Свет несбывшейся мечты

ПЕРВЫЕ ШАГИ В НЕВЕДОМОЕ

 

Анатолий Карташов служил старшим летчиком 722-го истребительного авиационного полка 26-й истребительной авиационной дивизии 22-й воздушной армии Северного военного округа. Часть дислоцировалась в населенном пункте Бесовец северо-западнее Петрозаводска. Это в Карелии. Там бывают не только вьюги да метели, но и тихие морозные ночи. Он любил разглядывать глазастые звезды. Но более всего хотелось увидеть меж ними одну, едва заметную, торопливо спешащую по небосклону. Полковой штурман, знаток земных и небесных карт, советовал приглядываться ближе к горизонту в юго-восточном направлении. Тогда полетели первые спутники, ходил слух о скором запуске человека в космическое пространство, в книжках и журналах фантасты соперничали в предсказаниях грядущего, и мечтам не было границ.

Как-то после ночного полета, поддерживая в кругу друзей разговор на популярную тему, Карташов признался:

— А я бы полетел! Честное слово, полетел бы.

— На ракете? А вдруг горючки на обратную дорогу не хватит? — заронил зерно сомнения приятель-старлей.

Карташов недавно женился, молодая супруга уже пребывала в интересном положении, и будущему отцу вовсе не хотелось брать билет в один конец. Но рискнуть можно.

— Полетел бы, если гарантия возвратиться была бы процентов пятьдесят, — без всякой бравады, добродушно-серьезным голосом уточнил Анатолий.

Осенью 1959 года в часть приехали люди из Москвы и припомнили ему эти слова. Неожиданно вызвали на беседу. Незнакомый полковник медицинской службы прямо спросил в присутствии командира полка и дивизионного офицера по деликатным поручениям:

— Не хотели бы вы, товарищ старший лейтенант, поработать на новейшей технике? Полететь далеко, высоко, на больших скоростях? Понятное дело, с возвратом.

— То есть не Лайкой?

— Нет-нет, возврат будет обеспечен. На парашюте. Однако дело новое, всякое может приключиться. Не вам, летчику, объяснять.

— Тогда согласен.

— Вот и хорошо. Вашу медицинскую карту мы смотрели. Врачей вашей части опросили. Идите и ждите вызова в Москву, на серьезную медкомиссию.

— Но…

— Если было бы «но», то мы с вами сейчас не беседовали, — откликнулся офицер-особист. — Просьба о нашем разговоре никому не рассказывать. До свидания.

Вызов пришел ближе к Новому году. Со всей большой страны в Москву стали приезжать сотни молодых парней, летчиков истребительной авиации. Ими занялись специалисты Государственного научно-исследовательского испытательного института авиационной медицины Министерства обороны СССР.

Карташов потом вспоминал:

— Здоровье у всех отобранных было отменным — при ином раскладе все мы числиться в летчиках не смогли бы. Но и тут находили зацепки, чтобы отбраковать. У одного, например, брали из вены кровь, а он побледнел — не годится. Другой вообще врачей с детства боится: увидит белый халат — начинает нервничать. Шрамики какие-то находили, спрашивали — когда, по какой причине, при каких обстоятельствах… С малейшим изъяном отсеивали. Сильный, скажу вам, был отбор. Проверяли — что надо и что не надо. На нас же, так думаю, и диссертации писали: что им надо для опытов, то и исследовали. Имелись ограничения по весу — не более 70 кг, и по росту — не выше, по-моему, 175 сантиметров. У меня 172.

После тщательнейшей медицинской комиссии прошедших через сито отбора направляли в специально сформированную секретную воинскую часть 26226, которую потом назовут Центром подготовки космонавтов. Командиром части назначили полковника медицинской службы Евгения Анатольевича Карпова, до того руководившего отделом испытателей названного выше института авиационной медицины. На нем замыкались все вопросы организационного, технического, методологического, хозяйственного характера.

В штатном расписании в/ч значился отряд слушателей-космонавтов численностью в двадцать единиц. С этим контингентом как с «человеческим материалом» работать поручили известному авиатору и военачальнику генерал-лейтенанту Николаю Петровичу Каманину, занимавшему должность помощника по космосу Главнокомандующего Военно-воздушными силами страны, главного маршала авиации Константина Андреевича Вершинина.

Каманин получил большие полномочия. Тогда говорили так: Королев готовит технику к полетам в космос, а Каманин — людей. Был он человеком дельным, настойчивым, умел рационально планировать, сочетал требовательность с заботой о своих подопечных. В молодые годы Николай Петрович учился в Борисоглебской военной авиационной школе летчиков. Он один из тех пилотов, кто, рискуя жизнью, спасал экипаж и пассажиров парохода «Челюскин», затертого во льдах Северного Ледовитого океана. Стал вторым по счету Героем Советского Союза. В 1937-м двадцативосьмилетний националь­ный герой избирался в депутаты Верховного Совета СССР от группы восточных районов Воронежской области. Избиратели с восторгом шли на встречи с ним. Одна из таких встреч, к примеру, проходила в школе-семилетке села Артюшкино Архангельского района (вошедшего потом в район Аннинский). Народу набилось столько, что от недостатка кислорода тухли керосиновые лампы.

Не лишне напомнить также, что Каманин одно время воевал на Воронежском фронте, командовал штурмовым авиационным корпусом.

Под начало генерала Каманина в отряд слушателей-космонавтов строгие медики полковника Карпова отрекомендовали как раз двадцать человек — по числу вакансий. Вот их имена в алфавитном порядке: Иван Аникеев, Павел Беляев, Валентин Бондаренко, Валерий Быковский, Валентин Варламов, Борис Волынов, Юрий Гагарин, Виктор Горбатко, Дмитрий Заикин, Анатолий Карташов, Владимир Комаров, Алексей Леонов, Григорий Нелюбов, Андриян Николаев, Павел Попович, Марс Рафиков, Герман Титов, Валентин Филатьев, Евгений Хрунов, Георгий Шонин.

Самым старшим по возрасту в отряде оказался Беляев, 1925 года рождения, а самым младшим был Валентин Бондаренко — он с 1937-го. В этом списке, как ее потом назовут, гагаринской «двадцатки» двое — уроженцы Воронежской области. Это Иван Аникеев, родившийся в городе Лиски, и Анатолий Карташов. Если кто помнит, в Советском Союзе население тогда составляло примерно 210 миллионов человек. В Воронежской области проживало 2,4 миллиона. Или 1,14 процента от общесоюзной численности.

А в первом отряде космонавтов воронежцев было десять процентов — каждый десятый. Достойное представительство!

 

СЫН ЗА ОТЦА НЕ В ОТВЕТЕ

 

Родина Анатолия Карташова — село Садовое тогдашнего Садовского, а ныне Аннинского района. Здесь герой нашего очерка появился на свет 25 августа 1932 года в семье рабочего сахарного завода. Отец Яков Прокофьевич в молодые годы служил в Красной Армии и был там командиром подразделения. Но это его не спасло, когда в тридцать шестом кто-то настучал на него в известные органы: утаивает, мол, Яшка Карташов, что из небедной семьи вышел, из кулацкой.

И что же вы думаете, посадили в тюрьму — «за скрытие соц. происхождения». Вскоре, однако, дело по кассационной жалобе осужденного пересмотрели и отпустили по мотиву того, что при призыве Карташова на военную службу в анкете не было вопроса о социальном происхождении. Да и еще не так строги в то время были следователи, прокуроры, судьи.

Перед самой Великой Отечественной отец поссорился с капризными соседями из-за межи. Отношения выясняли прямо на огороде. Крики слышала вся Гудовка — так звалась улица по той причине, что на праздники здешний народ, отведав с избытком самогонки, гудел и в прямом смысле слова, и в переносном. Куда надо ушло письмецо, будто Яков Прокофьевич в разговорах с жителями села систематически распространяет клеветнические измышления в адрес руководителей партии и правительства, опошляет советскую власть в нехороших выражениях, не желает торжества социализма вообще и колхозного строя в частности, высказывает пораженческие настроения. В ночь перед третьим днем войны приехал «воронок» и отвез бывшего красного командира, а потом ударника первых пятилеток, стахановца в Аннинское межрайонное отделение НКГБ. Там споро составили обвинительное заключение: «Допрошенный в качестве обвиняемого Карташов Яков Прокофьевич, 1905 г.р., виновным себя не признал, но достаточно изобличается в преступной его деятельности», под коей имелась в виду антисоветская агитация и пропаганда. «Изобличенного» судили не по месту жительства, а этапировали в Златоустовскую тюрьму.

После короткого и несправедливого разбирательства Челябинский областной суд навешал Карташову по широкозахватной 58-й статье Уголовного кодекса РСФСР десять лет исправительно-трудовых лагерей и пять лет поражения в правах.

Отец из сибирских краев, где закон — тайга, а прокурор — медведь, домой не воротился: в 1942-м то ли от цинги умер, то ли надорвался на лесоповале.

А сыну его Анатолию по правилам того времени всякий раз приходилось писать в анкетах, что отец покойный был судим. Это обстоятельство не только портило нервы, но и было тем самым «но», часто мешавшим по понятным причинам. Но, тем не менее, судьба к нему была благосклонна.

Когда учился во втором классе, в школу приходила медицинская комиссия. Доктор из поликлиники слушал сердце и легкие через трубку, заставлял дышать и не дышать, стучал молоточком по коленкам. «Хоть сейчас — в летчики», — озвучил доктор свое мнение о здоровье пацана. С этого дня маленькой искоркой засветилась в мальчишеском сердечке мечта, и он пошел за ней сначала робко, потом все увереннее и настойчивее…

В 2016 году десятиклассница Садовской средней школы № 1 Саша Невзорова под впечатлением от первых публикаций о Карташове на страницах газет «Коммуна», «Воронежская неделя», «Аннинские вести» разыскала в своем селе людей, знавших Анатолия Яковлевича, и записала их воспоминания.

По словам одноклассницы Тамары Петровны Косолаповой, Анатолий «рос крепким, любознательным, мечтательным и очень скромным, но друзей у него было много. Никогда никого не обижал. Отличником не был и в отстающих не ходил. Много помогал матери по дому. После окончания семилетней школы пошел работать в механическую мастерскую инструментального цеха сахарного завода, чтобы заработать денег на дорогу в Воронеж. У него была цель — поступить в самолетный техникум. Этого он добился».

«Толик очень слушался маму. В тринадцать лет он косил сено в лесу для коровы, — рассказала тетя нашего героя Анна Тимофеевна Малиновская. — Парень был видный, но совсем не вульгарный. Очень любил рыбалку. Внимательный был, вежливый, слушал все с пониманием, что ни говорили. У нас гостил его старший внук, мальчик — весь в деда. Ушибется, а не заплачет, только потрет больное место. Дедушка учил его быть выносливым».

Добром поминает Карташова его друг детства, житель Садового Николай Иванович Поленников: «Плохих качеств я в нем никогда не видел. Редко, но он бывал в Садовом. Мы встречались, подолгу толковали. Рассказывал, как однажды в небе на границе Карелии встретился с американским летчиком и помахал ему рукой, чтобы улепетывал восвояси».

Подчеркнем, что Саша Невзорова под руководством учителя истории Людмилы Николаевны Леглер написала исследовательскую работу о Карташове, которая получила высокую оценку.

 

ЗОВУТ НЕБЕСНЫЕ ДОРОГИ

 

С большим интересом Анатолий начал учебу в авиационном техникуме. От старшекурсников прослышал, что есть в городе аэроклуб Осоавиахима. Как-то увязался с ними. Деревенский пацан, не поднимавшийся прежде выше ветлы на огороде, записался в аэроклуб и напросился прыгать с парашютом. Первый прыжок — память на всю жизнь. Вылез из «По-2» на крыло, глянул вниз — и сердце, екнув, не то чтобы в пятки ушло — вообще куда-то провалилось. Захотелось назад, в спасительное нутро самолета, да ноги не слушаются. Но пересилил себя, подумал — будь что будет. Зажмурился и прыгнул. А потом даже обиделся на парашют. Так мягко, зашуршав шелками, раскрылся белый купол. Захотелось снова в небо и снова вниз. И опять страшно!..

Занимался он очень хорошо. И в техникуме, и в аэроклубе, где научился не только прыгать с парашютом, но и пилотировать легкий самолет. В воронежской областной газете «Коммуна» в 1950 году напечатали снимок фотокорреспондента Михаила Евстратова с подписью: «Юноши и девушки воронежских предприятий и учебных заведений с большим увлечением овладевают в аэроклубе летным искусством. Курсанты Воронежского аэроклуба И. Стрельцов, А. Карташов и А. Мухин над изучением авиационного мотора».

Небо взяло верх. Вместо того чтобы распределиться с дипломом техника-механика авиамоторостроения на местный «почтовый ящик», выпускник Карташов пошел в районный военкомат и попросил направить его в Чугуевское военное авиационное училище летчиков. Почему Чугуевское? Во-первых, там учился сам Иван Кожедуб, ас из асов, герой из героев, пример из примеров. Во-вторых, близко этот городок, под Харьковом, не особенно далеко от Воронежа.

Аккурат к вступительным экзаменам подоспела бумажка с угловым штампиком и круглой печатью из родного сельсовета. В ней будущего пилота истребительной авиации попрекали покойным отцом — «врагом народа». Утаивать бумагу было опасно. Замполит пошел к уполномоченному.

— Вот, — говорит, — почти готовый пилот. Авиатехникум окончил, в аэроклубе занимался и третий разряд по парашютному спорту имеет. Это вам не десятиклассник, возмечтавший о небе после чтения приключенческих книжек.

— Да, — согласился уполномоченный. — Серьезный паренек. Но надо посоветоваться.

И отправился к своему начальнику. Начальник оказался умным и дальновидным человеком. Пригласил замполита и сказал ему, поправляя портрет вождя на стене:

— Иосиф Виссарионович учит нас, что дети за родителей не отвечают.

А Сталин-то еще жив был, запросто могли развернуть парня восвояси!

По окончании авиационного училища в 1954 году лейтенанта Карташова направили в Карелию, где он легко и уверенно освоился в истребительном авиационном полку, сразу показав себя перспективным и дисциплинированным летчиком. Здесь на каком-то мероприятии в гарнизонном Доме офицеров познакомился с милой девушкой Юлией, учившейся в техникуме по торговой части.

Юля снимала угол в частном доме на окраине Петрозаводска. И было как в романтическом кино — ну не мог не подкорректировать маршрут планового полета Анатолий, чтобы не пролететь над домиком под шиферной крышей. Не раз и не два говорила хозяйка — скажи своему жениху, чтобы не летал так низко, он дымоход снесет! Или замуж поскорее выходи. Жених-то завидный!

Она и вышла за него, стройного голубоглазого красавца. Когда муж получил приказ прибыть в Москву, жена родила дочь и находилась в роддоме. Передал ей кулек с мандаринами и записку, что убывает в срочную командировку.

На память о Карелии в семейном альбоме осталась фотография летчика Карташова в кожанке, с медвежонком.

— У меня был ручной медведь, я его маленьким у лесорубов взял, — поведал давнюю историю Анатолий Яковлевич в интервью киевскому еженедельнику «2000». — Зверь у меня больше года жил. Небольшой такой, килограммов… 120. Построил ему из бревен загородку, нору медведь себе сам выкопал. Он туда все миски, кастрюли, котелки затаскивал. Я за кухонной утварью к нему лазил: в одной куртке заберусь в берлогу, начинаю выкидывать кастрюльки да тазики, а мишка мне уши лижет. Нравилось медведю солдат гонять. Через забор перелезет — и за ними… Однажды зимой километра полтора гнал… А то в казарму заберется, туда-сюда ходит мимо часового… Был случай, когда он набезобразничал: возле пирамиды с оружием стоял бачок с водой, так он его перевернул, воду выпил. Потом я узнал, почему он это сделал: в доме нашел бочку с соленой капустой и всю съел… Ко мне командиры приставали: убери его да убери, не то не ровен час… А куда уберешь? В лес не идет. Да он бы там и не выжил. И в Москву с собой не заберешь. Пришлось… Так жалко было!

 

В ГАГАРИНСКОЙ «ДВАДЦАТКЕ»

 

Это совершенно очевидно, что кандидатов в отряд космонавтов тщательно отбирали не только по медицинским показателям. Работала так называемая мандатная комиссия. Например, обсуждали за глухими дверями кандидатуру Юрия Гагарина. Он, будучи мальчишкой восьми лет, находился на территории, временно оккупированной гитлеровскими захватчиками. Такой же колкий факт имелся и в биографии Павла Поповича. Но куда большие сомнения были насчет кандидатуры Анатолия Карташова из-за репрессированного отца. На тот момент Яков Прокофьевич еще не был реабилитирован. Дело этого «врага народа» лежит в воронежском архиве. В папке — протоколы допросов, очных ставок, приговор и много чего другого из года сорок первого, но документ о посмертной реабилитации датирован лишь 1992 годом.

Тут может быть только такое предположение. Если бы Анатолий осуществил свой высокий полет, то его анкетный минус обернулся бы в хороший плюс. Озабоченный разоблачением культа личности предыдущего вождя, тогдашний совет­ский лидер Никита Сергеевич Хрущев — а без его одобрения в космос никого не посылали — мог по праву на всю страну и на весь мир заявить: вот, смотрите, при Сталине отца подвергли политическим репрессиям, а я его сына в космос послал!

Интересна и такая деталь: Карташов никогда не был членом Коммунистической партии. Комсомольцем — был, но в КПСС не просился и, что любопытно, никто его туда силком не тянул.

О том, как готовили первых космонавтов, написаны книги, сняты фильмы. Уже никакой государственной тайны некогда сверхсекретная «тема № 6» в наши дни не представляет. По этой теме, понятное дело, сначала не было методик, многое делалось с чистого листа, на ощупь и с превеликим запасом. В будущих покорителей Вселенной надо было вложить за короткий период большой объем теоретических знаний по физике, астрономии, медицине, картографии и геодезии, радиотехнике, технике связи и, само собой разумеется, — знаний сугубо военных, обучить фотографии и кинооператорскому делу. Их организмы требовалось подготовить не просто к работе в особых условиях, а к выживанию в условиях экстремальных.

Однажды молодых людей повезли на завод. Там их встретил лобастый человек со строгим взглядом проницательных глаз. Профессор Сергеев, под таким псевдонимом представили космонавтам генерального конструктора космических систем Сергея Павловича Королева, показывал готовое изделие — первый в мире пилотируемый космический аппарат. Один из заводских специалистов, участвовавший в показе, так описал это событие:

«— Мы подошли к тому рубежу, — обратился Королев к будущим покорителям Вселенной, — когда стал возможен полет человека в космическое пространство. Это уже не мечта, не фантазия, а реальность завтрашнего дня. Кто-то из вас будет первым, совершит полет на трехсоткилометровую орбиту. Готовьтесь. Машина есть.

Сказав так, Сергей Павлович пристально посмотрел на своих любознательных слушателей. Хотел сразу узнать их реакцию на свои слова. Карташов осторожно толкнул рукой Гагарина:

— Вот видишь, Юрий, ставка делается на нашу группу».

Гагарин, не робея, попросился посидеть в «шарике». Ему разрешили. Профессор пожелал слушателям отряда космонавтов поспешить с изучением аппарата. А Гагарина запомнил: тот, прежде чем забраться в кабину, снял ботинки.

Генеральный торопился. В Соединенных Штатах раньше на год начали энергично готовить группу астронавтов, правда, всего из семи человек. Надо было их любой ценой опередить. Запуск Советским Союзом первого искусственного спутника Земли 4 октября 1957 года уже положил начало битвы за Космос. Несмотря на то, что технически это небольшое изделие ничего особенного из себя не представляло, оно нанесло по американской спеси сильнейший удар в смысле политическом. Наша внешняя разведка доносила о намерении американцев взять реванш — опередить СССР с запуском пилотируемого космического корабля, называлась конкретная дата старта. 21 апреля 1961 года ракета «Редстоун-3» с капсулой «Меркурий» должна была стартовать с мыса Канаверал на высоту до 200 километров. Называлось имя пилота — Алан Шепард, старший лейтенант, 37 лет. Орбитальный полет не предполагался, простой подскок и спуск капсулы на парашюте в океан в пятистах километрах от точки старта.

То есть в США, чтобы стать астронавтом, хватало, образно говоря, подпрыгнуть на высоту не менее ста километров. В СССР для космонавта планка была куда выше: выполнить не менее одного полного оборота вокруг Земли со скоростью как минимум первой космической (примерно 8 км в секунду). Такой орбитальный полет нельзя совершить на 100-километровой высоте из-за сопротивления остатков атмосферы. Надо не менее 150 км (у Гагарина было 181 км в перигее и 327 в апогее). Разница, как видим, между космонавтом и астронавтом по тем временам была великая.

Наше первенство с полетом человека на орбиту подтвердило бы право СССР — страны социализма — называться великой космической державой, а сам бы Королев поставил жирный восклицательный знак в списке тех дел, что он сумел совершить в своей жизни, в которой тоже была несправедливость, были горькие годы работы в «шарашке» под надзором…

Когда был создан корабль-тренажер и привлеченный Сергеем Королевым в качестве инструктора-методиста авторитетный летчик-испытатель Марк Галлай начал на нем занятия с космонавтами, возникла большая проблема: тренировать всю «двадцатку» неудобно, трудно, да и дело идет слишком медленно. Посовещавшись с «верхами», начальство Центра подготовки космонавтов решило выделить небольшую группу — шесть человек — для ускоренной подготовки к первым полетам.

Сделать это было нелегко; все летчики оправдывали надежды, которые на них возлагались. При отборе в «шестерку» в первую очередь учитывались «габариты», результаты нагрузочных проб, успехи в теоретических занятиях, физическая подготовка. Волынов слишком широк, Шонин высоковат. Комаров отличался математическим складом ума, был силен в других точных науках, но у него не очень хорошо шли дела на центрифуге, а потом врач Адиля Котовская нашла у Владимира небольшое, но все же нарушение сердечного ритма. Комаров очень хотел попасть в первую группу и, безусловно, имел на это право, прежде всего благодаря своей инженерной подготовке, но медики отдавали предпочтение другим, которые тоже прекрасно учились и одновременно отличались завидным здоровьем и выносливостью. Учитывались результаты психологических тестов, которые проводились психологом Федором Горбовым и его сотрудниками. Наконец, учитывались просто характер, темперамент, общительность, отношение к товарищам, поведение в быту — короче, учитывалось все, что поддавалось учету.

Кстати сказать: по общему мнению, Анатолий Карташов был первым красавцем в гагаринской «двадцатке», у него был ровный характер; жизнь с оглядкой на то самое «но», о котором уже упоминалось, научила его дисциплине, опрятности, ответственности за сказанное слово.

В конце концов была сформирована первая, так сказать, авангардная группа из шести человек в следующем составе: Валентин Варламов, Юрий Гагарин, Анатолий Карташов, Андриян Николаев, Павел Попович, Герман Титов.

 

ЦЕНА ПОСПЕШНОСТИ МЕДИКОВ

 

Карташов легко справлялся с, казалось бы, запредельными физическими и умственными нагрузками, с азартом выполнял парашютные прыжки — и затяжные, и на воду, и на лес, и ночные. Он это любил: на момент зачисления слушателем-космонавтом уже имел 200 прыжков! Больше, чем у любого другого из товарищей по отряду. У Гагарина всего четыре прыжка тогда было в активе.

В кресле сурдокамеры Анатолий провел десять суток в абсолютной тишине, с «рваным» режимом сна — три часа днем и три часа ночью. На нем проверяли режим недосыпания. Задремать в неразрешенное время нельзя было никак: включалась звуковая сигнализация, мигали лампочки. И тогда испытуемый представлял, как недосыпом пытали на допросах его отца. На пятый день испытания гробовой тишиной Карташов записал в дневнике наблюдений: «Подумаешь, сурдокамера. В Петропавловской крепости узники сидели в камере-одиночке по 15 лет. А дежурные по коврам ходили, чтобы не было слышно шагов. А здесь… Выдержу».

А попробуйте кто-нибудь и узнаете, каково два часа и десять минут неподвижно просидеть в термокамере при 70 градусах. А он выдержал.

В барокамере Анатолия «поднимали», стравливая давление, до высоты 15 километров в одной кислородной маске, без специального костюма. Кровь, казалось, вот-вот закипит.

Очень непростым, но интересным было испытание на невесомость. Ее на десяток секунд создавали в самолете, резко терявшем высоту. В условиях кратковременной потери веса Анатолий Карташов и его коллеги не только привыкали к необычному состоянию свободного парения, но и учились выполнять определенную работу — писать, пить воду из фляжки, принимать пищу.

Вышло так, что «двадцатку» набирали не за один день, а в течение двух месяцев. Карташов появился в ней последним, когда уже начались учеба и тренировки. Чтобы догнать других, врачи предложили ему пройти испытания на центрифуге в ускоренном порядке — за один день. По инструкции на это отводилось минимум пять дней: сегодня четырехкратная перегрузка, завтра шестикратная, послезавтра восьмикратная и так далее.

Он согласился. Сначала раскрутили до четырехкратного ускорения. Держали три минуты. После нескольких минут отдыха, не покидая кресла, раскрутили до шести, потом до восьми, до десяти крат…

Это было грубейшим нарушением методик! Однако все шло благополучно. У слушателя-космонавта Карташова никаких отклонений в организме приборы не обнаруживали. Решились дать 12-кратную перегрузку. А что значит 12-кратная? Это когда вес тела увеличивается в 12 раз. Анатолий весил 70 килограммов. Перемножьте 12 на 70 и получите 840 килограммов!

Он и это испытание осилил! Вылез из кабинки, весь мокрый, прошелся ровненько, выполнил все положенные после этого упражнения на сообразительность. Специалисты посмотрели показания самописцев, проверили у испытуемого артериальное давление, пульс. Все вроде бы в удовлетворительных пределах.

Но когда люди в белых халатах раздели его для осмотра, то на спине нашли петехии — кожу окрасила кровь из лопнувших от огромного напряжения капилляров, всего-то несколько лиловых пятнышек. Беды особой не было, но врачи есть врачи — стали судить да рядить.

— Я себя прекрасно чувствую! — взмолился Анатолий, предполагая недоброе. — Хотите, сейчас десять километров пробегу на первый разряд? Или даже пятнадцать…

— Да что вы, товарищ слушатель! А вдруг в мозгу какой-нибудь сосуд лопнет, и тогда инвалид на всю жизнь. А то и хуже, — упорствовали набежавшие со всех сторон медики.

В итоге решили отправить Карташова на дополнительные обследования в Центральный военный научно-исследовательский авиационный госпиталь. Через недолгое время пребывания в этом учреждении специалисты в области сосудистой медицины разрешили дальнейшие тренировки, и он с новым азартом включился в работу.

Мало кто знает о том, что первый космический полет корабля-спутника «Восток» с человеком на борту согласно совместному постановлению ЦК КПСС и Совета министров СССР планировался на декабрь 1960 года. Но произошло ЧП на космодроме. 24 октября на стартовой площадке взорвалась подготовленная к испытательному пуску межконтинентальная баллистическая ракета Р-16, способная доставить пятимегатонный термоядерный заряд на дальность до 13 тысяч километров. При взрыве погибли 74 человека — среди них Главный маршал ракетных войск и артиллерии Митрофан Иванович Неделин, уроженец города Борисоглебска Воронежской области. Об этой трагедии будущие космонавты узнали, но никто из них не подал рапорт об отчислении из отряда. Напротив, с большей настойчивостью тренировались в ожидании новых сроков полета.

17 и 18 января 1961 года первая группа слушателей сдавала выпускные экзамены. Из-за отлучки на дополнительное обследование Карташов в эту группу не попал, его место в «шестерке» занял озорной балагур Григорий Нелюбов. Еще с осени ходили слухи, что начальство определило на первый полет Гагарина, следом в очередь ставили Титова, третьим часто называли Карташова. А теперь?

По итогам двухдневных экзаменов составили акт за подписью председателя экзаменационной комиссии генерал-лейтенанта Николая Петровича Каманина, руководителя Центра подготовки космонавтов. В нем говорилось: «Комиссия рекомендует следующую очередность использования космонавтов в полете: Гагарин, Титов, Нелюбов, Николаев, Быковский, Попович».

Можете себе представить, каково было на душе у Анатолия! Пусть не первый, пусть не второй, но третий или даже шестой — это тоже было бы для него здорово! Мечта жар-птицей ускользала из рук. А ведь он с такими трудами шел к ней…

Ему пообещали, что непременно включат в состав второй группы, ей экзаменационное испытание назначили на первые числа апреля того знаменательного в истории нашей бывшей державы 1961 года. И опять в списке допущенных к экзаменам слушателя-космонавта капитана Карташова не оказалось.

Медики не рискнули взять на себя ответственность.

Анатолий до того расстроился, что написал заявление с просьбой отчислить из отряда. Узнав об этом, друзья стали отговаривать. Просили успокоиться и снова пройти медицинскую комиссию. Но Анатолий стоял на своем, поскольку, видимо, считал, что есть большой риск рецидива с капиллярами в будущем, отчего не видать не только космоса, но и работы в авиации. Примеры были, когда при отборе кандидатов в космонавты обнаруживались какие-то мелочи, из-за которых людей отправляли назад в части, там мелочи «раздувались» и в итоге находились препятствия для дальнейшей службы в качестве боевого летчика.

Известный в свое время журналист «Комсомольской правды» Ярослав Голованов, автор множества статей по космической тематике, а потом книги «Королев: факты и мифы», приводит слова второго советского космонавта Титова по поводу Карташова. Вот что ответил Герман Степанович: «Я считаю, что с Толей медики перестарались. Это прекрасный летчик, и он мог стать отличным космонавтом. Если бы он проходил все испытания, которые проводят сегодня, то, безусловно, выдержал бы их».

Просьба Карташова была удовлетворена: 7 апреля главнокомандующий Военно-воздушными силами маршал К.А. Вершинин, в чьем ведении были космические вопросы, подписал приказ № 462 о его отчислении из отряда. Но формулировка была безжалостна и до слез обидна: по болезни, а не по собственному желанию, как он просил. Такая формулировка закрывала ему путь не только в космос, но и в истребительную авиацию.

По правде сказать, есть и другие объяснения случившегося с Карташовым. Космонавт-11 Алексей Леонов в своих воспоминаниях «Время первых: судьба моя — я сам…» пишет об одном из медицинских экспериментов над слушателями-космонавтами: смазывали участок тела растительным маслом, прикладывали малюсенький стеклянный резервуарчик и откачивали из него воздух (принцип банок, которые ставят от простуды). Это был тест на ломкость сосудов.

Так вот. У Карташова в некоторых случаях кожа не просто синела или краснела как у всех, а набиралась в некотором количестве кровь в колокольчик. То есть какие-то проблемы с капиллярами все-таки изначально были.

В некоторых же источниках можно встретить утверждение, будто Анатолий сам виноват. Он, напомним, в отряд космонавтов был зачислен самым последним. Не жалея себя, стремился в короткий срок сравняться с другими слушателями по объему тренировок. «Часто шел на нарушение установленных методик», — пишет Антон Первушин в книге «Первые в космосе. Шаг в неизвестность». Вот, дескать, и переусердствовал.

Увы, увы и еще раз увы. В то время, по крайней мере, до полета Юрия Гагарина, в Центре подготовки космонавтов властвовали медики. Они что хотели, то и делали. Иногда их подопечным казалось, что на них ставят эксперименты по выявлению пределов выносливости или порога выживаемости. Впоследствии очень жаркие градусы в термокамерах, сверхразряженная атмосфера в барокамерах, запредельные перегрузки и прочие тесты были признаны не только абсолютно ненужными при подготовке космонавтов, но и чрезвычайно опасными для здоровья людей. Но тогда надо было терпеть. Будешь спорить — сойдешь с дистанции.

«Мы находились в режиме бесправного человека», — это признание Алексея Леонова в документальном фильме «Первый отряд. Испытано на себе».

Известно, что члены первого отряда не раз и не два жаловались на произвол медиков. Говорят, вопрос «разрулил» Сергей Павлович Королев, потребовавший от командования Военно-воздушными силами сократить медицинскую тематику, а высвободившиеся часы передать ученым и конструкторам в области космической техники. Были свидетели разговора Королева с Ф.А. Агальцовым, одним из заместителей Главнокомандующего ВВС СССР.

— Сколько крови, Филипп Александрович, нам попортили ваши медики! То вестибулярный аппарат неустойчив, то кровяное давление чуть выше нормы. Безжалостно браковали боевых летчиков, — сокрушался генеральный конструктор.

— Ты считаешь, кого-то отчислили не совсем справедливо? — уточнил генерал-полковник авиации Агальцов.

— Конечно, не справедливо. Например, по несущественным причинам был отчислен из отряда перспективный Анатолий Карташов.

Не знаю, насколько можно верить уже упомянутому писателю Анатолию Александрову, но в его документальной книге изложен очень интересный факт. Вечером 28 марта 1961 года, считай, за пару недель до гагаринского страта, в конференц-зале Президиума Академии наук СССР вице-президент, академик Александр Васильевич Топчиев проводил первую пресс-конференцию по результатам исследований на пяти запускавшихся ранее беспилотных кораблях-спутниках типа «Восток». Ажиотаж в зале царил невероятный. Особенно усердствовали американские журналисты. Корреспондент еженедельника «Уикенд» по фамилии Хейндерсон, как видно, хорошо проинформированный своей внешней разведкой о наших космических делах, задал Топчиеву провокационный вопрос:

— Сколько человек из отряда подготовки космонавтов погибло в процессе этих испытательных полетов?

— Ни одного, — ответил академик.

Журналист несогласно покрутил головой и тут же задал следующий, уточняющий вопрос:

— Почему же исключены из списка кандидатов на космический полет летчики Карташов и Варламов?

Тут уже пришлось Топчиеву приоткрыть завесу секретности. Александр Васильевич уверенно заявил:

— Оба названных кандидата не прошли последующих медицинских тестов и были отчислены из отряда. Старший лейтенант Варламов продолжает работать в Центре подготовки космонавтов и, кстати, присутствует в зале. А капитан Карташов служит в одной из летных частей на Дальнем Востоке.

В Российском государственном архиве научно-технической документации есть такой любопытный документ «Краткий доклад начальника ЦПК Е.А. Карпова о подготовке слушателей-космонавтов специальной группы», датированный 20 января 1961 года (РГАНТД. Ф.1. Оп.4н. Д.26. Л. 1–9). В докладе содержатся детальные сведения о том, какие непростые испытания выпали на долю членов специальной группы, которых в ускоренном порядке готовили к первому космическому полету. Я выписал из этого официального документа и привожу в изложении — без журналистского пафоса и близко к оригиналу — лишь то, что касается нашего героя.

С Анатолием Карташовым были проведены следующие специальные испытания и тренировки.

С целью проверки переносимости умеренных степеней кислородного голодания и больших разрежений барометрического давления — четырехкратное испытание в барокамере на «высотах» 5000–6000 метров без дополнительного питания кислородом и «высотах» 14000–15000 метров при дыхании кислородом под избыточным давлением. Слушателем Карташовым показана хорошая переносимость гипоксии и больших степеней разрежения барометрического давления.

С целью определения индивидуальных особенностей нервно-психической устойчивости проведено испытание в условиях длительного одиночества (10 суток) при отсутствии внешней информации. При этом исследовались реакции нервно-психической сферы, сердечно-сосудистой и дыхательной систем, изучались обмен веществ и пищевой рацион; уточнялись некоторые вопросы регенерации воздуха. «Слушатель Карташов, — делает вывод начальник ЦПК Карпов, — хорошо перенес испытание в условиях длительного одиночества и проявил высокий уровень функциональных возможностей нервно-психической сферы».

Так как в аварийных ситуациях температура воздуха в кабине космического корабля могла повышаться, были проведены ознакомительные и тренировочные испытания в термокамере при температуре воздуха +70 градусов и влажности до 10 процентов со временем пребывания в этих условиях от 30 минут до 2 часов. Слушатель Карташов, читаем далее в докладе, и здесь был, как говорится, в передовиках, показав высокий уровень устойчивости к тепловой нагрузке.

Следующим был вибростенд. На этом снаряде выявляли индивидуальную переносимость вибраций. Испытуемого усаживали в кресло, которое мелко, но часто дребезжало (при частоте 50 герц и амплитуде колебаний всего полмиллиметра). Никаких нарушений физиологических функций (пульс, артериальное давление, ЭКГ, дыхание) у нашего Карташова отмечено не было.

На аэродроме, «приписанном» к Центру подготовки космонавтов, проводились ознакомительно-тренировочные полеты на самолете УТИ-МиГ-15, специально переоборудованном для создания условий невесомости. Анатолий участвовал в четырех таких полетах. В каждом полете производилось три горки. Время пребывания в невесомости на каждой параболе составляло 35–40 секунд. Совокупно получалось 6–8 минут пребывания в невесомости — состоянии, непривычном для человека. В полетах изучались функции сердечно-сосудистой и дыхательной систем, координация движений, острота зрения. Кроме того, изучалась возможность приема воды, твердой и пастообразной пищи, функция речи при ведении радиосвязи. Испытуемый Карташов, констатирует начальник ЦПК, «хорошо перенес состояние невесомости указанной продолжительности».

С целью закрепления навыков пользования парашютом летом 1960 года была проведена парашютная тренировка, в процессе которой слушатели ЦПК выполнили по 35 прыжков с высот 800–4000 метров. В ряде случаев задержка раскрытия парашюта достигала 50 секунд. Приземлялись на твердый грунт при скорости ветра до восьми метров в секунду. Один прыжок был на воду. По итогам выполнения программы Карташову присвоили звание «инструктор парашютно-десантной службы».

И вот она — роковая центрифуга. С целью проверки переносимости действия перегрузок, а также в ознакомительных и проверочных целях, «слушатель Карташов подвергался испытаниям на центрифуге, — читаем мы далее доклад Е.А. Карпова. — Дважды — при действии перегрузок 3–8-кратных величин до 40 сек. в направлении “голова — таз” и 7 раз при действии перегрузок 7–12-кратных величин до 13 секунд в направлении “грудь — спина”. Как и всех слушателей, у капитана Карташова на 5–10 секундах действия 10–12-кратных поперечных перегрузок возникали зрительные расстройства. После испытания у всех слушателей на спине и боковых поверхностях бедер отмечались единичные мелкоточечные подкожные кровоизлияния. Однако у капитана Карташова уже при девятикратной поперечной перегрузке начинали возникать сливные кровоизлияния в подкожную клетчатку спины, ягодиц и бедер. Он был отстранен от дальнейших тренировок и выведен из состава специальной группы на период повторного обследования».

Понятное дело, что ни в каких официальных документах не отмечен факт превышения, так сказать, полномочий в отношении Карташова медицинским персоналом, курировавшим испытания на центрифуге. Хотя даже неспециалисту ясно, что 12 g, «обрушившиеся» на его организм, не подготовленный предварительными тренировками, спровоцировали потом петехии на более низком уровне (10 и даже 9 g). По существу, он получил на центрифуге травму.

История с Карташовым привела в смятение его товарищей. Кому охота вылетать из отряда больным, а то и калекой! «Это событие не прошло бесследно, — призналась в своих мемуарах А.Р. Котовская, доктор медицинских наук, а в ту пору «перегрузок всех начальник и ускорений командир». — Почувствовалось определенное напряжение. Потребовались определенные обсуждения, разъяснения. И вот, пожалуй, первый случай, который выделил Юрия Гагарина как лидера и высветил истинные характеры других кандидатов в космонавты. Он призвал своих товарищей быть спокойными и продолжать проходить испытания и тренировки. Справедливости ради надо отметить, что его поддержали и другие товарищи, но далеко не все».

 

НАДО ЖИЗНЬ НАЧИНАТЬ СНАЧАЛА

 

После выхода горького приказа Анатолий некоторое время продолжал оставаться в списках личного состава в/ч 26226.

А 12 апреля Гагарину аплодировала вся планета. На другой день в Центр подготовки космонавтов (в будущем — Звездный городок) валом повалили корреспонденты всевозможных газет. Несколько десятков их собрались у подъезда дома, где жило семейство Гагариных. Капитану Карташову и другим офицерам поручили не пускать журналистскую братию — жене первого космонавта, Валентине, мешали покормить грудью новорожденную дочку.

Потом разрешили пустить только корреспондента «Красной звезды». Это был Игорь Валерьевич Чкалов, сын знаменитого летчика.

И еще одно исключение было сделано: два политотдельских офицера под руки провели через оцепление пожилую женщину, скромно, по-деревенски одетую. Это была мать Юрия Гагарина. Карташов и его товарищи как-то непроизвольно склонили перед ней головы и в почтительном поклоне проводили ее до дверей гагаринской квартиры…

Да, жизнь надо было начинать сначала. Там же, в Подмосковье, Анатолий определился летчиком-испытателем военного представительства № 71 Министерства обороны СССР. С семьей продолжал пребывать все в той же квартире в Звездном городке. Соседями по лестничной площадке, снизу и сверху были Горбатко, Шонины, Хруновы, Беляевы. Гагарины жили в соседнем подъезде, но на том же этаже, Карташовых от них отделяла стена в кухне. Постучишь по стене половником — и с той стороны ответный звук.

Но общение с прежними коллегами по отряду космонавтов теперь было иным. Выпавший из обоймы, Анатолий не мог рассчитывать даже на небольшие откровения: на то она и государственная тайна. Нет, они не сторонились, здоровались при встрече, заходили в гости на чаек с огурцами, дружной ватагой вваливались поздравлять его с орденом Красной Звезды за участие в подготовке первого полета, потому что и его лопнувшие капилляры имели значение с медицинской точки зрения для космонавтики. Даже Гагарин как-то, уже обласканный славой, но остававшийся по-прежнему чистым душой, зазвал к себе и подарил фотокарточку с автографом: «Карташову Анатолию, хорошему другу и отличному человеку в память о нашей работе».

А Герман Титов, когда однажды делали общую фотографию, затащил смущавшегося Анатолия в центр группы со словами: «Это мы на твоей спине в космос выехали!»

Все это, конечно, было приятно, но как щемило сердце, когда кто-нибудь из обитателей их дома или дома соседнего ставил в открытом окне магнитофон и включал песню-марш «Голубая планета», сочиненную самодеятельным автором Олегом Соколовым — местным военным инженером по летательным аппаратам! По Звездному городку «гуляла» запись этого марша советских космонавтов в исполнении тоже любителя, Павла Поповича, обладателя красивого голоса-баритона. Текст песни, отпечатанный на машинке, Анатолий Карташов потом получил от Олега Соколова с автографом:

Умолк могучий гул ракетных камер,

И отошла последняя ступень…

Мы невесомы. Мир как будто замер.

Смешались в черном небе ночь и день!

Держала нас Земля в своих объятьях,

Налив свинцом и голову, и грудь,

Но удержать нельзя небесных братьев!

Зовет нас путь, далекий звездный путь!

Летит корабль в космические дали,

Покинув Землю — нашу колыбель,

О чем в веках сыны Земли мечтали!

Других миров достигнуть — наша цель!

Раскроем мы иных миров секреты,

Доставим вымпел мира и труда…

А свет далекой голубой планеты

Средь тысяч звезд отыщем мы всегда!

Пускай летят во тьме метеориты,

Потоки злых космических лучей!

Минуют их расчетные орбиты

Советских межпланетных кораблей!

С чужих планет вернемся мы, я знаю,

Земной увидим снова мы рассвет…

Земля, Земля, планета голубая,

Ты лучше всех, прекрасней всех планет!

Но и родные места Карташов не забывал. Купил автомобиль «Москвич», приезжал на нем с семьей в Садовое к матери Ефросинье Тимофеевне, царство ей небесное. Чинил избу, колол дрова, косил траву, местным ребятишкам давал примерить свою фуражку с околышем небесного цвета.

Представьте себе, если бы не было той роковой, все перечеркнувшей ошибки торопливых врачей, если бы сам удержал душевное равновесие. Как бы встречала милая малая родина своего сына, какая бы гордость переполняла сердца земляков — жителей большого села Садовое! А может, и улицу там переименовали бы в честь нового покорителя Вселенной…

В конце 1963 года космонавт-4 Павел Попович, видя, как мается Карташов в Звездном, похлопотал за него перед вышестоящим начальством, и Анатолия перевели в Приморский край. В городе Уссурийске «ставил» молодежь на крыло — служил летчиком звена транспортных самолетов и вертолетов 839-й бомбардировочной эскадрильи отдельного учебно-тренировочного авиационного полка. Там же, на Дальнем Востоке, но в городе Арсеньеве, продолжил службу в качестве старшего летчика-испытателя военного представительства Министерства обороны СССР: проводил приемку и испытания самолетов Ан-2 и Ан-14.

Юлия Сергеевна с начала дальневосточной жизни занималась дома воспитанием детей — их было двое, обе девочки, Людмила и Светлана. Первая родилась, когда еще пребывали в Приполярье, другая — уже на Дальнем Востоке. Когда жили в Звездном городке, супруга Карташова работала там в магазине. По ее словам, космонавты были людьми скромными. Миф о том, что они сами и их семьи катались как сыр в масле по части питания, брали икру бочками, — это, говорит, неправда:

— Они ведь все неизбалованные были, по рождению сама беднота. Магазин же снабжали из правительственной продуктовой базы. Привозили товары исключительные. Космонавты — и летавшие и еще не летавшие — брали деликатесы, но понемножку: кто 200 граммов, на праздник, кто 300. Единственное, что любили все, — это гусей китайских. Не помните? Да, вы, наверное, их уже не застали. Если вообще о них слышали… Гуси здоровенные были, по рублю. Таранку в банках. Конфеты брали… Я когда первый раз попала на эту правительственную базу в Москве, чтоб товар для своего магазина взять, — оторопела. Боже, думаю, как люди живут: чемоданами домработницы для министерских набирают икру, красную рыбу!

Юлия Сергеевна и на Дальнем Востоке работала по торговой части.

— А в Уссурийске жилось нам куда как скромно, — рассказывала она мне, автору этих строк. — Обстановка в казенной квартире — казарменная. Помнится, на город с населением 48 тысяч человек привозили в день 200 килограммов мяса. Это 4,167 грамма на одного жителя. Или чуть более полутора килограммов в год. Господи, какое время-то пережили!.. Анатолий был хорошим охотником и грибником. Это выручало. И так жили на Дальнем Востоке до 1975 года, а потом перебрались в Киев. Анатолий Яковлевич, уже полковник к тому времени, в Киеве стал летчиком-испытателем на авиационном заводе. Устроиться сюда помог по старой дружбе опять Попович. Забыла сказать: мой муж знаком был с Павлом Романовичем с Карелии — несколько месяцев служили в одном полку. Потом Пашу перевели в Подмосковье, в Кубинку, а снова они встретились уже в отряде космонавтов. Отсюда и дружба меж ними.

Завод в Киеве, который упомянула Юлия Сергеевна, выпускал самолеты конструкции О.К. Антонова. Здесь летчик-испытатель первого класса Карташов дал путевку в жизнь сотням крылатых машин. Это пассажирские «Ан-24», транспортные «Ан-26» и «Ан-32», аэрофоторазведчики «Ан-30».

Новенькие, только что со стапеля, самолеты вели себя по-разному. Как-то заходил на транспортнике «Ан-26» на посадочную глиссаду. Вдруг докладывает бортинженер: из крыла хлещет керосин. Это значит, топливный бак разгерметизировался, какие-нибудь троечники прокладку не затянули. А рядом — изрыгающее пламя сопло газотурбинного двигателя! Вот-вот и взрыв. В таких ситуациях секунды кажутся вечностью. Но, слава Богу, все обошлось. Карташов благополучно посадил самолет на аэродром, где уже дико ревели пожарные машины.

На работе Карташова окружали почет и уважение — Гагарин не ошибался, называя его отличным человеком. К этому добавлялся талант летчика-испытателя. Служебное положение Анатолия Яковлевича кое у кого вызывало чувство зависти. Нашелся охотник, из молодых да ранних, занять его место. Вышестоящий руководитель вызвал потолковать. Начал издалека и долго сводил речь к предложению отправиться на пенсию. Было видно, что директор не сам был автором идеи оставить 53-летнего полковника Карташова без любимой работы. Высказав резкими словами все, что он думает по этому поводу, полковник вылетел в Москву. Друга Поповича в столице тогда не оказалось, был в какой-то дальней командировке. Выручил бывший коллега по гагаринской «двадцатке», летавший космонавт Георгий Степанович Шонин, на тот момент начальник одного из управлений Военно-воздушных сил, генерал-лейтенант. Воспоминания Карташова о том визите привожу дословно.

«К Жоре Шомину приехал вечером домой. Выставил бутылочку водки. Шонин организовал из холодильника нехитрую закуску. И наливает только мне. А себе — минералку. “Ты что?” — говорю. А он: “Извини, я же лечился от этого дела…” Так я ту бутылку за долгим разговором сам почти всю ликвидировал. Георгий мне потом помог — позвонил кому следует, и меня оставили в покое. Безотказным он был человеком. Жаль, рано умер. Сердечко не выдержало. Он умел добиваться высоких целей, оставаясь при этом открытым для друзей, для добрых дел. У него был такой русский, широкий размах души — что в делах, что в праздниках».

И еще пара слов о космонавте Шонине. Через десять лет после своего полета на орбиту (1969 год, миссия «Союз-6») Георгий Степанович, имевший, кстати сказать, писательский дар, выпустил книгу «Самые первые». В ней он впервые в открытой печати рассказал о друзьях, которых судьба лишила радости полета в космос. Правда, тогда Шонину разрешили назвать только имена Анатолия Карташова, Ивана Аникеева, Валентина Бондаренко, Валентина Варламова, Дмитрия Заикина, Григория Нелюбова, Марса Рафикова, Валентина Филатьева. Пройдя курс подготовки в отряде космонавтов, а затем выбыв из него, эти люди продолжали оставаться носителями важных научно-технических секретов, поэтому «светить» их долгие годы было нельзя. Георгий Шонин описал «рвущие душу чувства, когда тебя выбили из седла, а товарищи ушли вперед и тебе их уже не догнать…»

 

А СУДЬБА ЕГО ВСЕ РАВНО ОСОБЕННАЯ

 

Анатолий Яковлевич последние годы своей жизни провел в основном на даче, приспособленной для круглогодичного проживания, а не в городской киевской квартире. Дачники знали, что он заводской летчик-испытатель. Но не более того. Ближайший сосед по кооперативу Валентин Петрович Хлопов как-то под стопочку горилки изловчился вывести Карташова на задушевную беседу. Дело было в 2002-м. Удивился несказанно и пошла молва: «Якович з самим Гагаріним знався!» Разговорился Карташов и о службе на Дальнем Востоке. Вспомнил друзей того времени, с кем летал вместе, на охоту да по грибы хаживал.

Хитрющий Хлопов имена запомнил и тайком написал письмо в Москву, на Центральное телевидение, в программу «Жди меня». Написал дословно так:

«Хочу помочь моему другу и соседу по дачному участку встретиться с друзьями. Только в этом году через 20 лет знакомства я узнал, что мой сосед Карташов Анатолий Яковлевич входил в первую шестерку космонавтов вместе с Гагариным, Титовым, Николаевым, Быковским и Поповичем. Карташов Анатолий Яковлевич — старший летчик-испытатель 1-го класса, полковник, 17 лет проработал испытателем самолетов и боевых вертолетов. Восемь лет испытывал технику на Дальнем Востоке. В отряд космонавтов Карташов Анатолий попал после службы в Карелии. Тогда он был старшим лейтенантом, на счету которого было порядка двухсот парашютных прыжков. С самого начала Карташов был в первой, гагаринской «двадцатке» отряда космонавтов, но скоро вышел в первую «шестерку». Но, к сожалению, организм не выдержал нагрузок. После этого Анатолий Яковлевич попросился служить на Дальний Восток в город Арсеньев. Там он и познакомился с Киселевым Александром Дмитриевичем и Пинчуком Иваном Максимовичем. Они вместе рыбачили, ходили на кабанов и косуль, собирали целебный корень женьшеня. Именно с ними Анатолий Яковлевич и хотел бы встретиться».

Телевизионщики разыскали Киселева и Пинчука. На передачу — она была в эфире 3 марта 2003 года — смог приехать только Киселев. С ним и встретился Карташов в студии Останкино. Радости обоих не было предела.

В передаче не указывали на воронежские корни Анатолия Яковлевича, и на нее у нас никто не обратил внимание. Но года через три-четыре, уже после кончины нашего героя, удалось раздобыть фонограмму того выпуска программы «Жди меня» и передать ее воронежскому радиожурналисту Сергею Сынорову. Он сумел, используя собранные мною биографические материалы о Карташове и фонограмму с его голосом, сделать небольшую, но интересную передачу на областном радио.

В начале девяностых годов Анатолия Яковлевича скрутила опасная, известная своей неизлечимостью болезнь. Раковую опухоль в кишечнике искусный киевский хирург зачистил хорошо, после Карташов на «внутренности» не жаловался. Но потом случился инсульт с нехорошими новообразованиями глубоко в мозгу. Военный врач-нейрохирург профессор Александр Данчин согласился сделать сложнейшую операцию, но предупредил об огромном риске. Прямо сказал: шанс есть, но он невелик. Больной не испугался.

Перед операцией медсестры пришли к Карташову в палату. Осмотрели, удивились:

— Ты спортсмен, что ли, дед?

— Было дело, — отвечал им пациент, — прыгал.

— В высоту, в длину?

— С высоты.

— С парашютом, значит?

— Ну, если без него, то вместо больницы везут сразу в другое место. Даже в морг не завозят.

— И сколько раз прыгали?

— Аж полтыщи раз.

— Ого!

А когда Данчин рассказал медперсоналу, что Карташов мог бы быть по счету третьим советским космонавтом, если бы не ошибка врачей, то внимания ему было море, кланялись, можно сказать, за версту.

После операции Карташов продолжил дачную жизнь — ковырялся в земле, что-то перестраивал и пристраивал, кормил внуков клубникой и смородиной. Вынашивал разные планы. Размечтался как-то прыгнуть с парашютом в тандеме с младшим внуком Яшей, приобщить мальчика к небу. Считал, что из Яши может получиться летчик. Как-то попросил журналиста украинской газеты «Факты и комментарии» Владимира Шуневича переговорить по поводу прыжка с руководством аэроклуба. Но в самый последний момент, уже на аэродроме, передумал. Поздно после операции ему прыгать. Нельзя внуком рисковать — он ведь носит имя прадеда Якова, а потому должен как бы две жизни прожить — за себя и за предка.

Иногда Анатолий Яковлевич до глубокой ночи сидел в шезлонге и всматривался в небо, усыпанное звездами. Там теперь, если приглядываться, много можно заметить искорок, торопливо спешащих от горизонта к горизонту. В космос-то уж на экскурсию, по турпутевкам летать начинают… И уже без зависти, без обиды, которые, чего скрывать, занозами долго сидели в душе, вспоминал былое, своих товарищей по гагаринской «двадцатке», которым выпала звездная карта и они смогли по разу, а то и по два слетать на орбиту.

И тех, кому карта эта не выпала, вспоминал.

Еще до гагаринского старта сгорел в барокамере Валентин Бондаренко. Валентин Варламов нырнул на озере, ударился головой о дно и повредил шейные позвонки, отчего его списали. По медицинским показаниям оставил отряд и Дмитрий Заикин. Исключили Марса Рафикова за публичные разборки с женой как нарушителя дисциплины: будущий космонавт обязан быть хорошим семьянином.

Григорий Нелюбов не стал не только третьим, но и вообще космонавтом. Его с земляком Карташова Иваном Аникеевым и Валентином Филатьевым задержал патруль на одной подмосковной станции. Ребята, увы, были очень даже навеселе. Их отвели в комендатуру. В комендатуре Нелюбов начал «качать права», сказал что-то обидное в адрес начальника патруля. Последовал рапорт по инстанции. В итоге всю троицу наказали, причем жестко, в назидание другим — отчислили.

У каждого своя судьба, своя драма…

И у него, у Карташова, судьба особенная. Он был по-своему первым: его эта судьба прежде других вычеркнула из звездной «двадцатки»; остановила, несправедливая и жестокая, на полпути к мечте. Да и сам горячку спорол.

— Обидно, что не полетел в космос. Мне очень-очень хотелось полететь в космос, и я стремился к этому, — не единожды потом признавался Анатолий Яковлевич. — Нужно было пройти повторную комиссию, ведь на здоровье после не жаловался.

Умер Карташов 11 декабря 2005 года. Схоронили его на аллее Героев киевского кладбища «Берковцы». Его могила выделяется интересным памятником. По сообщению вдовы Юлии Сергеевны, и здесь не обошлось без помощи Павла Поповича. Он собрал на памятник более семи тысяч долларов. Деньги внес сам, потом добавили Алексей Леонов, Валентина Терешкова, Виктор Горбатко и несколько абсолютно не связанных с космонавтикой деловых людей из Москвы и Севастополя.

Кстати. Отчисленный из отряда космонавтов Григорий Нелюбов продолжил службу в далеком Приморском крае. Сильно страдал из-за поломанной жизни. 18 февраля 1966 года он, по неофициальной версии, в нетрезвом состоянии бросился под поезд. В Приморье и похоронен. Но, несмотря на столь печальный исход, его память чтут на родине, в Запорожье. Здесь Нелюбову поставили скромный памятник. На стене школы, где он учился, есть мемориальная доска.

Что касается Карташова, то хотелось бы, чтобы и в родном Садовом была увековечена память об этом незаурядном человеке — кандидате на полет в космос, военном летчике 1-го класса, летчике-испытателе 1-го класса, кавалере ордена Красной Звезды и восьми медалей…

 

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

 

Уже собирался было поставить точку в этом своем скромном очерке об Анатолии Яковлевиче Карташове, как в интернете — в этой действительно всемирной «паутине» — выявился еще один факт его биографии. Как заметил читатель, о его космической подготовке сведений мало. Это много материалов — очерков, интервью, воспоминаний, фотографий — о космонавтах летавших. Большинство из первопроходцев вселенной издали мемуары. О тех же, кому не выпала звездная карта, написано очень и очень мало. Их имена упоминаются чаще в перечислении, а фотографий при деле — на тренировках, скажем, или на каких-то официальных мероприятиях в пору пребывания в составе отряда космонавтов — вообще не сыскать. Вот хорошо, что о нашем герое не забыли упомянуть Павел Попович, Алексей Леонов, Виктор Горбатко. Хорошо, что мне удалось хотя бы по телефону, но пообщаться с вдовой Анатолия Яковлевича, Юлией Сергеевной, еще до известных событий на Украине. Это она поделилась фотографиями из семейного альбома. А дополнительные детали приходилось искать в библиотеках, в архивах, в том же интернете. Вот почему обрадовался, когда гугл выдал статейку «Теперь здесь “Тропа Гагарина”» в калужской областной газете.

О чем речь. Дело было в конце ноября 1967 года. Директор одного из калужских заводов, Жолобов, был женат на родственнице супруги Юрия Алексеевича Гагарина. Директорша рассказала мужу о разговоре по телефону с родней и поняла, что Гагарин не прочь приехать поохотиться в калужских лесах. Но неофициально, без помпы. Директор сообщил об этом руководству Ферзиковского района, где было охотничье хозяйство. В райкоме партии тотчас посоветовали пригласить Юрия Алексеевича на охоту на его условиях, что и было сделано. Жолобов созвонился с Гагариным и получил положительный ответ. В охотхозяйстве взяли лицензию на лося, подготовили и проинструктировали группу охотников, которым в целях безопасности, скрытности и секретности было объявлено, что приедет с ружьишком старый маршал Семен Михайлович Буденный. Когда прибыла «Волга» из Москвы и из нее вышли Гагарин и его спутники, не знавшие о затее люди были несказанно удивлены и обрадованы.

— Ну что, друзья, ждали маршала? Ему некогда, он прислал вместо себя полковника и еще троих, — весело оправдался космонавт № 1.

Гагарин представил своих друзей — Андрияна Николаева, Бориса Волынова и не летавшего космонавта по имени Анатолий. Фамилию его не назвал. Потом выехали в лес.

«Стали ставить номера, — пишет один из калужан, участвовавший в «операции». — Гагарин наотрез отказался становиться на номер. Объяснил: на номерах он уже стоял, а в загоне ни разу не был. Посылать новичка в загон было опасно: мало ли какая случайность. Но попробуй его останови…»

Охота тогда удалась. Одним лосем в лесу стало меньше. Развели костер. Гагарин достал две фляжки «Старки» по 225 граммов, а местные начальники достали из портфелей водочки, коньячка и закуски. Начались тосты, конечно, все за первого космонавта, чему тот сразу запротивился. Люди обратили внимание, что Юрий Алексеевич был очень внимателен к своему товарищу Анатолию.

Гагарин без устали рассказывал анекдоты. Один был такой. Космонавта спрашивают, есть ли жизнь на Луне. Есть, только не рассказывайте об этом Брежневу, а то начнет оказывать лунатикам братскую помощь. А еще Жолобов играл на губной гармошке, а Гагарин пел частушки:

От государственного пульта

Идет вовсю зараза культа.

Ах, с этим пультом маета —

Видать, конструкция не та…

Из леса все поехали в райцентр. В столовой ждали Буденного, а тут — космонавты! Шок и удивление. Взаимные приветствия и объятия. После обеда на память в книге отзывов — благодарность и росписи Гагарина и его друзей-космонавтов.

Космонавты в Калугу заезжать не собирались. Поехали сразу домой. За рулем у них был Борис Волынов, трезвый как стеклышко. Гагарин в этой поездке был в «самоволке», поэтому в обком о нем доложили только после отъезда. За это ферзиковских крепко ругали.

В заметке «Теперь здесь “Тропа Гагарина”» осторожно намекалось, что Анатолием в гагаринском сопровождении мог быть как раз Карташов.

Это более чем вероятно. Давайте вместе порассуждаем. Анатолий Яковлевич в воспоминаниях товарищей по отряду не раз назывался отличным охотником. Это же утверждение встречается и у журналиста Ярослава Голованова. Но, возможно, читатель обратил внимание, что после Звездного городка Карташовы перебрались на Дальний Восток. Не будет же ведь Гагарин вызывать Анатолия на охоту с края света!

Внимательно прочитал самую подробную карташовскую биографическую справку и вот что обнаружил. С 17 августа 1966 года Анатолий Яковлевич был откомандирован из Уссурийска в военное представительство № 2491 Министерства обороны СССР и до 23 августа 1968 года занимался здесь приемкой и испытанием авиационной техники в интересах Дальневосточного военного округа. 2491-е военпредство находилось в городе Долгопрудный Московской области. Это на северной окраине столицы, в полусотне километров от Звездного городка. Друг Павел Попович всегда был в курсе перемещений Карташова. Узнав об этом в свою очередь от Поповича, Юрий Алексеевич счел необходимым пригласить «хорошего друга и отличного человека» с собой на охоту в калужские леса. Этот факт лишний раз показывает Гагарина с самой лучшей стороны — отзывчивым, памятливым, доброжелательным, верным в дружбе. Слава не вскружила ему голову. А про Карташова можно сказать, что его и после отчисления товарищи по отряду космонавтов продолжали уважать и ценить.

Фотография, которая сопровождает газетную заметку про «тропу Гагарина», плоха качеством. Но разобрать, где на ней Гагарин, можно. Он четвертый слева. Пятый наверняка Андриян Николаев. В пальто — райкомовские. В фуфайках — местные охотники. Между райкомовским и охотником с бутылкой в руке — Борис Волынов. А вот самый правый на снимке, я уверен, как раз и есть наш Карташов. На нем обычная зимняя летная куртка и форменные брюки. Иной зимней одежды у него, командированного, с собой быть не могло.

Вот такая история…

 

* * *

 

Полковник Анатолий Яковлевич Карташов и без полета в космос прожил достойную жизнь. А в космических энциклопедиях — и в отечественных, и международных — его фамилия есть. И он там значится как космонавт. Пусть и «не имевший опыта космических полетов».

 

 

СТРАНИЦЫ ПРОШЛОГО ЛИСТАЯ

(Удивительные старинные истории)

ЗВОНКИЕ ПОДКОВЫ АНУБИСА

 

Этот роскошный скакун был гордостью Аннинского конного завода графа Ростопчина и общероссийской знаменитостью. В свое время ему не было равных на ристалищах — четвероногим соперникам только и оставалось, что глотать пыль из-под его быстрых копыт.

В самый последний год XVIII века в селе Анна тогдашнего Бобровского уезда Федор Васильевич Ростопчин, один из самых близких к императору царедворцев, основал конный завод. Уже в 1801-м завезенная из Англии рыжая Розина принесла здесь потомство — Свечку — от персидского коня Надира. Кроме Розины в заводе появились донские и горские кобылы. А «мужское» население составили несколько производителей с Аравийского полуострова и Британских островов. По некоторым данным, к 1810 году ростопчинский табун в Анне достиг численности в 400 голов.

В 1802 году граф основал конную фабрику в своем главном имении — селе Вороново под Москвой. Туда были приведены из Мекки особо ценные жеребцы Каймак, двух лет, и четырехлетние Душан, Ришан и Кади. В подруги им выписали родовитых «англичанок» Дори, Ио, Щеголиху, Актрису, Неудачу, Колибри и еще полтора десятка особей. Приводили сюда на случку, за пятьсот верст, и аннинских кобыл.

До 1812 года заводы в Анне и Воронове существовали параллельно. Воронов­ские кони служили графу утешением и развлечением и были ему, как писал историк-ипполог В.И. Коптев, «вне коммерческих интересов». А с Битюга живой товар шел на нужды Императорской армии под офицерское седло и частным коннозаводчикам на племя. Можно смело утверждать, что русская армия гнала Наполеона восвояси и въехала в Париж на тысячах быстроногих лошадях ростопчинской породы.

Перед самым подходом наполеоновских полчищ к Москве Ростопчин успел вывести крестьян и лошадей из Воронова. Людей расселил в Орловской, Воронежской и других губерниях, а табун примерно из двухсот голов пригнали в Анну и влили в здешний конный завод.

Ф.В. Ростопчин в 1826 году умер, завещав свои богатства младшему сыну Андрею. Ввиду несовершеннолетия последнего граф назначил ему опекуна — полицмейстера Адама Брокера, человека глубоко порядочного и делового. В это время в Лебедяни Тамбовской губернии, где ежегодно проводилась самая крупная в России конская ярмарка, построили ипподром и учредили скаковое общество. Буквально вся Россия по сентябрям стала съезжаться сюда, в провинцию, чтобы посмотреть конные состязания.

Первое участие аннинских скакунов в Лебедянских ристаниях отмечено 1828 годом. Тогда отличились Хлопец и Простак, взявшие призы. В последующие годы побеждали Искуссник, Феникс, Геба, Апис, Медуза. Скромный, Селим, Хлопушка. Кстати, уже на этих скачках был приз и медаль за победу на одной из дистанций, учрежденные Брокером от имени молодого графа Ростопчина.

А потом настала очередь Анубиса. Этот серый красавец родился в Анне в 1827 году. Отец его, Тиктак, и мать, Ира, тоже аннинские родом. Из зарубежья только его деды — чистокровные арабские скакуны, и бабки — чистокровные английские кобылы. В наследство от первых Анубис получил южную выносливость и нетребовательность к пище, от вторых — северную резвость и объемистость, столь необходимую под европейского седока, весившего в среднем больше, чем житель пустынь.

Анубис имел рост два аршина и четыре вершка. По-современному — 160 сантиметров. Как и все ростопчинские верховые, лучшие результаты он начал показывать с шестилетнего возраста. С 1833 года и далее в течение трех лет подряд ему первому звонил финишный колокол. Причем результаты показывал стабильные. Дистанцию в три версты с перескачкой наш четвероногий земляк преодолевал за четыре минуты и четыре секунды. Шестиверстовка ему покорялась за восемь минут и 44 секунды.

В Лебедяни основными соперниками ростопчинцев были, как правило, чистокровные английские лошади, купленные у торговцев Смита и Жаксона знатными тогда русскими коннозаводчиками Мосоловым, Луниным, Петровским и Воейковым. Приходилось аннинским коням состязаться и со своими родичами — потомками скакуна Рулета, проданного графом Андреем Ростопчиным Хреновскому заводу на племя, — Розочкой и Горюном. Интересно, что перед Лебедянскими ярмарками Ростопчин отправлял своих «кандидатов в сборную» в село Хреновое, на завод графини Анны Орловой-Чесменской. Здесь устраивались так называемые пробные скачки ростопчинских и орловских верховых. Вот эти самые Розочка и Горюн, а еще Состязатель, Огнянка, Боец были главными соперниками аннинских коней.

Представьте себе, что в маленьком селе Анна, в сто с небольшим дворов, жили и работали приглашенные из заграницы специалисты конного дела! Основную селекционную работу вел англичанин Андерсон. Тренировкой лошадей занимался его соотечественник Ив.

Этот Ив на соревнованиях сам садился в седло. Он был отличным наездником. Под его управлением и добивался высоких результатов Анубис. Всего за свою спортивную карьеру этот питомец Аннинского конного завода выиграл десять первых призов. То были золотые медали, серебряные кубки и ковши и, конечно, деньги. Их в общей сложности он заработал более 13 тысяч рублей. Для графа Ростопчина это были сущие копейки, но зато какая слава! Среди наиболее престижных наград — Императорский приз, 1836 год. По итогам первого 10-летия существования Лебедянского скакового общества была отчеканена специальная именная золотая медаль с надписью «Анубису за отличие на скачках в первое десятилетие».

Зная, что Анубис все равно придет первым, заводчики-соперники графа Андрея Ростопчина в нескольких случаях не выставляли лошадей на бега, боялись проиграть заклад, да и животных берегли. И тогда Анубис с Джоном Ивом в седле в гордом одиночестве шагом проходил дистанцию под аплодисменты тысяч зрителей. Так было 18 сентября 1835 года, когда он заработал приз скакового общества серебряный кубок в 600 рублей ассигнациями.

В российских газетах, публиковавших отчеты о скачках в Лебедяни 1837–1840 годов, имя Анубиса также встречается если и не в числе первых, то все равно призеров.

Сколько прожил на белом свете этот рекордсмен, пока установить не удалось. Но известно о нем вот что.

Начиная с 1839 года граф Андрей Федорович Ростопчин начал охладевать к своему конному заводу. Сыграло тут роль, видимо, то обстоятельство, что к тому времени семейство его перебралось на жительство из Москвы в Санкт-Петербург, откуда путь до Анны стал вдвое длиннее. Появились и финансовые трудности: сын как хозяин оказался менее успешен, нежели покойный граф-отец. По некоторым данным, уже в 1839-м начались переговоры с большим охотником до лошадей тамбовским заводчиком В.П. Воейковым на предмет купли-продажи Аннинского конезавода. Торг шел годами, и только к 1844-му сделка состоялась и ростопчинский табун вместе с берейторами, жокеями, обслугой, конюшенными мальчиками был выведен к Воейкову в Лавровку Тамбовской губернии. Заплатил за это Воейков очень мало, всего 39000 рублей.

В 1845 году в Царском Селе под Петербургом на бегах император Николай I увидел ростопчинцев, как говорится, в деле. Он позвал к себе выставившего их Воейкова и предложил продать его завод в казну. Воейков не стал противиться. В 1845-м был куплен в казну, то есть государством, и Хреновской конезавод, куда перевели табун из Лавровки в 240 голов. Так по царской воле был создан из двух один, Хреновской государственный конный завод.

Поначалу две породы — орловская и ростопчинская — велись раздельно, но затем, в силу близости их типа и назначения, ростопчинских кобыл стали подбирать к орловским жеребцам. Постепенно две породы слились в одну, получившую название орлово-ростопчинская. В ряде источников говорится, что «непревзойденный» Анубис продолжил с успехом карьеру производителя на новом месте. В 1847 году он еще был в здравии, его рисовал тогда известный художник Н.Е. Сверчков; по крайней мере, литография «Серый жеребец Анубис» датирована этим годом.

Поиск потомков Анубиса дал следующие результаты. У него был сын Андерсон, родившийся, наверное, еще в Анне и названный так в честь уже упомянутого конных дел специалиста-англичанина. От Андерсона пошла Африканка на Хреновском заводе, от Африканки там же появилась на свет Оборона. Далее эта Анубисова ветвь (всего лишь одна из многих) выходит на российские просторы, и потомки аннинской знаменитости обнаруживаются на Украине, на Стрелецком заводе.

Правнучка Обороны, Пихта, родила в 1911 году от жеребца Ценного серого Цилиндра. Этого Цилиндра и его полубрата Ценителя (отец Ценный, мать Базилика) врангелевцы в Крыму подготовили к отправке из России — знали им великую цену! Красным удалось отбить Цилиндра с Ценителем. Оба коня потом, по распоряжению Буденного, попали на Терский завод в Ставрополье. Там родился у Цилиндра сын Целебес.

Если кто не знает или забыл: летом сорок пятого на Красной площади в Москве маршал Жуков по поручению Сталина принимал Парад победителей. Георгий Константинович был на белом коне по кличке Кумир. Неотступно рядом с маршалом на светло-сером жеребце следовал адъютант генерал Зеленский. Этим жеребцом был Целебес — потомок знаменитого аннинского ростопчинца Анубиса.

Вот такая лошадиная история!

 

ШЕПОТ СТАРОЙ ФОТОГРАФИИ

 

В 1766 году немецкие колонисты, прибывшие в Россию по приглашению Екатерины Великой, основали под Острогожском село Рибенсдорф. Всего приехали туда 266 человек. Через век жителей в Рибенсдорфе было уже под две тысячи, в дефиците стала земля, с которой они снискивали себе на жизнь. С царского благоволения им разрешили выехать в другие губернии на свободные земли. Новые поселения назывались колонками. Эти колонки появились в Приазовье близ Таганрога, в Сибири, на севере современного Казахстана.

В селе Артюшкино был винокуренный завод купца Ивана Пафнутьева. В 1908 году к нему явились рэкетиры из банды Дмитрия Грачева, орудовавшей в Новохоперском и Бобровском уездах. Разбойники были связаны с саратовской организацией партии социал-революционеров и входили в ее боевую дружину. Для нужд партии и для себя, разумеется, они грабили помещиков и прочих зажиточных людей. Были на их счету и убийства. От Пафнутьева под угрозой смерти они потребовали тысячу рублей. Иван Михайлович сделал вид, что испугался, пообещал на следующий день собрать нужную сумму, но успел послать конного гонца к становому в волостное село Ярки. Прибывшие из Новохоперска жандармы на след рэкетиров не вышли, но по подозрению в связях с бандой арестовали нескольких артюшкинских мужиков. По суду их потом сослали в Северный край.

Чтобы не испытывать судьбу, Пафнутьев решился продать свой винокуренный завод. На объявление откликнулись пять семейств колонистов из самого Рибенсдорфа и двух приазовских колонок. Семьи объединяло родство и одна фамилия — Шмунк. Главами семейств являлись четыре родных брата и их дядя. Братьев по-русски звали Мартын, Иван, Гавриил и Андрей, а дядю — Иван Григорьевич. В метриках лютеранских церквей Рибенсдорфа и отпочковавшихся от этого села колонок (они родились в разных местах) их имена на немецком записаны так: братья — Martin, Johann, Gabriel, Andreas, у дяди — двойное имя Johann Georg. Фамилия Шмунк происходит от старонемецкого глагола schmunzeln и на русский переводится как «усмехаться» или «пересмеивать». Корни рода, к которому принадлежат эти колонисты, обнаружены на юго-западе нынешней Германии, в деревне Лаутерн, что существовала неподалеку от города Дармштадт. Там в 1670 году в один год родились Генрих Шмунк и его будущая жена Анна. У них было одиннадцать детей. Один из сыновей, Иоганн, с супругой Анной-Катариной отозвался, как и тысячи его соотечественников, на призыв императрицы Екатерины II ехать на жительство в Россию и записался в колонисты. Имена их — в числе основателей села Рибенсдорф.

Став новыми владельцами — на паях — винокуренного завода, Шмунки (всего в Артюшкино приехало с детьми около тридцати человек) оказались людьми чрезвычайно трудолюбивыми. Они модернизировали винокурню — поставили 30-сильный паровой двигатель, допотопное оборудование для выгонки продукта заменили современными аппаратами бельгийской системы, посадили сады, купили или взяли в аренду земельные площади, на которых повели дело на культурной основе. На берегу реки Токай построили дома по пять-шесть комнат с лепными потолками, с окнами на улицу, что для захудалого Артюшкино было диковинкой.

С началом Первой мировой войны вместе с артюшкинцами воевать за царя и Отечество отправились и их немецкие односельчане. Так, из семьи Ивана Григорьевича Шмунка (тот, который дядя) в сентябре 1914 года солдатами 7-й пехотной дивизии Русской императорской армии, сформированной в Воронеже, стали сыновья Александр, Андрей и Иван. Все они попали на Юго-Западный фронт, в самое пекло.

Андрею не повезло первому. В одном из боев австро-венгры взяли его в плен. Пять лет этот артюшкинец бедствовал в лагере на родине своих германских предков — в городе Кассель. Лишь в 1920-м вернулся к жене Кларе и трем дочерям.

Александра в бою тяжело ранило, долго лечился. На последнем этапе выздоровления был привлечен к уходу за госпитальными страдальцами. Однажды его усердие заметил главный врач 7-й пехотной дивизии Мендель и распорядился направить на фельдшерские курсы. В должности ротного фельдшера Александр дослуживал до конца войны, после чего вернулся в Артюшкино.

Иван дослужился до унтер-офицерского звания, но, как и брат Александр, тоже был в плену. Лагерь располагался в венгерском городе Дебрецен. Надо заметить, что в те времена с пленными обращались не совсем так, как в годы Второй мировой. Конечно, и работой изнуряли, и кормили не кундюбами, но при всем ужасе рабского положения за послушание имелись и некоторые поблажки — книги, кружки, самодеятельные театральные спектакли и концерты, выставки поделок, лагерные газеты, игра в шахматы и прочие виды досуга. Можно было в порядке особого исключения получить увольнение в город. Видимо, солдату Ивану Шмунку и трем его русским товарищам по неволе удалось заработать увольнительные и сфотографироваться.

Фотография датирована 1917-м годом, оформлена в виде почтовой открытки. На ней указано место съемки — фотоателье в Дебрецене. Есть место для письма. Что интересно, в Артюшкине тогда не было почтового отделения. Корреспонденция приходила на ближайшую к селу железнодорожную станцию Абрамовка. Сюда и отправил на имя отца свое фотопослание узник лагеря, написав с ошибками по-русски адрес так: «Воронежская губер. станцй Абрамовка нова Хаперскаго уъезда. Ивану Григоревичу Шмункъ». От Абрамовки до Артюшкино, не указанного в адресе, двадцать километров. И, тем не менее, письмо нашло адресата. Текст самого письма, адресованного супруге, написан по-немецки. Приблизительно перевести его можно так: «Любимая жена Катарина, твой верный муж Иоганн отправляет тебе фотокарточку с тремя товарищами. Когда ты получишь карточку, знай — я живу светлой надеждой на возвращение домой. Крепко целую тебя и детей наших Андреаса, Луизу, Матильду, Лею и крошку Элизабет. Молюсь за вас и вы молитесь за меня. Твой верный муж Иоганн».

Не все артюшкинцы вернулись домой с фронтов империалистической войны. Кто погиб от пули, кто от разрыва фугаса, кто от удушливого газа, кто умер от тифа, а кто-то стал инвалидом. Среди оплаканных горючими слезами был немец Иван Исаевич, младший из родных братьев — совладельцев винзавода: он погиб в бою и упокоен в польской земле. Ему было двадцать семь лет; на руках у вдовы Христины остался маленький Исаак — первый ребенок немецких поселенцев, родившийся в Артюшкине. В одном полку с погибшим, в 15-м кавалерийском, воевал артюшкинец Сергей Семенович Каменев. По его рассказам, этот Иван Шмунк был отчаюгой, вражьей пули не боялся, был весельчак и балагур, любил разыгрывать товарищей. Вот такой был пересмешник…

После революции винзавод Шмунков национализировали, однако новая власть ума ему не дала, местная голытьба завод разворовала. В 1926-м немцы дружно покинули село, распродав по дешевке дома. Выехали они в неизвестном направлении. Однако лет пятнадцать назад мне, автору этих заметок, удалось выяснить их судьбу.

Из наших краев, с берегов Токая, они в поисках лучшей доли отправились в Ставрополье, где на реке Зеленчук были хутора немецких колонистов — рибенсдорфских выходцев. Там, вместе с соплеменниками, создали передовой колхоз «Колосья», отстроились. Но завистливые люди — они есть в каждой национальности — начали писать на Шмунков доносы. Зачитали запрошенную из Артюшкинского сельского Совета справку: такие-то и такие имели там винзавод, 600 десятин земли, нанимали батраков… В общем, раскулачили «затаившихся буржуев» и в 1935 году сослали на жительство в голую степь на границе с Калмыкией. И там этот народец не покорился судьбе — через пару лет на новом месте заколосились поля, зацвели цветы в палисадниках.

И — снова испытания. Некий человек, в бумагах известных органов указанный как «осведомитель Ястребок», донес о разговорчиках, что ведут меж собой и в присутствии колхозников братья Александр, Андрей и Иван Шмунки да примкнувшие к ним Богер, Кох и русский человек по фамилии Семенов. Недовольны, мол, колхозной жизнью, клевещут по-немецки и по-русски на советскую власть. Из этой группы «врагов народа» чудом уцелел только Иван Шмунк — тот самый бравый унтер, который сидит на снимке при усах и с книгой. А братьев его, Александра и Андрея, Богера с Кохом и Семеновым осудили по широкозахватной статье 58 тогдашнего уголовного Кодекса РСФСР и расстреляли осенью 1937-го в подвале ближайшей тюрьмы.

В начале Великой Отечественной войны советских граждан немецкой национальности на всякий случай депортировали подальше от фронта. Например, жителей села Рибенсдорф отправили в Новосибирскую область, из колонок юга России — в Казахстан, Киргизию. Нашим Шмункам досталось спецпоселение на окраине Семипалатинского ядерного полигона, в зоне ядовитых ветров. В 1990-е годы многие потомки артюшкинских немцев эмигрировали из Казахстана в Германию. Среди уехавших была и семья внука Ивана Ивановича Шмунка, тоже Ивана. Он и увез с собой домашнюю реликвию — фотографию, сделанную в венгерском плену в 1917 году.

С Иваном-внуком я связывался по телефону и посредством переписки в социальных сетях. От него узнал, что дед умер в Казахстане в 1959 году. Он часто рассказывал про жизнь в Артюшкине, про реку Токай, где ловились пескари, лини, щуки и сомы, «у которых голова с ведро». И еще про то, как в венгерском плену во сне услышал перезвон колоколов, а на колокольне привиделся артюшкинский православный поп Иван Романовский, жестами звавший к себе его, лютеранина.

Сон оказался вещим: утром объявили об окончании неволи.

 

---

Виталий Иванович Жихарев родился в 1948 году в селе Артюшкино Аннинского района Воронежской области. Окончил факультет журналистики Воронежского государственного университета. Более 40 лет работал в печати, в том числе редактором газет «Молодой коммунар», «Коммуна». Автор десяти историко-документальных книг. Заместитель председателя правления Воронежской организации Союза писателей России. Лауреат премии Правительства РФ в области СМИ, премии «Родная речь» журнала «Подъём», премии «Кольцовский край». Живет в Воронеже.