Обычный день профессора Бурдаева

«Кто рано встает — тому Бог дает», — гласит народная пословица. Но есть и другая: «На Бога надейся, да сам не плошай!»

Профессор Бурдаев придерживался этих мудрых народных изречений всю свою сознательную жизнь. Уже более полувека он встает ровно в шесть утра. Бритье, умывание, легкая пробежка, легкий завтрак — и за работу. Если нет лекций, значит, он дома за письменным столом. Хотелось бы сказать, что в кабинете, плотно прикрыв двери, но увы: домашнего кабинета у профессора никогда не было. В двухкомнатной квартире он жил с женой и двумя детьми, затем сын женился, пришлось потесниться, а когда появился внук, то и вовсе профессор Бурдаев вынужден был писать свои научные работы в университетской библиотеке.

Имя Бурдаева было хорошо известно в научном мире, университет ценил его и потому дал еще одну двухкомнатную квартиру, только бы он отцепился от детей и плодотворно работал. Профессор переехал, но вместе с дочерью, которая тоже вскоре обзавелась семьей, и появился еще один внук, и снова его письменный стол превратился в хоккейное поле. Жизнь пошла по прежнему кругу… Однако зять, на удивление, попался трудолюбивый, завел свое дело, почти разбогател и купил себе хорошую квартиру в центре. Бурдаевы жили в спальном районе.

Профессор недолго наслаждался покоем: умерла супруга. И только тогда, оставшись один в квартире, сразу ставшей пустой и неуютной, он вдруг спохватился: Бог ты мой, да мне уже почти семьдесят! Где они, годочки молодые? Где вся жизнь? Что он успел сделать? Все прошло в суете, в вечной нехватке денег, времени, в нервотрепке…

Что они видели с женой, кроме работы? Она пропадала в больнице, где работала детским врачом. Тоже защитила диссертацию. К ней везли детей не только со всей области, но и из соседних регионов. Иногда, при особых случаях, она и ночевала в своем кабинете заведующей отделением. Случалось, что Павел Ильич приходил к ней ночью — просто так, чтобы побыть вдвоем, ведь дома этого не удавалось. Потом кто-то пустил слушок, что к Полине Ивановне ночами захаживает любовник. Встречи пришлось прекратить. Ну, раза три за всю совместную жизнь они съездили на курорт. И долгое время потом вспоминали прелести Черного моря.

Смешно сказать: он, профессор, доктор географических наук, защитивший диссертацию о влиянии природных условий на развитие экономики в Западной Европе, ни разу за границей не был. Не пускали. Сначала потому, что его папу, деревенского конюха, арестовали в пресловутом 37-м году за «подрывную работу» против советской власти, дали десять лет, и он сгинул где-то на лесоповале. Уж те времена давно прошли, Бурдаева-старшего реабилитировали, а младшего все не пускали. Затем невыездным стал Павел Ильич за то, что написал хвалебную статью об экономике западных стран, опубликовал ее в советском журнале, а за границей взяли — да и перевели ее, издали у себя… Ну, а потом просто не было денег. То, что они с женой смогли подкопить в конце жизни, съел людоед по имени «дефолт». Этого удара натруженное сердце Полины Ивановны не выдержало. Инфаркт…

В это обычное теплое майское утро профессор, как всегда, проснулся ровно в шесть, притом без помощи будильника, натянул шорты, подаренные зятем на день рожденья, и выскочил на улицу. Вблизи подъезда, на скамеечке возле детской песочницы, уже сидела компания мужиков. Один из них, одетый в старую телогрейку, трусы и резиновые сапоги, был соседом Павла Ильича. Мужики вели разговор ни о чем — к примеру, о Монике Левински.

Козычев, сосед профессора, утверждал:

— Ха! Да у нас в деревне ее как облупленную знают. Это же Манька Лисицкая. Это уж потом наши разведчики ей другую фамилию приделали. И заслали к Бушу.

— Какому Бушу? Тогда Клинтон был.

— Ну, Клинтон! Ее, значит, к нему подослали, а она шифровки оттуда передавала в наше правительство.

Мужики позубоскалили насчет того, о чем сообщала Моника российскому правительству.

— Побежал твой профессор, — сказал один из балагуров. — И охота ему?

— Так он же малость того… Шизанутый, — отозвался Козычев. — Намедни зовет меня… Помоги, просит, шкаф передвинуть. А я ему отвечаю: не, профессор, у меня радикулит.

Компания негромко рассмеялась. Кто-то сказал:

— Ну и передвинул бы…

— Ха! Да пусть бы он по-человечески попросил. Намекнул бы. Я ему не обязан за «спасибо» шкафы таскать.

— А вот сейчас можно было бы у него одолжить…

— Жлоб! Не даст. Деньги, небось, лопатой гребет, паразит.

— Это ты, Колька, паразит, — сказал один из мужиков, поднимаясь. — Еще молодой мужик, мог бы работать, а ты пенсией прикрылся. С утра побираешься, только и думаешь о бутылке… Некогда мне с вами лясы точить.

— Во, тоже ненормальный, — покрутил пальцем у виска Козычев, когда приятель ушел. — Какая муха его укусила?

— На работу устроился, — сообщил бывший сантехник с доцентской бородкой, которого во дворе все знали только по прозвищу Ниппель. — Вахтером в женское общежитие. Хе-хе…

Когда профессор, совершив моцион, приняв душ и позавтракав, снова вышел на улицу с портфелем в руке, компания уже распивала банку пива, передавая ее по кругу. Никто на профессора не обратил внимания, так как все были сосредоточены на том, чтобы пиво расходовалось равномерно.

До работы Бурдаев добирался с пересадкой. Это было и неудобно, и накладно одновременно. Он давно уже перестал обращать внимание на давку, на мат, на винный перегар. Такова наша российская действительность: полезешь на рожон — морду набьют. Если узнают, что ты профессор, получишь вдвойне.

Бурдаеву предстояло прочитать две лекции, то есть четыре часа говорить безумолку и притом стоять на ногах. А затем — консультации с дипломниками, встреча с аспирантами и, наконец, лекция для директоров школ в институте повышения квалификации учителей. Нормально загруженный день. Никому нет дела до его возраста. Не хватает пенсии, хочешь заработать? Дело твое личное, но только не халтурь…

В перерыве между лекциями к нему подошла секретарь факультета Зоя — экстравагантная женщина неопределенного возраста и пола, как выразился один остряк. Она каждый день меняла наряды и парики, так что природных волос ее никто, наверное, не видел.

— Павел Ильич, нужно было бы поставить оценочку за экзамен… Фомичеву, с третьего курса.

— А я что, не поставил в зачетку?

— Да он не сдавал, Павел Ильич! Ну, Фомичев, сын директора мебельного комбината.

— А разве сыновьям директоров у нас без экзамена ставят оценки? — с легким возмущением спросил Бурдаев.

Зоя склонила голову к плечу и закатила глаза, вместе с тем протягивая профессору зачетку:

— Павел Ильич! — терпеливо взывала она. — Посмотрите вокруг. Что вы видите? Вы видите капитальный евроремонт? Вы знаете, что это такое?

— Евроремонт? Ну, это, наверное, в сокращенном варианте еврейский ремонт? — слабо пошутил профессор.

— Это громадные деньги, Павел Ильич! А мебельный комбинат совершенно бескорыстно сделал нашему вузу такой подарок. Понимаете?

— Ничего не понимаю! — стоял на своем Бурдаев. — Пусть этот Фомичев приходит и сдает экзамен на общих основаниях.

— Да поймите же, Павел Ильич, что сам Валентин Игнатьевич просил поставить! — наконец не выдержала спокойного тона терпеливая Зоя. Теперь она говорила от лица директора института естествознания. (С недавних пор университет перешел на западную систему: вместо факультетов образовали институты в рамках университета.)

— Вот пусть Валентин Игнатьевич сам мне об этом и скажет! — отрезал Бурдаев и отправился читать лекцию.

Он знал и про то, что ремонт действительно делал комбинат, и что многим студентам, имеющим «крутых» родителей, делается поблажка. Но знал и то, что такие, как Зоя, зарабатывают себе на парики, действуя от имени патрона…

Наконец, «достал» его собственный внук, студент пятого курса юридического института, обитающего в этом здании.

Он явился к концу лекции, отловил деда в коридоре и без предисловий попросил:

— Дедуля, дай полсотни баксов.

— Чего дать? — притворился Павел Ильич.

— Ладно, не хохми, дед. Вот так деньги нужны.

— Ну, иди к родителям… Они у тебя богатые.

— Не дашь, что ли? — высокомерно сказал внук.

— Не дам…

Не прощаясь, внук повернулся и ушел, слегка раскачиваясь. Плечи у него широкие, руки крепкие, ноги налитые. Спортом занимается. Регби, что ли…

В молодости Пашка Бурдаев был худющий. На послевоенных деревенских харчах не больно-то кто раздобрел. А когда учиться поступил, приходилось ночами загружать-разгружать вагоны на элеваторе. Кинут тебе мешок зерна или муки на спину, согнешься в три погибели и прешь, шатаясь как пьяный… Вот тебе и регби…

Месяца два назад внук тоже приходил за деньгами. Павел Ильич дал тогда, но вместе с тем предложил ему поработать на кафедре в качестве лаборанта, на полставки. «Ты что, дедуля! — возмутился внук. — За двадцать баксов я буду месяц горбатиться?»

Всем хочется много иметь и мало делать. Не жалко Павлу Ильичу денег, хотя он не так уж и много получает, а жалко своего труда. Вот он напрягается, читает лекции, часами выстаивает за кафедрой на своих высыхающих старческих ногах, а потом, значит, отдай кому-то, пусть даже и собственному внуку, чтобы он небрежно бросил их где-то за стойкой бара…

Покончив с делами в университете, Павел Ильич поехал домой перекусить перед следующим заходом.

Разогрел вчерашние котлеты с гречневой кашей, заварил чайку — вот и весь нехитрый обед. Угнетала не бедность, угнетало одиночество. От такой трапезы становилось сумрачно на душе, появлялись нехорошие мысли: послать все куда подальше… Надоело. Устал. И не столько физически, сколько морально. Легко ли сознавать, что больше сорока лет он морочил головы студентам, доказывая преимущество социалистической системы перед капиталистической, в глаза никогда не видя живого капитализма. Ну, вот пришел капитализм… И что мы получили? Какие преимущества? Социализм-то, оказывается, был для рядового человека действительно гуманнее. Да, «крутым» стало лучше, но их-то раз-два и обчелся, а остальная масса населения бедствует, развращается… Деградирует народ.

Последнее время профессор жил мечтой: поехать на Запад, посмотреть на их жизнь, сравнить… Для того и работал, копил деньжонки…

Размышления Павла Ильича, приступившего ко второй чашке ароматного чая, который он заваривал из нескольких сортов, прервал входной звонок.

Пришли «домком» Галя и с нею две девушки, представившиеся работниками УК, то бишь управляющей компании. Они пояснили, что ходят по квартирам и собирают ненужные, но еще вполне пригодные вещи для престарелых и инвалидов.

— Да, да, у меня кое-что имеется, — торопливо согласился Павел Ильич. — Конечно… Дело нужное. Присядьте, чайку попейте, я соберу.

От чая женщины отказались, а Павел Ильич принялся шарить, переворачивать все в шкафу и чуланчике. Достал бостоновый костюм, в котором женился. Какие раньше ткани делали! Столько лет прошло, а костюм — как новенький. Да и то подумать: надевал-то его Бурдаев только по праздникам. А потом «вырос», мода иная пошла, вот жена и справила другой… Или взять тот же пиджак из «букле». Ух и моднючий был! Павел Ильич надел его впервые на заседание кафедры, которую доверили ему, молодому кандидату наук. Отличный пиджак, поныне вполне пригодный для носки. Притом, замечал профессор, «букле» снова входит в моду… Впрочем, какая мода может быть у стариков…

Отобранные вещи он выбрасывал в прихожую, и вскоре там набрался целый ворох.

— Ого! Да мы не донесем! — воскликнула Галя. — У вас найдется веревка, Павел Ильич?

— И мыло есть! — весело отозвался профессор.

Женщины засмеялись и принялись укладывать щедро отданное добро.

Контора управляющей компании находилась в этом же дворе. Когда женщины шли с поклажей, за ними увязался Козычев и присутствовал в УК при сортировке вещей.

— Во! Пиджачок! — воскликнул он, увидев «букле». — Мне в самый раз.

— Ну да, для тебя мы собирали! Нуждающийся нашелся, престарелый, — совестила его Галя. — Не давайте ему, девчата. Нет, вы только подумайте: собираем престарелым, а кто такой профессор Бурдаев? Ему же 74 года! Точно знаю, мы же в одном подъезде живем. Я помогала ему жену хоронить. Старик, а продолжает работать. И вон какие вещи отдал.

— Здоровье есть, вот и работает, — не отставал Козычев. — А у меня радикулит.

— Водку ты трескаешь вполне как здоровый. За троих… Да ладно, отдайте ему пиджак и пусть убирается, — гадливо сказала бухгалтер УК. — Провонял нам всю контору. Ты что, писаешься ночью, что ли? Прямо мочой прет…

— Интеллигенция вшивая, …, — беря под мышку вожделенный пиджак, огрызнулся Козычев. С добычей он отправился прямо к микрорынку, расположенному на соседней улице.

Ничего этого, естественно, профессор не знал. Собственно, его и не волновала судьба отданных вещей: отдал и тут же забыл о них, как ни дороги они были ему по воспоминаниям. Мы изнашиваем вещи так же, как годы изнашивают нас…

До лекции в ИПК оставалось еще полтора часа. Павел Ильич присел на диван. Он не любил праздно проводить время. За долгие годы преподавательского труда, научных исследований он привык целесообразно использовать каждую минуту. А теперь, оставшись в квартире один, он тяготился свободным временем. Поэтому обрадовался, когда зазвонил телефон, торопливо поднял трубку старого, перетянутого изолентой аппарата.

— Здравствуйте, дорогой Павел Ильич!

— Здравствуйте, Виктор Афанасьевич, — по голосу узнал хозяин заведующего кафедрой. Да и как не узнать, если тот был его студентом, затем аспирантом и принимал кафедру из рук Павла Ильича. Жизнь внесла коррективы во взаимоотношения учителя и ученика: старший старался не «взбрыкивать», а младший корректно подчеркивал свое уважение.

— Вы не забыли, Павел Ильич, что у нас послезавтра защита?

— Как можно забыть, Виктор Афанасьевич!

— Я, собственно, не сомневаюсь, Павел Ильич. Дело в другом… Меня встревожило ваше заявление недавно на кафедре. Ваша негативная оценка диссертации…

— Почему негативная, Виктор Афанасьевич? Я просто сказал, что диссертация полностью содрана. Я даже помню самого диссертанта. Название, конечно, изменено, но суть дела не меняет.

— Павел Ильич… Я вам охотно верю. У вас прекрасная память… Но поймите меня… Человека допустили к защите. Кто допустил? Кафедра. Мы с вами. А теперь будем топить?

— Когда на кафедре обсуждали вопрос о допуске, я не присутствовал. Был в отъезде. И вообще. Виктор Афанасьевич, будем говорить откровенно… Вы же сами понимаете, что этот ваш Домодедов не может двух слов связать, не то что написать…

— Знаю я, знаю! — почти закричал в трубку молодой шеф. — Извините, Павел Ильич… И там, наверху, тоже знают… Но если сорвется защита, то мне будет «секир башка». Вы этого хотите?

— А совесть?..

— Павел Ильич… Ну, совесть… Я понимаю… Кем хотите считайте меня. От вас я готов услышать все что угодно. Имеете на то право… Но повертелись бы вы в моей шкуре.

— Я тридцать лет заведовал кафедрой!

— То были другие времена. А теперь на банкетах воры в законе сидят рядом с генералами. Это вы понимаете?

— Понимаю, Витя…

— Ну, я вас прошу, Павел Ильич!

— Хорошо, Виктор Афанасьевич, я просто не приду на заседание ученого совета.

— Нельзя не приходить! У нас не хватит голосов! Павел Ильич, там такой банкет будет… — пробовал шутить завкафедрой.

— Эх, Витя… Пожалел бы ты меня, старика. Ладно, приду и буду нем, как рыба. У этого вашего олигарха все есть: дорогие машины, любовницы, особняки… Зачем понадобилось ему ученое звание?

— Для престижа, Павел Ильич. Спасибо вам, извините, что побеспокоил. До свиданья.

Павел Ильич положил трубку и некоторое время сидел в кресле бездыханный. Так хотелось послать всех… Он пересилил себя, поднялся, собрал в старенький, потрепанный портфель (из настоящей кожи, и когда-то очень элегантный) нужные бумаги и отправился в ИПК.

К автобусной остановке он шел дворами, и везде на скамеечках у подъездов, на детских площадках сидели в безделье нестарые еще мужики и бабы, точили лясы, лузгали семечки, пили пиво. Неужели делать нечего? Почему вся Россия стонет, и плачет, и мается от безделья? Все хотят много получать и мало работать…

 

…Колюха Козычев очень быстро и очень выгодно продал профессорский пиджак ларечнику на микрорынке. Получил бы и больше, но ларечник ему сказал:

— А вдруг полиция придет? Пиджак заберут, денежки мои тю-тю…

— Не придет никто! Я честно получил пиджак в ЖЭКе!

— Говори мне! Кто такими пиджаками разбрасывается? На вот, получай и сматывайся.

Колюха был рад и тому, что ему дали, тут же отоварился и пошел к дружкам во двор. Уже неделю он пил на халяву и теперь мог реабилитировать себя в глазах собутыльников.

Они пристроились в тени гаража, подстелив разорванную картонную коробку. Не на сырой же земле сидеть. Закусывали килькой и кошачьими сухариками под названием «Вискас».

— А вкусная штука! — заключил Колюха после пятого сухарика. — Даже рыбой пахнет!

— Так они и сделаны из рыбы! — охотно отозвался Ниппель, который и принес эту закуску. Он был доволен похвалой. — Кошка — животное умное. Она чего ни попадя жрать не станет.

— А при чем здесь кошка? — спросил один из забулдыг.

— Ну, дык это… Еда кошачья. «Вискас» называется.

Тут забулдыга начал плеваться, материться и даже полез в драку с Ниппелем. А вдобавок ко всему заявилась со слезами девочка, внучка Ниппеля, и потребовала вернуть кошачью еду. Конфликт с трудом уладили, еду вернули, послали гонца в ларек за пивом.

Когда заканчивали пиво, подошли два молодых дворовых бездельника — безрукий Славик и здоровый мордоворот Гена. Оба уже по два раза отсидели за «хулиганку». Славик и руку по локоть оставил в тюрьме.

Пива им досталось всего бутылка, а выпить парням страшно хотелось. В это время профессор Бурдаев возвращался домой. Уже заметно осоловевший Козычев увидел его издалека и сказал парням:

— Вон профессор идет… Буржуй недорезанный. Не знает, куда деньги девать. Сегодня совсем новый пиджак на помойку выбросил. Правду говорю. Потрясите его, и все дела.

— А что, и потрясем, — согласился Славик. — Я его знаю. Каждое утро под окнами у меня бегает. Надоел. Мне мамаша уши все прожужжала: вон старый человек уже на ногах, а ты дрыхнешь.

— Идем! — коротко бросил Гена.

Они настигли профессора возле подъезда, зашли за ним на площадку перед лифтом.

— Слышь, ты, одолжи нам «полтинник», — сказал Славик.

Бурдаев с недоумением посмотрел на приятелей.

— Во-первых… Что это за «ты»? А во-вторых, почему я должен одалживать вам деньги?

— Ну, не одалживай… Дай так! — засмеялся Гена. — Ладно, старый хрен, не рассусоливай. Делиться надо. У тебя есть деньги, у нас нет. Совесть имеешь?

— Какая совесть, о чем вы говорите? — пробормотал потрясенный профессор.

— He, он слов нормальных не понимает, — сказал Славик и двинул профессора своей культей прямо в переносицу. Бурдаев ударился головой о стенку и сполз на пол. Гена на всякий случай ударил жертву ногой. Они очистили его карманы и вышли во двор. Еще было не поздно и светло. Бабки все так же сидели у подъездов, дети возились в песочнице. Компания за гаражом весело проводила время.

Профессор долго не мог подняться. Алкоголичка Соня с третьего этажа перешагнула через него со словами:

— Во, нажрался профессор! А говорили, прямо такой-сякой… Все одинаковые.

— Дура ты! — сказал таксист Дима, вернувшийся с работы — Он же в крови! Я помогу вам, Павел Ильич. Вы меня не помните, конечно? Я учился у вас. Идемте. Кто вас?

Но профессор молчал. Он помнил Диму, но сейчас было не до воспоминаний. Слезы обиды душили его. Обидно не за себя даже, а вообще…

 

---

Василий Васильевич Кравченко (1937-2013). Родился в городе Брагино Гомельской области Белоруссии. Окончил Мичуринский педагогический институт. Работал учителем, корреспондентом Тамбовской молодежной газеты «Комсомольское знамя». В начале 1970-х годов дебютировал как писатель в журнале «Молодая гвардия» с повестью «Братья Карандеевы». Автор многих книг прозы и публицистики.