Феликса все-таки обошлись.

Сочинитель К. Должны же извлекать хоть какие-то уроки. Да и кто знает, что впереди… Мне кажется, я прочувствовал ту атмосферу. Очень много повторилось: похожие герои, похожая демагогия, похожие обещания, похожие надежды и похожие разочарования. Это и в политике, и в быту. Но в литературе после революции был взлет, пусть и недолгий, а теперь упадок. И боюсь, что затяжной.

Инженер К. Почему?

Сочинитель К. Они отталкивались от великой русской классики, а мы — от соцреализма.

Инженер К. Но на подтирку-то гонят и классиков.

Сочинитель К. Отучили. Народ потерял обоняние и не в состоянии отличить тухлятину от свежего продукта.

Инженер К. Прости, но классика не может быть свежим продуктом по определению, она должна вылежаться, в лучшем случае — это консервы.

Сочинитель К. Вы, технари, — буквоеды. Все понимаете однозначно.

Инженер К. Так профессия обязывает. Для меня классика — таблица Менделеева, а ваша, пока вылеживается, может и устареть.

Сочинитель К. Тогда это не классика, а «литпамятник», но попробуй перечитать «Бесов», «Хаджи-Мурата» или даже «Левшу» — это все о наших днях. В Салтыкова-Щедрина загляни. А народ смотрит в телевизор, и видит прозаиков Маринину с Арбатовой и поэта Рубальскую. Потому и тащит в макулатуру все без разбора. Кстати, книги Владимира Сорокина там не попадались?

Инженер К. Владимира? Не припомню.

Сочинитель К. И не силься.

Инженер К. Его что, совсем не издают?

Сочинитель К. Издают и очень хорошо. Но тексты его переполнены тем самым продуктом, для которого предназначена туалетная бумага, поэтому для производства подтирки непригодны.

Инженер К. Повторяю для особо тупых: качество текста в технологии не учитывается.

Сочинитель К. Да я пошутил. Сорокин вслед за своим уникальным однофамильцем из Омска любит поозорничать, постоянно чего-то ищет и порою бывает весьма любопытен. Немцы любят его переводить.

Инженер К. И ты любишь озорничать, но немцы тебя не переводят. И вообще, неэтично критиковать коллег по цеху. Народ их читает, издатели им деньги платят. Завистью попахивает.

Сочинитель К. Мы в разных цехах. А о той литературе очень хорошо сказал мой брат «Дикоросс» Леша Шманов: «Читать ее можно, но писать-то каково». Я много чего пропил за долгие годы, но остатки стыда исхитрились уцелеть. Попробую, конечно, избавиться от них, жаль, времени маловато осталось, но обеспеченной старости я тебе гарантировать не могу.

Инженер К. А я, наивный, надеялся.

Сочинитель К. Что ты скулишь. Валентина-жена ни разу не попрекнула.

Инженер К. Потому и не попрекнула, что я за тебя отдувался.

Сочинитель К. Потому что она — Человек!

Инженер К. А я разве спорю! Давай выпьем за ее здоровье.

Сочинитель К. Обязательно! Устала баба от нашей распри.

Инженер К. Конечно, устала. Но не пора ли нам с тобой слиться воедино. Я теперь пенсионер. Что нам мешает?

Сочинитель К. Ничего не мешает. Будем называть себя инженером, сочиняющим мемуары.

Инженер К. Мемуары вроде как не сочиняют?

Сочинитель К. Еще как сочиняют. Только зря ты поведал мне про свою подтирочную фабрику. Не знаю даже, смогу ли после этого сесть за письменный стол.

Инженер К. Извини, но ты сам просил не прятать от тебя горькую правду жизни. Давай выпьем, а там видно будет. Чего заранее паниковать.

Сочинитель К. Своевременное предложение.

Инженер К. Да, чуть не забыл, сразу на входе — памятник Ильичу.

Сочинитель К. Какому?

Инженер К. Ну не Брежневу. Настоящий Владимир Ильич. В кепке. Но главное, что в руках у него книга.

Сочинитель К. Может, она и надоумила деловых людей построить фабрику? Ты подскажи своему начальству, чтобы предприятие назвали «Заветы Ильича».

Сочинитель К. Это я от расстройства. Ты вроде выпить предлагал. Кстати, Сережа Мамаев прислал мне шикарного чира из Туруханска.

Инженер К. Не тебе, а нам.

Сочинитель К. Правильно подсказываешь — нам!

Инженер К. За это и выпьем.

Сочинитель К. Нет, сначала за Валюшу.

Инженер К. За Валюшу! Может, пойдем разбудим?

Сочинитель К. Пожалуй, не стоит. Давай выпьем за наше воссоединение?

Инженер К. За наше воссоединение! Делить-то нам нечего.

Сочинитель К. Абсолютно. А третий тост — за любовь! Я, например, к тебе очень хорошо отношусь.

Инженер К. И я тебя уважаю.

Сочинитель К. Врешь, подлец, но все равно наливай!

 

Вот так и ворчим друг на друга чуть ли не каждый день. До рукоприкладства не доходит, но на крик порою срываемся. Однако миримся. А что делать. Жить-то надо…

Июль 2006 года

 

И ЕЩЕ ДЕСЯТЬ БЫСТРЫХ ЛЕТ

 

Сочинитель К. Летят годики. Чем дальше, тем быстрее.

Инженер К. А что бы ты хотел? Это называется ускорение свободного падения. Физика — наука строгая. Это тебе не литература и даже не философия, серьезная наука разнотолков не позволяет.

Сочинитель К. Но жизнь порой перечеркивает все физические законы.

Инженер К. Когда восемь лет назад ты порывался запротоколировать нашу беседу и обозвать ее «ДВА ГОДА СПУСТЯ»?

Сочинитель К. Просто испугался за тебя после инфаркта.

Инженер К. Я здесь ни при чем. Инфаркт случился с тобой.

Сочинитель К. Почему именно со мной?

Инженер К. По логике. Во-первых, я всегда вел подвижный образ жизни: мотался по командировкам, шлялся по тайге, сплавлялся по рекам, в молодости даже спортом занимался — между прочим, чемпионом института был. А ты всю жизнь протирал задницей стул. Во-вторых, моя карьера была вполне удачная: начальство меня, может, и не очень любило, но ценило, коллеги уважали, а заказчики вообще распинались в благодарностях, за что имею государственную награду, не какую-нибудь грамоту от профкома, а медаль, подписанную Георгадзе.

Сочинитель К. Подожди, дорогой, теперь уже надобно уточнять, какой именно Георгадзе. Может быть, бизнесмен Амиран, который перестрелял в подмосковном Красногорске местную администрацию?

Инженер К. Ты прав, пожалуй, подобные герои сейчас намного популярнее бывших партийных вождей, но я имею в виду Секретаря Президиума Верховного Совета СССР, подпись которого стояла на всех важнейших документах рядом с ворошиловской. Это писателям теперь выдают ордена и медали непонятно за какие заслуги и подписанные неизвестно кем, да еще и деньги с героев за эти медали берут.

Сочинитель К. Допустим, не только писателям, но и политикам, а про деньги не знаю, мне никто не предлагал ни медаль купить, ни звание.

Инженер К. Потому что знают, что у тебя денег нет.

Сочинитель К. Да если бы и были. Равнодушен я к писательским регалиям.

Инженер К. Я тоже равнодушен, но благодаря этой медали я получил квартиру и прибавку к пенсии. Отвлек ты меня с этим красногор­ским Робин Гудом. Я другое хотел сказать. Главное, сам был абсолютно уверен, что приношу людям пользу. На мою работу не было ни одной рекламации. А у тебя припрятана толстенная папка с рецензиями, в которых тебя в чем только не обвиняли и кем только не обзывали. Может, припомнишь, сколько раз тебя оскорбляли редакторы разных рангов? Ты даже теперь сомневаешься в своих способностях. А на старости лет появилось и самое страшное сомнение — в нужности того, что ты делаешь. Так кто из нас загонял себя в инфаркт?

Сочинитель К. С логикой у вас, господин инженер, все в порядке. Возразить нечем.

Инженер К. Обидно, конечно, понимаю тебя, но получай, что заслужил. Кстати, и благодарные читатели письмами не заваливают, и толпами на выступления не прут.

Сочинитель К. Кто-то все-таки читает.

Инженер К. Как в том анекдоте: читатель у меня хороший, мне бы еще парочку.

Сочинитель К. Давай, топчи, если тебе это в удовольствие. Только на больничную койку меня загнали не внутренние рецензенты и не обманутые читатели.

Инженер К. Знаю. Последним толчком был погреб. Но заметь, это полностью твоя авантюра. Я подключился, когда все возможные ошибки были уже сделаны. Брать на себя инициативу я посчитал неэтичным, потому как в кои-то веки финансировал ты. Помнишь, надеюсь?

Сочинитель К. Разумеется. Кто же забудет первый большой гонорар за книгу, вышедшую в столице. Кстати, твой друг в это время менял машину, ему надо было перехватиться между куплей и продажей, и мы его выручили.

Инженер К. Так он сразу же и отдал.

Сочинитель К. Все чисто. К нему никаких претензий. Виновата шоковая терапия младореформаторов.

Инженер К. Хочешь сказать, что книга, а вместе с ней и деньги, несколько припоздали. А тебе не кажется, что смутные времена и свобода печати взаимосвязаны.

Сочинитель К. Давай, обвиняй литературу в подрыве государственных устоев и моральном разложении общества. А жуликоватый подрядчик тоже книг начитался?

Инженер К. Не знаю. Может, он вообще ничего не читал, кроме «Похождений майора Пронина». Но помнится, твои друзья-сочинители размечтались, что рынок заставит заботиться о чести мундира, а я сразу говорил, что вместо доброкачественной продукции вы получите эрзацы и расплодите жуликов.

Сочинитель К. Ты оказался прав, а я, дурак, поверил в светлое капиталистическое будущее. А как не поверить. Интеллигентная дама с двумя толстыми папками бухгалтерской документации. Договора, расписки, выписки — все официально, все по закону. Голос проникновенный, уверяет, что сама вложилась, а куда, мол, денешься — трое детей, не хочется, чтобы они травились нитратами, чуть ли не здоровьем их клянется. Показала вырытый котлован и штабеля железобетонных блоков. Наглядная агитация произвела впечатление. Ну, я и вбухал все деньги в этот кооператив. Немалые, год назад их на дорогой автомобиль хватило бы. Дикая инфляция, а так — хоть шерсти клок. От Союза писателей участок под дачу выделили. Картошку посадил, надо же как-то выживать. Дело было глубокой осенью. Зимой в погреб спускать нечего, поэтому замороженная стройка почти не беспокоила. Верил, что весной пригонят кран и к будущей осени управятся. Собственно, и делов-то — выставить блоки, уложить перекрытия, смонтировать люки и засыпать землей. Но весной кран не появился, зато исчезла половина блоков. Я позвонил дамочке. Она успокоила, что ничего криминального не случилось, просто подрядчик перекинул их на объект, который почти завершен. Сдаст его и без промедления примется за наши погреба, не отвлекаясь на другие заказы.

Инженер К. Она вроде и про губернатора сказала.

Сочинитель К. Про его тещу. Погреба строились во дворе дома, в котором целый подъезд заселен университетскими преподавателями. Заверила, что и теща тоже деньги вложила.

Инженер К. И ты поверил, что она картошечку окучивает?

Сочинитель К. Ты бы слышал, каким многозначительным шепотом дамочка выдала информацию.

Инженер К. На заре демократии любыми сказками не брезговали.

Сочинитель К. Равно как и на заре советской власти: и сказками, и посулами, и клятвами. Хотя губернатор не из партийных работников вышел и не из торговых. Советские профессора пусть и не бедствовали, но жили весьма скромно, так что и в картошечку можно было поверить. Только разговор-то о нечестном подрядчике. Ждем кран, а его все нету. Дотерпели до июля. Края котлована зарастают бурьяном, а дно пластиковыми бутылками. Подрядчик потерялся. Собрались обманутые вкладчики. Дамочка изображает спокойствие, заверяет, что все под контролем. В том смысле, что новый подрядчик уже найден и готов приступить к работе хоть завтра, но требуется внести определенную сумму, потому как цены на бензин растут слишком быстро. Народ не безмолвствует. Когда у народа требуют деньги, он становится криклив. А народу много. Замахнулись-то на сотню погребов. Не все предрасположены к митингованию, но десяток прирожденных крикунов способен распалить даже самых инертных. Один из ораторов до сих пор перед глазами. Краснорожий, с рыжими кудрями, пальцы сжаты в пухлый кулак, а на пальцах татуировка «МИША». Голосишко сиплый с подвизгиванием. Да хоть бы дело говорил — стандартный набор обвинений и угрозы непонятно кому. Кричали до темноты. Но платить все равно пришлось. А куда деваться? Отданные деньги, если даже и выцарапаешь, за год усохли до неприличных размеров. Смирился под напором обстоятельств. Оставалось искать деньги. Но где? Напечатал в «Енисее» повесть. Выхожу из редакции, встречаю Третьякова. Прикинули, что на скромную выпивку без закуски, может быть, и наскребем, а курево уже стрелять придется. В советские времена, кстати, на гонорар за эту повесть можно было бы купить готовый погреб и обмыть покупку в ресторане. Только кто бы ее напечатал?

Инженер К. Да что там ваши гонораришки. Я кислотную промывку котла сделал, кислота попала на часы и они встали, а когда через полгода получил деньги, на новые часы их уже не хватило. Потом на кирпичном заводе подкалымил. Расплатились продукцией, два кубометра кирпича выписали, но как его вывезти. Месяц искал машину. На халяву найти не получилось, нашел левака. Когда приехал за грузом, его уже кто-то приватизировал. А платить водиле все равно пришлось — он время и бензин потратил. Время, может, и свое, а бензин наверняка ворованный. Но тем не менее.

Сочинитель К. Деньги заняли у друга, которому когда-то давали на машину. Новый подрядчик осмотрел котлован и заявил, что его надо углублять. А это дополнительные взносы. Активисты организовали сходку. Погода была неважная, народу пришло поменьше, но крику не убавилось. Дамочка, кстати, не рискнула явиться, а потом и на телефонные звонки перестала отвечать. Зато рыжий Миша из кожи лез. Обвинял, угрожал и ничего не предлагал. Кто-то напомнил ему, что он последний взнос не сделал, но он даже оправдываться не стал, вроде как мимо ушей пропустил. А мне снова занимать пришлось. К осени все-таки смонтировали треть погребов. Сдвинулись с мертвой точки. Появилась надежда. Но снова кончились деньги. Подрядчик, видимо, надеялся, что, увидев реальные сдвиги, народ кинется скрести по сусекам и отдаст последнее. Но не подумал, что и терпение небеспредельно. Взбунтовался народ. Выбрали новый актив. Кто-то предложил Мишу на пост председателя, но тот скромненько спрятался за чужие спины и отмалчивался. Зато нашелся среди нас мужик с прорабским опытом.

Инженер К. А где же он раньше был?

Сочинитель К. Вместо него жена ходила на собрания. Прораб потребовал смету и сразу понял, куда уходят наши деньги. Техники у нашего подрядчика никакой, вся наемная. Допустим, пригнали к нам кран, поработал он во вторник и четверг, остальные дни недели эта же машина исправно пашет еще на двух объектах, а с нас дерут за полную неделю и с тех бедолаг по этой же схеме. Еще кое-какие хитрушки обнаружил и объявил, что будем достраивать сами. В соседних домах отыскал и крановщика, и сварщика, которым нужны погреба. А подсобных рабочих набрал из нас.

Инженер К. В университетском подъезде наверняка нашлись крепкие парни, побывавшие в стройотрядах.

Сочинитель К. Основная рабочая сила. В общем, управились довольно-таки быстро. Даже закрома успели засыпать.

Инженер К. А рыжий обличитель внес трудовой вклад?

Сочинитель К. Нет, конечно. Я его и не видел после собрания. Не до него как-то. Дело в другом. Достроили, но американского кина с хэ­пи-эндом не получилось. Все по нашему российскому сюжету. Московская эпидемия точечной застройки докатилась до провинциального Красноярска, который, если верить географическим картам, а не гадальным, находится в сердце России. В один из черных понедельников возле наших погребов начали рыть котлован под новый дом. Протестовали не только погребовладельцы, жители ближайших домов отсылали по инстанциям сначала гневные, потом жалостливые челобитные… Слабенькие надежды: «вот приедет барин, барин нас рассудит» — и традиционная развязка: «барина все нету, барин все не едет». Кстати, бывшего губернатора успели переизбрать, так что если бы мифическая теща и оказалась в наших рядах, помочь бы все равно не смогла. Я попросил знающего человека прояснить ситуацию. Он сразу сказал, что если чиновников заинтересовали, то нет смысла терять время и нервы, надо пытаться хотя бы получить компенсацию. Для этого требовались документы о праве на строительство погребов, или по-казенному — «овощехранилищ». Естественно, что оформлены они были недостаточно грамотно. И начались хождения по присутственным местам, выстаивания в душных обозленных очередях, новые поборы. А российские стряпчие, или, как их теперь называют, — менеджеры, способны загнать в гроб любого человека. Меня хватило на половину дистанции. Отлежался на операционном столе и махнул рукой на этот погреб и на все потраченные деньги.

Инженер К. Зарыл талант в землю.

Сочинитель К. Можно сказать и так. Библейская история.

Инженер К. Ладно, пока я жив, для господина сочинителя деньги третьестепенны, это бесславное и грязное занятие ты давно переложил на меня. Но историю с погребом надо было все-таки преобразовать в повесть. Получилось бы весьма злободневно.

Сочинитель К. Опять упреки?

Инженер К. А ты как хотел? Коли уж объявил себя писателем — будь им. Помнишь, когда я получил квартиру (заметь — не ты)?

Сочинитель К. Как не заметить, если постоянно тычут. Что дальше?

Инженер К. Жена Сыча удивилась, что ты не использовал такой шикарный материал.

Сочинитель К. Потом увезла Сыча в Америку, и Женя вообще перестал писать, а он далеко не из тех, кто черпал силы и вдохновение от земли русской. Ему без разницы, где жить, его родина и среда обитания — книжная полка. Но, тем не менее, замолчал. Может, все-таки дело не в земле, а в воздухе? Вирус графомании в российском воздухе намного заразнее, нежели в американском. И опаснее.

Инженер К. Я где-то читал, что в Исландии количество писателей на душу населения самое высокое. Но ты не увиливай, слышал, что Европа с Америкой тебе не указ, разговор о другом. Написал бы про перипетии самостроя, потом про заморочки с освоением дачных участков в начале девяностых и завершил бы погребом. Вот тебе и трилогия. Жилье и кормежка — самые больные вопросы даже в спокойные времена, а в революционные, в период распада общества и падения нравов — плодороднейшая нива.

Сочинитель К. Яркие типажи, свежие сюжетные ходы, срез времени… Я могу назвать еще десяток ненаписанных книг.

Инженер К. Нашел чем хвастаться. Профукал? Лень матушка?

Сочинитель К. При чем здесь лень?

Инженер К. Значит, таланта не хватает. Жаловаться, что долго не печатали, проще всего. Теперь-то печатают. В московском издательстве здоровенный том вышел. Надо сконцентрировать волю и «выдавать на гора».

Сочинитель К. Касаемо таланта и воли, может, ты и прав. Но есть такое понятие, как элементарная усталость. Если докапываться до причин и следствий, придется снова вспоминать о тех, кто творил мне пакости, причем не из трусости под давлением обстоятельств, а намеренно, ради удовольствия, но говорить о них — никакого желания. Переломы плохо-бедно срослись. Чешутся порою, а чесаться неприлично. Намного приятнее вспоминать о тех, кто пытался помочь, хотя бы морально: о Владлене Белкине, Володе Леоновиче, Гамлете Арутюняне. Гамлет мало того что всегда верил в меня и не давал раскиснуть, он и спонсора нашел для издания петуховских историй, да и вдохновил на них тоже он. Юра Беликов очень помог, воскресил похороненного мной поэта. Я уже простился со стихами, думал, что они ушли навсегда, но после знакомства с ним стихи стали возвращаться, за последние годы сотни полторы записал, и некоторые весьма приличные.

Инженер К. Это про Манделу приличное?

Сочинитель К. Нет, про Манделу писал при Советской власти, когда Валера Ковязин в «Блокноте агитатора» квартиру зарабатывал. Сидели они в Доме политпросвещения, а в подобных конторах всегда богатые буфеты. Взял я партийного пивка и поднялся к Валере. У него как раз девушки журналистскую практику проходили. Старый ловелас распустил хвост и спрашивает, не могу ли я поговорить с художником Бахтиным, чтобы он для их органа картинку нарисовал. Говорю, что он вряд ли возьмется, ему птичек и собольков хватает. Тогда он меня озадачивает на предмет стихов для их сверхсерьезного издания. Послать его при студентках неэтично, и я скромно обещаю постараться. Валера выпендрился и забыл, а я привык свои обещания выполнять. Написал стихи в защиту Манделы. Не напечатали, разумеется, но он шутку оценил, бутылку поставил.

Инженер К. Обо мне, разумеется, не вспомнил.

Сочинитель К. Ну, как про тебя забуду. Перед тобою и Валей в неоплатном долгу за то, что терпели меня всю жизнь.

Инженер К. Поднадоел ты нам. Особенно мне.

Сочинитель К. Да и Вале, наверное.

Инженер К. Может, пойдем, разбудим и спросим.

Сочинитель К. Она спросонья такого наговорит, никаким юбилеем не отбрешемся.

Инженер К. Я, пенсионер, как-то и забыл про него.

Сочинитель К. Серьезная дата. Можно сказать — пугающая.

Инженер К. Хочешь итоги подводить?

Сочинитель К. Было бы что подводить. Может, перенесем еще на 10 лет? Авось и сотворю нечто этакое… Пока не знаю, какое.

Инженер К. Ну ты оптимист!

Сочинитель К. Вот за это и предлагаю выпить.

Инженер К. За что? Извини, не понял.

Сочинитель К. За появление оптимизма.

Инженер К. Что-то припозднился он.

Сочинитель К. Лучше поздно, чем никогда.

Инженер К. Банальности стал изрекать.

Сочинитель К. Так старею, а старики всегда говорят банальности, хотя им кажется, что они вещают нечто мудрое. И вообще, хватит надо мной издеваться, давай выпьем.

Инженер К. Эко тебя понесло. После инфаркта пить нельзя.

Сочинитель К. Я и не буду. Ты выпьешь, а я кваском запью.

Инженер К. Согласен. У меня к этому дню пара огурчиков на даче выросла. Маленькие, но сорвал. И молоденькой картошечки отварил. Соседи жадничают, ждут, когда с кулак будет, а я четыре куста выкопал — и полакомиться хватит. Гулять так гулять!

Июль 2016 года…

 

---

Сергей Данилович Кузнечихин родился в 1946 году в поселке Космынино Костромской области. Окончил Калининский политехнический институт. Более 20 лет работал инженером-наладчиком на предприятиях Урала, Сибири, Дальнего Востока. Автор многих сборников стихотворений и книг прозы: «Аварийная ситуация», «Омулевая бочка», «Где наша не пропадала» и др. Член Союза российских писателей. Лауреат Международной литературной премии им. Ф. Искандера и др. литературных наград. Живет в Красноярске.