У времени в плену

Валентина Иосифовна Сумина — художник, скульптор, график. Член Союза художников России. Иллюстратор книг Центрально-Черноземного издательства. Участник междунаpодных, всероссийских, зональных и областных выставок. Автор серии автолитографий «Октябрь в Воронеже» (1973), «Времена года» (по стихам А.В. Кольцова и И.С. Никитина), циклов «Дети войны», «Лебеди», «Земля и небо (думы о космосе)», «Пpасковья Щеголева», акварелей, офортов, пастелей, скульптур, художественной керамики. В декабре прошлого года в зале воронежского Дома художников на Пушкинской прошла ее юбилейная выставка.

Высокое Дерево жизни,

Я — твой трепещущий лист.

Из стихов Валентины Суминой

Так получилось, что, придя на выставку Валентины Суминой, неожиданно, без уговора, встретился в зале с самой художницей. Вместе стали ходить вдоль и поперек экспозиции, останавливаясь то у одной, то у другой работы. По ходу разговора я отметил жанровую многогранность и тематическую широту выставленных произведений.

— А меня, по правде, не очень-то радует сделанное за последние годы, — отвела похвалу Валентина Иосифовна. — Конечно, сказывается возраст, силы, зоркость уже не те. Но главное — с годами возрастает критичность, требовательность, строгость к себе самой. Написать, высказать-то хочется многое, даже, пожалуй, больше, чем прежде, душа переполнена. А понимаешь, что всего уже не успеть. Потому и нельзя размениваться по мелочам, сделать бы главное — то, к чему был призван. Вот как в старости Лев Толстой писал одному из друзей-писателей, кажется, Лескову, касательно заблуждений большинства творческих людей: достаем, мол, из мешка всякий хлам, воображая, что это-то и нужно людям, и вдруг оказывается, что забыл и не вытряхнул забившееся в угол самое важное и нужное. Отслуживший мешок бросят в мусор, и то одно, действительно хорошее, нужное Богу и людям, так и останется в нем и сопреет.

Подходим к серии автолитографий «Дети войны», завершенной художником в 2014 году. Останавливает, не дает пройти мимо жесткое, драматическое письмо, неизбывная печаль лиц персонажей. Да ведь сама Сумина из того же поколения, из тех же детей, в раннюю пору жизни обожженных бедствиями войны. И все же о своем детстве юбиляр вспоминает со светлой любовью:

— Я из Воробьевского района, из крестьянской семьи. Отец и мать хлебопашцы, трудились в колхозе от зари до зари. Время послевоенное, голодное, бедное. Родителям кусок хлеба доставался тяжким трудом. Но и отдыхать они умели. Отец замечательно играл на гармошке, мама певуньей была. Сестры тоже хорошо пели. Нас было пятеро детей — четыре сестры и брат. У каждого имелся свой какой-то талант. Брат Петр писал стихи, музыку, увлекался философией, лепил из глины и первым из нас пришел к вере… Родители поощряли в детях стрем­ление учиться, не жалели денег на книги. Я перечитала почти все, что имелось и в местной библиотеке. Книги и черная тарелка радио нас связывали с внешним миром, с мировой культурой, развивали воображение, будили фантазию. Я впитывала в себя все, как губка. И сейчас вижу себя, кудлатую, немножко нелюдимую девчонку в стайке таких же подростков на деревенской улице.

Разговор продолжился у рисунка «Мечтатель»: мальчишка с мечтательно раскрытыми глазами среди сказочно больших трав и цветов.

— Рано ли созрела догадка о своем призвании? Когда первый раз взяли в руки карандаш?

— Да как все дети — рисовала, чем придется, на чем попало, не придавая этому особенного значения. Кажется, в четвертом классе изобразила свой портрет по отражению в зеркале. Всем понравилось. Но на том мои художественные подвиги закончились. Я и мечтать не смела стать художником. Художники для меня были все равно, что небожители!

К мысли заниматься искусством профессионально Сумина пришла не сразу. После школы приехала в Воронеж, поступила в архитектурно-строительный (ныне монтажный) техникум. Училась и ходила в изостудию техникума, к Владимиру Алексеевичу Преснякову, старейшему ныне воронежскому художнику, настоящему мастеру и замечательно чуткому наставнику художественной молодежи.

— Пресняков заметил, что меня тянет к графике, к черно-белому рисунку, объему, и стал поощрять это во мне. Вторым учителем моим стала Евгения Михайловна Романовская. Она очень много вырастила художников. В ее изостудии все дышало преклонением перед искусством, культурой. Есть ли сейчас такие учителя? Не знаю. Но изостудий, где простые ребята могли бы бесплатно постигать тайны творчества, точно нет.

Поступая в Саратовское художественное училище, Сумина выбрала для себя самый сложный, пожалуй, и совсем не женский вид изобразительного искусства — скульптуру.

— Мне, наоборот, тогда казалось, что это проще, это по мне. Грязи, физиче­ского труда — а без этого ваяния не бывает — я не боялась, не белоручка, рабочая кость. Начала лепить — и меня сразу поразил этот вид творчества. Есть в нем что-то мистическое. Создаешь из глины человеческую фигурку — и словно даешь ей жизнь, вдыхаешь в нее душу… Помните легенду о Пигмалионе и Галатее? Непередаваемое чувство сопричастности к своему созданию!

Замкнуться целиком в скульптуре у Суминой не получилось — манили новые горизонты, другие, еще не освоенные способы выражения своего видения мира. Еще в училище, параллельно, стала заниматься литографией, керамикой, писать акварелью, тушью, пером, карандашом… Друзья говорили ей: «Зачем ты разбрасываешься?» А это шел настойчивый, непрерывный поиск себя самой, своей сущности, собственного стиля, формы.

— Любой сюжет в принципе можно реализовать разными приемами, в разном материале. Но интуиция подсказывает, что лучше всего получится именно в данной, определенной технике. И когда находишь средства выражения, точно соответствующие замышляемому образу, охватывает чувство легкости, свободы. Дальше пойдет само собой. Как я написала в одном из своих стихотворений: «И широко, победно и просторно взмахнула крыльями моя душа…»

— Вы пишете стихи?

— И стихи, и прозу. В свое время у меня прошло немало публикаций в местной прессе. Что просила моя душа, то я и делала. А душа без дела не оставалась. Как это у Заболоцкого? «Не позволяй душе лениться. Чтоб воду в ступе не толочь, она обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь!»

При всех шараханиях и увлечениях больше всего времени и трудов Сумина все же отдала литографии. И опять же — вроде бы дело случая. В Доме творчества художественным руководителем молодежного потока оказался известный советский график, заслуженный художник РСФСР Евгений Сидоркин. Ему понравились карандашные эскизы Суминой «Октябрь в Воронеже» и он предложил превратить их в литографии. Но как, если до этого она никогда не работала по камню (рисунок для литографии наносится на специальном литографском камне). Евгений Матвеевич взялся научить молодую художницу неизвестной ей технике. И научил, хотя времени и сил потратил немало.

— Вот скажите, зачем ему это было нужно? Сейчас я другое слышу от товарищей по союзу: «Да зачем я буду учить себе конкурентов?» Какая удивительная забота о передаче мастерства новым поколениям, не правда ли? И вот, не успела я закончить всю серию литографий, как она попала на выставку Международного фестиваля молодежи в Берлине. Случилось невероятное: у деревенской девчонки, никому не известной, без связей — и вдруг международный успех! За спиной у меня выросли крылья. Помню, Сидоркин тогда сказал: «Вам этого успеха хватит лет на двадцать пять-тридцать». Немножко ошибся. Прежняя наша жизнь кончилась через двадцать лет. В 1993 году началась новая. И все, что я делала, стало не нужно…

Серия «Октябрь в Воронеже», принесшая молодой тогда художнице заслуженное признание, представлена была и на этой выставке. Подходим, заново всматриваемся в композиции: «Митинг. Выступление Н.Е. Алексеевского, председателя губчека», «Запись в Красную Армию», «Заседание губкома». Разве скажешь, что они были созданы более сорока лет назад, когда от художников требовалась идеализация и апологетика «красных дней календаря»? И где же тут романтика и энтузиазм революции? Закрытые, бездушные, немые лица, напряженные, неживые какие-то фигуры, в глазах тревога и страх. Они решились на какие-то действия, но не знают, что будет дальше, что ждет их за ближайшим поворотом. Готовы к ломке, к насилию, к кровавой рубке гражданской войны. Темная сила, обреченная на самоуничтожение. Так видится. Как же могли пройти эти рисунки мимо бдительных глаз партийной цензуры?

— Там не могли и представить, что кто-то из нас мог замахнуться на собственную трактовку революционных мифов. И потом, я рисовала ведь без ненависти к этим людям, захваченным мировым вихрем событий. Они тогда воистину не ведали, что творили. И сами пали в рубках и чистках, никто не пережил революционного, а затем сталинского террора. По-человечески все они тоже жертвы «века-волкодава» и вызывают сочувствие. Так что не однозначны эти мои вещи…

Этим-то — неоднозначностью содержания, сложной трактовкой событий — «исторические» работы Суминой и становятся актуальнее сегодня, чем были вчера. Увидеть мир в ретроспективе, ощутить и понять прошлое, каким бы оно ни было, отнестись с состраданием к страстям и ошибкам тех лет способен не каждый художник. У Суминой есть это чувство времени, чувство историчности происходящего. Таковы литографии серий «Воронеж военный», «Жизнь Пpасковьи Щеголевой», «Земля и небо», «Трудные дети», картина «Победа». Эти работы созданы не для дома, не для дачи. Им место в музеях, школах, учреждениях культуры…

Самым тяжелым и губительным для художника Сумина считает невостребованность, отсутствие общественного интереса к его творчеству.

— Хороший художник, — говорит она, — это и духовный наставник, учитель жизни. Или кто-то всерьез считает, что стране нужны только «эффективные менеджеры», винтики и шурупчики, а не творческие, думающие люди? Да и потребность в героях не может совсем уйти из жизни народа. «Что — конь без хребта? Что мужчина — без храбрости? Что без героя — народ?» Конечно, и героическое в наше время изменило свой характер. Сейчас героизм в том, чтобы оставаться порядочным, бескорыстным человеком, отзывчивым и думающим не только о себе, но и о других. Героизм — держаться определенных позиций, сохранять нравственность. К сожалению, людей, героически несущих и отстаивающих убеждения, идеалы, становится все меньше. Их убивает не только то, что они чувствуют себя изгоями в обществе, сориентированном на потребление и обогащение (как правило, за чужой счет), но и нищета.

Мы подходим к работам последних лет — графические портреты современников, натюрморты, зарисовки с улицы…

— Для работы над большими темами нужны большие затраты, физиче­ские, духовные да и финансовые, — говорит Сумина. — Главное, нет спроса на такие темы. После выставки все эти работы вернутся в мою мастерскую. Обретут ли они когда-нибудь постоянного зрителя? Не знаю. Но надеюсь, что времена беспамятства и равнодушия не навсегда.