Мой первый курс

Радости от поступления в Мичурин­ский пединститут не было. С самого начала знал: это временная остановка моего поезда, который в конце концов должен свернуть на нужную колею. Требовалось переждать время, прийти в себя после пока еще первой в моей жизни неудачи, набраться сил, чтобы вновь ринуться в схватку за место на единственном во всей стране факультете опять же единственного и неповторимого военного училища. Его давно нет, поэтому эпитет «неповторимый» — это не фигура речи, а правда жизни.

 

ФИЛОЛОГИЯ НАЧИНАЕТСЯ С СУББОТНИКА

 

Учеба в институте еще не началась, а первокурсников, проживающих в городе, уже припахали на уборку аудиторий факультета русского языка и литературы.

— Девочки будут мыть окна, а ты — носить нам воду! — безапелляционным тоном будущего педагога заявила мне красивая высокая девушка в умопомрачительно короткой юбке-клеш. Интересно будет на нее посмотреть, когда она полезет на подоконник, подумал я.

— Наташа, пусть он еще старые газеты прихватит, я видела стопку при входе, где дежурная сидит, — позвал кто-то из дальнего конца аудитории.

Ага, значит, эту красавицу звать Наташа. Стать педагогом-«русистом», то есть учителем русского языка и литературы, наверное, было самой большой мечтой ее детства.

Другие пришли в институт, потому что их отцы или матери тоже были учителями. Родительский пример — лучший метод профориентации. У Петра, с которым я теперь буду учиться в одной группе, отец — педагог. Это во многом объясняет выбор профессии сына.

Многие девчата приехали из сельской местности. Учитель, по меркам местных жителей, интеллигент, просвещенный человек, он на особом положении в колхозе или совхозе, его уважает местное начальство. Иначе и быть не могло, ведь дети начальников и рядовых колхозников ходят в одну школу, сидят за одной партой. И один учитель их обучает и просвещает. Отсюда особое отношение к нему. Поступить в Мичуринский пединститут — один из реальных способов «выбиться в люди» в своей деревне.

А что я забыл в пединституте? Вот вопрос! Школой я сыт по горло.

Размышляя об этом, не торопясь, спускаюсь на первый этаж. Выхожу на крыльцо, чтобы на свежем воздухе остыть от обуревающих меня чувств. Рассматриваю спешащих мимо прохожих. В отличие от них мне спешить некуда. Место мое в жизни на ближайший год определено — студент! С этой мыслью я иду в сторону еще неработающего буфета. Перед ним помещение, стены и пол которого выложены белой кафельной плиткой, как в больнице. Подставляют под торчащий из стены кран ведро, чтобы набрать воды. С полным ведром и пачкой газет плетусь обратно на второй этаж.

— Ты где ходишь?

Наташка стоит на лестнице несколькими ступенями выше. Ее грудь, туго обтянутая белой водолазкой, нависает надо мной, как гроздь спелого винограда.

— Отнеси ведро в аудиторию и на сегодня свободен.

Я чуть не брякнул, что хотел бы получше ее рассмотреть, когда она полезет на подоконник.

Ну ладно, свободен так свободен. Первый субботник в институте окончился, не успев начаться.

 

Первого сентября наш курс собирается в полном составе. Из 50 человек — семь ребят и сорок три девчонки. Из семи парней я единственный городской. Профессия учителя явно не привлекает городских ребят, да и сельских тоже. В 1974 году учительство в рейтинге материального обеспечения явно проигрывает другим профессиям. За прошедшие полвека в гендерной профориентации, а также в условиях труда и оплате учителей в российской глубинке, по-моему, мало что изменилось.

Чтобы материально поддержать институт за счет увеличения учебных мест Министерство образование СССР направляет в Мичуринск студентов из Средней Азии. Кажется, это происходит впервые. Тихие группки ребят и девчат появляются на улицах нашего города перед самым началом учебного года и сразу привлекают к себе внимание горожан национальной одеждой. Все довольно бойко говорят на русском, но «нацменов» все-таки отделяют от общего потока. И хотя учиться им предстоит по той же специальности, что и нам — «учитель русского языка и литературы», их факультет называют почему-то спецфаком.

 

С первого дня в институте меня затягивает водоворот студенческой жизни, меняет представления о порядках и правилах и помогает быстрее взрослеть.

Мы сидим в аудитории, где ряды столов со скамейками амфитеатром спускаются к сцене и стоящей перед ней кафедре. Звонок прозвенел, ждем преподавателя. И вдруг за спинами раздается громкий женский голос: «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, / Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал…»

Все с удивлением поворачивают головы в сторону уже немолодой, но еще стройной женщины в черной гипюровой блузке, черной атласной юбке и в туфлях на высокой «шпильке». Легкой походкой она спускается вниз, к первому ряду столов, деловито достает из сумочки пачку сигарет и зажигалку, кладет их на пустующий в первом ряду стол и сама усаживается на него, закинув ногу на ногу. Без паузы она продолжает свою лекцию по античной литературе, начатую на пороге аудитории. Никаких конспектов, ничего академического. Только — она и мы, глаза в глаза.

Так мы знакомимся с Мариной Федоровной Кардо-Сысоевой. Она кажется мне живым воплощением героинь мифов и легенд Древней Греции. Экстравагантная женщина с необычной двойной фамилией, которую для простоты мои однокурсники сократили до Кардо, быстро покоряет малочисленную мужскую часть аудитории. Меня увлекает ее предмет и она сама как интересный человек с необычайными взглядами на жизнь. К ребятам у Кардо на коллоквиумах, зачетах и экзаменах всегда будет благосклонное отношение. А вот девчонкам, похоже, не особо нравятся ни она сама, ни ее древние героини. Что поделать, срабатывает банальная женская ревность.

Ее, гордо вышагивающую по улице, все еще можно издали принять за молодую женщину, хотя нам она кажется уже старухой. Ее жизненный принцип, который она стремится привить своим студентам: через тернии — к звездам! Он помог и нам идти, не сбиваясь, по своей жизненной стезе. Но это — потом, а пока мы не пропускаем ни одной ее лекции и добросовестно их конспектируем.

Марина Федоровна — коренная москвичка. Во время наездов в Мичуринск останавливается в общежитии, где ютятся бездомные преподаватели. В ее маленькой комнатке стоит всегда привлекающий внимание гостей винтажный телевизор. Вместо экрана у него особая сплюснутая колба, заполненная обыкновенной водой из-под крана. Колба служит увеличительной линзой, за ней — черно-белый экранчик размером с половину тетрадочного листа. По вечерам у Кардо можно застать чаевничающих с ней студентов.

Бывшие студенты, молодые артисты столичных театров приезжали в гости к Марине Федоровне и в ее московскую квартиру недалеко от станции метро «Речной вокзал». Квартира напоминала музей с развешанными по стенам старыми фотографиями в деревянных рамочках, с заголовками советских газет, вырезанными и наклеенными на предметы кухонного интерьера. Например, на дверке холодильника красовалась вырезка со словами «Вечная мерзлота», на абажуре настольной лампы — «Лампочка Ильича». Впервые от нее я услышал, что приходить в гости с тортом — это хороший московский тон.

Марина Федоровна прожила долгую и интересную жизнь. Она была награждена медалью «За освоение целинных земель». Перед поездкой на целину сдала свою квартиру Моссовету, а когда вернулась — Моссовет предоставил ей новую.

С годами ее стали подводить ноги. Она купила «Запорожец» с ручным управлением, сдала на права и ездила на нем на дачу. До последних дней она держала себя в форме, ходила исключительно на каблучках, никогда ни на что не жаловалась, не раскисала.

 

В этом году холодные осенние дожди зарядили необычно рано, в конце сентября. Второй и третий курсы отправляют в колхозы на спасение урожая. Последний, четвертый, оставляют в институте ради сохранения графика подготовки к госэкзаменам. Нас, первокурсников, тоже пока жалеют. Реакция вчерашних колхозников, а ныне студентов: «Поля засадили, а убирать некому! Чем колхозники занимаются?!» А дожди все льют и льют, особенно по ночам. Меня не покидает тревожное чувство: не миновать и первому курсу отправки «на картошку».

В пятницу перед последней парой в аудиторию заходит куратор нашего курса Вера Константиновна Орлова.

— Товарищи, с понедельника занятий не будет. Все едем в колхоз на уборку урожая, — объявляет она тихим голосом. А глаза тревожно смотрят на нас — как мы воспримем эту новость. Ребята, приехавшие из сел, спокойны, а у городских — легкая паника. Все молчат.

Вера Константина объявляет место и время сбора в понедельник.

— Питание для вас будет организовано.

После этих слов у некоторых девчонок повеселели глаза: можно сэкономить стипендию.

Вера Ивановна советует, во что лучше одеться, что с собой взять из одежды. Она наш солнечный лучик — каждого готова согреть и осветить светом доброты и заботы. Во время школьной практики нередки будут случаи, когда студент заваливает внеклассное мероприятие. Вера Ивановна дает ему второй шанс и, если все у получается, ставит отличную оценку.

Маленькая, хрупкая женщина с настежь распахнутой большой душой — такой она запомнилась нам и сотням учителям-словесникам в России, Киргизии и Таджикистане. Ее труд был оценен орденом «Знак Почета», медалями «За доблестный труд» и «Ветеран труда», знаками отличия и грамотами Министерства просвещения РСФСР и Таджикской ССР. Но все это — в будущем.

Мои мысли крутятся в другую сторону: ну вот, дождался, черт побери, в поле под дождем мокнуть. А в аудитории чисто, светло, тепло — и не хочется уезжать из города.

 

Утром в понедельник собираемся у здания драмтеатра. Нас ждет выстроившаяся вдоль тротуара вереница грузовиков с крытыми брезентом кузовами. Дождь прекратился, из-за облаков выглядывает солнце, и на душе сразу облегчение. Вот если бы такое ведро простояло все десять наших трудодней на полях Родины.

Как-то само собой получается, что я оказываюсь в машине вместе с теми однокурсниками, с которыми успел уже немного познакомиться. В одном кузове с нами студенты из Киргизии. Едем, молчим, погруженные в свои мысли, некоторые начинают дремать.

Через несколько часов машина останавливается у двухэтажного здания в центре села Красивое совхоза «Дружба». Приехали! Кто-то из местного начальства зовет нас в здание, или, как он его называет, в общежитие.

— Девушки, поднимайтесь на второй этаж, ваши комнаты — там, ребята заселяются на первом! — объявляет наш гид.

Из общежития толпой идем в совхозную столовую. Над тарелками поднимается ароматный пар, от которого вмиг разыгрывается аппетит. Наш добрейший преподаватель Юрий Серафимович Долгов показывает за столом пример работы ложкой — уплетает за обе щеки. В институте он читает курс введения в языкознание, а в селе поставлен над нами одновременно воспитателем и бригадиром.

Советский Союз — не только самая читающая страна в мире, но и самая образованная. Только сдавшему вступительные экзамены в вуз на «хорошо» и «отлично» доверяют доочистку сахарной свеклы в буртах. Руководить такой ответственной работой абы кого нельзя поставить. Тут нужен человек с ученой степенью не ниже кандидата наук и ученым званием доцента. Мы радуемся, что с нами такой замечательный человек как Юрий Серафимович, и стараемся в столовой не отставать от него в работе ложками.

А вот ребята из Киргизии какие-то вялые. Ложками о тарелки не стучат, вкусные щи едва зачерпнули, к мясу вообще не притронулись и только налегают на макароны, хлеб и компот.

На следующий день ситуация за столами повторяется. Между нами мечется уже немолодая грузная повариха. В ее добрых глазах выражение паники. В зал заходит кто-то из местного начальства, может, председатель сельсовета, а может — бери выше — сам директор совхоза. Он и повариха что-то обсуждают с Долговым. Сквозь шум и гам прорывается фраза директора: «Придется зарезать корову».

Большинство будущих учителей киргизских школ оказались мусульманами-суннитами ханафитского мазхаба. Они прошли все этапы превращения в советских людей — октябрятские звездочки, пионерские отряды, комсомольские организации, но есть свинину отказываются по религиозным соображениям.

Скандал раздувать не стали. Он не нужен ни совхозу, ни институту, ни Министерству высшего образования СССР. На следующий день все мясные блюда в столовой — исключительно из говядины.

 

Каждый день после завтрака нас ждет у столовой совхозный грузовик. Он отвозит в поле к солидной свекольной куче, которую знающие люди называют профессиональным термином «бурт». Наша работа заключается в том, чтобы взять из первой кучи свеклу, отрезать у нее хвостик и переложить во вторую кучу. Операция необременительная, но монотонная. Время тянется миллисекундами и падает в прошлое, как капля густого меда с ложки. Хочется ее слизнуть, и боишься, вдруг она упадет раньше, чем поднесешь ложку ко рту.

Солнце пригревает, но прохладный ветерок, весело играющий тонкой веткой осинки, случайно проросшей у поля, напоминает о наступлении осени. Когда сидишь на земле, кажется, что пашня тянется до самого горизонта без конца и края. Когда встаешь — далеко на горизонте видна лесополоса. Умные люди говорят: чтобы видеть дальше, нужно подняться выше.

Юрий Серафимович пытается развлекать нас интеллектуальными беседами. Но мы еще не доросли до них, не поднялись выше школьного уровня. Поэтому работаем преимущественно молча. Парни отсекают хвостики у свеклы, словно шашкой рубят головы врагов — наотмашь, сельские девчонки — уверенным, плавным движением, как заведенные, городские — с непривычки крутят корнеплод в руках, примеряясь то с одного бока, то с другого, успевая переброситься между собой ничего не значащими фразами, киргизки работают молча, сосредоточенно.

В полдень за нами приезжает грузовик, чтобы отвезти в столовую. После часового перерыва вновь возвращаемся к своей кучке. Теперь состояние у всех сонливое, работа идет через пень колоду.

 

ФАКУЛЬТАТИВНАЯ ЛЮБОВЬ

 

Все хвосты у свеклы обрезаны, и нас везут к другому бурту. Я думаю, начальство допустило промашку. Рядом с новой свекольной кучей возвышается огромная скирда соломы. Растет соблазн после обеда залезть на самую вершину и провалиться в мягкую, пахнущую хлебом перину. В конце концов, я так и делаю. Ко мне присоединяется мой одногруппник и тезка. У него сердечный кризис и творческий подъем. Он прощается с какой-то А.Т., посвящая ей свои вирши, но на горизонте уже маячит некая И.И., и уже ей Володька посвящает свои новые стихи.

Они мне нравятся. Пытаюсь сочинять сам, но получается ерунда: о грачах, о жирном черноземе, о стоге сена и утренних заморозках, одним словом, прогноз погоды, а не стихи. Видимо, не хватает объекта для лирики.

С высоты скирды наблюдаю за теми, кто внизу. Долгов с насмешкой смотрит на отлынивающих от работы студентов и продолжает молча кромсать ножом хвосты у свеклы. Рядом с ним девчонки в неотличимых друга от друга старых куртках, старушечьих платках, в шерстяных то ли «трениках», то ли рейтузах. Глаз положить не на кого. Разве что вон на ту, с блестящими глазами на правильном овале типично городского лица.

После ужина подхожу к ней:

— Света, пойдем погуляем.

— Куда?

— А вот хотя бы вдоль проселочной дороги до пересечения с трассой и обратно.

Наши прогулки становятся регулярными и затягиваются до поздней ночи. Когда мы вернулись из совхоза в город и вновь приступили к учебе, на курсе уже почти никто не сомневается, что между нами вспыхнула любовь. Почему «почти»? Потому что ее подруги знают, что у Светки есть парень, ее одноклассник, без пяти минут жених, который в этом году поступил в военное летное училище. И очень удивляются, что она закрутила любовь со студентом.

Трудно сказать, какие планы в голове у Светы, но строятся они на чисто житейской основе.

— На что мы будем жить? — спрашивает она.

— Перейду на заочное отделение, а сам буду работать на заводе. Проживем! — самоуверенно отвечаю ей.

Наша Кардо-Сысоева на примере Одиссея и Пенелопы учит нас: цель античной женщины — заманить мужчину в свои сети, цель мужчины — вырваться из них. Со своей Пенелопой я охотно фантазирую на тему нашей будущей семейной жизни. При этом мы не раскрываем друг другу все свои карты, не делаем решительного шага в сторону ЗАГСа. Светка на протяжении всего года выбирает варианты: летчик или учитель. Если прилетит летчик и сделает ей предложение, то, конечно, она выберет его. У меня вариант пока только один — сделать вторую попытку поступить в училище, а там — как получится.

Однокурсникам жутко интересно узнать, как Светка относится к своим конкуренткам с химбиофака и спецфака, с которыми меня несколько раз видели вместе довольно поздно в студенческом общежитии.

— Они тебе не конкурентки, — успокаиваю я Свету.

Хотя, надо честно признать, у каждой из трех моих подружек есть свои достоинства. С таджичкой Айной даже завел разговор о свадьбе. В ответ она рассмеялась:

— Ты должен заплатить за меня стадо баранов!

— Только баранов, а финский холодильник не нужен? — вспоминаю сюжет комедии Леонида Гайдая.

Но Айна повторяет уже серьезно:

— Без калыма меня не отдадут тебе в жены!

И это говорит мне «комсомолка, спортсменка и просто красавица»!

Разговор происходит в комнате общежития, в которой живут еще три студентки из Таджикской ССР. А я словно бежал, бежал и вдруг налетел на стену. И эта стена отделяет меня от Айны — уже переодевшуюся в советскую, почти европейскую одежду, тем не менее, внутри оставшуюся правоверной мусульманкой. В растерянности шарю взглядом по комнате, тускло освещенной единственной лампочкой, словно ищу стадо баранов для калыма, но не нахожу его, и только один отражается в стекле незавешенного вылинявшими шторами окна.

Все-таки я не соврал Светке, когда сказал, что у нее нет конкуренток на спецфаке.

 

Наши замечательные преподаватели открывают нам новый мир культуры и литературы, и сами они — яркие акторы этого мира. Вот мелькает в конце коридора седая шевелюра над высоким ясным лбом и тонкий профиль интеллигента. Узнаю издалека в толпе студентов завкафедрой литературы Анатолия Рафаиловича Монастырского. Он читает нам лекции по введению в литературоведение. В преподавательской, в деканате, в коридоре он с неизменной сигаретой в янтарном мундштуке, который держит особым образом в раненой на фронте руке. На лацкане его засыпанного перхотью и пеплом пиджака благородно поблескивает темно-красной эмалью орден Красной Звезды.

На войне Анатолий Рафаилович был от звонка до звонка. Демобилизовался 5 апреля 1946 года в звании капитана. В 1949 году приехал в Мичуринск и до самой смерти в 1978 году работал в Мичуринском пединституте. Под его руководством выросла плеяда поэтов, журналистов, педагогов, ученых. Он обладал способностью разглядеть в первокурснике будущего аспиранта, четыре года вел его за собой в мир науки и потом не оставлял молодого ученого без своей поддержки. Анатолий Рафаилович создал в Мичуринском пединституте свою научную школу.

История сама выбирает людей в герои. Им остается лишь совершить предназначенный для них подвиг. Иногда он длится всю жизнь и остается незамеченным вопреки логике событий. Так случилось с ученым Монастырским. Над кандидатской диссертацией о проблемах изучения поэзии Демьяна Бедного Анатолий Рафаилович работал 15 лет. За это время в Тамбовском областном институте усовершенствования учителей он опубликовал книгу «Поэт революции: о революционном пафосе и значении поэзии Демьяна Бедного». Она хранится в Российской государственной библиотеке, Национальной библиотеке Беларуси, репринтные издания — в библиотеках Гарвардского, Калифорнийского университетов и, вероятно, во многих других библиотеках мира.

А вот фундаментальный научный труд Анатолия Рафаиловича, трехтомник объемом 1245 страниц «Проблемы изучения Демьяна Бедного: идейность и пафос, ленинское влияние, традиции и новаторство, писатель и критика», остался неизданным. Рукопись находится в отделе диссертаций Отделения Российской государственной библиотеки в подмосковных Химках. Ее содержание гораздо интереснее академичного названия, потому что повествует о жизни и творчестве единственного поэта, жившего в Кремле бок о бок с руководителями партии и правительства. Возможно, еще найдутся последователи Монастырского, которые возьмут на себя труд издать единственное в своем роде произведение к 110-й годовщине со дня рождения Учителя — 14 декабря 2028 года.

Другой участник Великой Отечественной войны, 54-летний Георгий Иванович Латышев, возглавляет кафедру иностранных языков. Он преподает в нашей подгруппе немецкий язык. Латышев очень мягкий и одновременно строгий к своим студентам человек: «Ordnung muss sein!» («Порядок должен быть!»). Он любит повторять студентам: «Я вижу вас насквозь и глубже!» Эта фраза порождает легенду, что он воевал в разведке. На самом деле это не совсем так. С февраля 1941 года он служил диктором-переводчиком в штабе 26-й армии. В 1945 году его перевели переводчиком в штаб 69-й гвардейской стрелковой дивизии. У него медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941 — 1945 гг.». Наша подгруппа оказалась последней, кому посчастливилось учиться немецкому языку у Георгия Ивановича.

Незримой глыбой нависает над нами грозное имя ректора института — Николая Карловича Миттова. Он тоже фронтовик, награжден медалями «За боевые заслуги» и «За победу над Японией». В армии — с 25 ноября1941 года. Войну закончил старшим сержантом, заместителем командира отделения пулеметного взвода 144-го отдельного пулеметно-артиллерийского батальона 110-го укрепрайона 25-й армии 1-го Дальневосточного фронта.

Участников войны в институте, конечно, больше. Само их присутствие должно играть воспитательную роль. Но по молодости лет я легкомысленно думаю, что война никогда не повторится, не должна повториться. Хотя, начиная с лекций по древнерусской литературе и заканчивая сдачей норм ГТО и занятиями по медико-санитарной подготовке, — все свидетельствует об обратном.

Всего и не сосчитать, сколько было тех войн в русской истории! «На Дунаи Ярославнынъ гласъ сяслышитъ, зегзицею незнаема рано кычеть…» Задание было: «Плач Ярославны» к следующему практическому занятию знать наизусть. Я не поленился выучить отрывок из «Слова о полку Игореве» в подлиннике, на древнерусском языке. Читаю не особо выразительно, но «пятерка» все равно обеспечена.

Преподаватель древнерусской литературы Василий Иванович Попков обожает свой предмет. Он открывает нам в древних текстах вечные идеи, которые во все времена не теряют своей актуальности. От него мы впервые слышим о Боге как о действующем лице православной литературы, а не объекте атеистической пропаганды. «Не в силе Бог, а в правде», — звучит в аудитории негромкий, хорошо поставленный голос опытного оратора. На примере «Жития протопопа Аввакума» Попков призывает нас не менять своих убеждений. Учит защищать свою страну, как это делал святой Дмитрий Солунский. В «Молении» Даниила Заточника педагог выделяет идею сильной власти князя, противопоставляя ее боярской власти.

Вчерашние школьники, мы чаще всего не понимаем глубинного смысла лекции, но испытываем безграничное доверие к искренности чувств, которые Василий Иванович Попков вкладывал в свои лекции, и, следуя сердцем за его мыслью, стараемся разобраться в содержании и символах древнерусской литературы.

 

От преподавателей московских вузов часто слышишь, что студент приходит из школы совершенно неподготовленным к овладению знаниями. Полвека назад это касалось только знания иностранных языков. За шесть лет в школе — срок вроде бы немалый — нас, как попугаев, научили трем-четырем простейшим текстам, среди которых главными были «The Great October Socialist Revolution…» и «London is the capital of Great Britain…» Создается впечатление, что все шесть лет нас учили в школе английскому, французскому или немецкому с единственной целью — чтобы мы никогда не говорили и не читали ни на одном из них. Талантливым преподавателям в институте пришлось немало потрудиться, чтобы открыть нам с неожиданной стороны знакомый со школьной скамьи предмет.

Виктор Иванович Козырев за год до нашего поступления в институт вернулся в Мичуринск после командировки в Египет, где работал переводчиком в диппредставительстве СССР. Среди коллег-преподавателей он выделяется особой деликатностью, русской интеллигентностью. Откуда она взялась у паренька из села Сестренка Мичуринского района Тамбовской области — одному Богу известно.

На первом же занятии Козырев понимает, как далеки его студенты от знания живого языка Шекспира, Байрона, Моэма, Киплинга. Молодой преподаватель не заставляет нас повторять скучные тексты о революции и о Лондоне. Вместо них он выводит мелом на доске в лингафонном кабинете слова популярной песни «История любви» из одноименного кинофильма Артура Хиллера: «Where do I begin to tell the story…» По этой песне мы учим грамматику английского языка, которая уже не кажется скучной.

А вечером со Светой у нее дома крутим любимую пластинку. Вновь и вновь в полумраке льется музыка и звучат волшебные слова о любви. Она наполняет мое сердце чем-то совершенно особенным: ангельскими песнями, дикими образами. Она наполняет мою душу таким количеством любви, что куда бы я ни пошел, я совсем не одинок. С ней вместе кто мог бы быть одинок? Я протягиваю к ней руку, и она всегда рядом…

Впрочем, это всего лишь перевод одного из куплетов. Но как прекрасны эти слова любви в зимние вечера, когда за окном беснуется и завывает метель, а в жарко натопленной комнате — робкий свет торшера создает нам уютный полумрак.

Наутро вновь спешим по скрипучему от мороза снежку в институт на лекционные пары, коллоквиумы, зачеты, экзамены.

 

Декан факультета русского языка и литературы Иван Васильевич Чекунов преподает нам педагогику. Он поручает мне сделать доклад на семинаре, который состоится на следующей неделе, и рекомендует для подготовки одну единственную книгу. Она есть в кабинете педагогики. Прошу лаборантку выдать эту книгу и начинаю штудировать от сих до сих, как научил Иван Васильевич. Про себя не перестаю удивляться: все вроде бы по теме будущего доклада, а зацепиться мыслью не за что. Два дня безрезультатно бьюсь над докладом и в отчаянии прихожу к выводу, что педагогика — мертворожденное дитя, а самый хороший инструмент воспитания — кулак.

«…Я размахнулся и ударил Задорова по щеке. Ударил сильно, он не удержался на ногах и повалился на печку. Я ударил второй раз, схватил его за шиворот, приподнял и ударил третий раз». Вот и весь метод воспитания у товарища Макаренко. Но Ивану Васильевичу Чекунову об эффективных методах Макаренко лучше не рассказывать…

И вот наступает день семинара. Выхожу к кафедре и начинаю что-то бубнить о выдающихся достижениях Макаренко в области воспитания и перевоспитания молодежи.

Чекунов внимательно слушает, слушает и вдруг спрашивает:

— Вы по какой книге готовились к докладу?

Называю книгу.

— А вы брали для подготовки книгу пятого издания?

Вот же черт! Издание-то я и не посмотрел. Оказывается, их пять, и в каждом — свой текст.

— Садитесь, я сейчас кратко расскажу, о чем должен быть доклад, и мы его обсудим.

Этот неловкий момент: я, почти отличник, — и так опростоволосился. Чекунов пересказывает содержание моего несостоявшегося доклада. Получается живой пример педагогического мастерства. И от этого мне становится еще неуютнее в аудитории. Я уже успел заметить, что под внешней строгостью и педантичностью декана скрывается прекрасный, отзывчивый и очень добрый человек, по уши влюбленный в свою педагогику. Но я, не ставший педагогом, до сих пор не понимаю: педагогика — это учебный предмет или призвание?

 

ПРОЩАЙ, ИНСТИТУТ!

 

Вот и заканчивается первый курс. Экзамены остались позади. Впереди у одних студентов — практика вожатыми в пионерских лагерях, у других — фольклорная экспедиция. Это когда берешь бутылку водки и едешь в деревню записывать на магнитофон местные частушки и народные сказки. Бутылка нужна для настроения, чтобы старикам лучше пелось и плясалось.

Не люблю врать, но иногда, как сейчас, приходится. Всем говорю, что еду в фольклорную экспедицию, а сам отправляюсь в канцелярию за своим школьным аттестатом.

— Зачем тебе аттестат? — строго спрашивает барышня.

— Поступаю на заочные курсы иняза в областном институте, требуют предъявить копию и подлинник аттестата.

— А, понятно, — со знанием дела произносит барышня и выдает мне аттестат.

Через несколько дней поезд увозит меня в Москву и дальше — во Львов. Колесные пары тревожно отстукивают на стыках рельс междометное нечленимое предложение: «да-нет, да-нет». Невольно ловлю себя на мысли, что год в институте дал мне новые знания. Но для поступления на факультет журналистики Львовского высшего военно-политического училища одних знаний недостаточно. Абитуриент просеивается через мелкие ячейки конкурса документов, творческого конкурса, экзаменационных баллов, проверки здоровья и физической подготовки. И когда кажется, что все круги ада уже пройдены, мандатная комиссия подсчитывает «родительские» баллы. А они у меня нулевые по сравнению с сыновьями военачальников, дипломатов, писателей. На мандатной комиссии вновь пролетаю мимо своей мечты. Терять мне уже нечего. В третий раз никто из учебного отдела не пришлет вызов на экзамены, а разнарядку на городской военкомат можно ждать годами.

Мне вручают мой аттестат и желают попутного ветра до самого дома. Ну, «мандатка», не на того напала. Вместо того чтобы покорно шагать на выход, врываюсь в приемную начальника училища. Молодой прапорщик в роли адъютанта грудью, как на амбразуру, бросается на меня, защищая дверь с табличкой «Генерал-майор Зиновьев В.К.». Он широко растопыривает руки и кричит:

— Нельзя, стой!

Но я уже распахиваю дверь в кабинет начальника училища. На что я рассчитываю? Нет, не на уговоры и причитания. У меня есть два аргумента. Во-первых, «тройка» за сочинение поставлена несправедливо. Я растягиваю перед обалдевшим генералом длинную «гармошку» шпаргалки.

— Я списал сочинение с этой шпаргалки, которую проверил преподаватель русского языка в моем институте. В тексте нет ни одной ошибки, можете сами убедиться.

Конечно, аргумент сомнительного свойства и не в мою пользу, но что делать, как говорила моя бабушка Лида, когда нет гербовой, пишут на простой.

Генерал с удивлением смотрит на вульгарно растянувшуюся у него на столе «шпорку», исписанную бисерным почерком. Никакой преподаватель ни в каком институте ее не проверял, но главное сейчас — решительным приступом сломить волю противника к сопротивлению.

Пока генерал не успел прийти в себя от моей наглости, выкладываю свой второй аргумент, доказывающий мое право на высокое звание курсанта. Железобетонный аргумент! Зачетная книжка студента литфака пединститута, в которой только «четверки» и «пятерки», причем последние — в подавляющем большинстве.

Генерал внимательно читает названия предметов: русский язык, старославянский язык, античная литература, литература Возрождения, древнерусская литература, литературоведение, диалектология…

Василий Константинович Зиновьев поднимает на меня глаза:

— Вам не надо было сдавать вступительные экзамены.

— Мне сказали сдавать… — напускаю на себя смиренный вид. Кто не умеет подчиняться, тот не умеет командовать.

Генерал нажимает кнопку на селекторном телефонном аппарате и кого-то приглашает к себе. Через минуту в кабинет заходит заместитель начальника училища по учебной части.

— Зачислите его, — Зиновьев кивает на меня.

Исполнилась моя мечта! Для этого потребовался один взмах зачетной книжкой, которая в этот раз заменила мне волшебную палочку. Спасибо Мичуринскому пединституту! Спасибо его преподавателям!

 

Институт вошел в жизнь моих однокурсников и стал, как говорят моряки, ее генеральным курсом. Мои однокурсники помнят своих преподавателей: Екатерину Петровну Дубровину, Таисию Григорьевну Печенкину, Елену Леонидовну Пилипюк, Юрия Дмитриевича Щекотова и многих, многих других, ставших сначала для студентов — наставниками, а для выпускников — коллегами.

Думаю, что и наши преподаватели никогда не забывают своих студентов. Через полвека после первой нашей встречи приглашенный профессор Мичиганского университета, профессор и экс-первый проректор Мичуринского пединститута Виктор Иванович Козырев написал участникам встречи выпускников:

«Большое спасибо за приглашение, за желание увидеться. Желание невероятное, а поэтому очень дорогое. Накрыло такой ностальгией! Как молоды мы были… Надеюсь и сейчас, если повзрослели, то совсем чуть-чуть. Ведь возраст определяется состоянием души. Мне тогда было за 25, а вам и того меньше! Почти ровесники. А потому и близки были, почти как друзья. Вспоминаю, как вы большой толпой провожали меня на вокзале, когда я уезжал в Ирак. Кондуктор не спешит, кондуктор понимает… Долго еще стоял я в тамбуре, курил. Преподавал я тогда больше сердцем, чем умом, поэтому и начинал занятие с Love Story. С чего начать рассказ о большой любви? Боже мой, эта мелодия до сих пор терзает меня. Спасибо вам за счастливые мгновения в моей жизни!»

А мы благодарим своих преподавателей, которые вывели нас на широкую и длинную дорогу в профессии и в жизни. Душевные силы и время, смею думать, были потрачены ими на многих из нас не напрасно. Мои однокурсники и однокурсницы выросли в крупных ученых. Стали докторами филологических наук, профессорами Наталья Муравьева (Комбарова) и Петр Гончаров. Петр Андреевич прошел путь от аспиранта до завкафедрой литературы, декана филфака, проректора по науке и в итоге занял кабинет Николая Карловича Миттова. Отдел качества Мичуринского пединститута возглавляла кандидат филологических наук, доцент Надежда Пачина (Зудина). Валентина Седельникова (Говорова), многие годы трудилась редактором в Управлении делами Минсвязи РСФСР. Заместителем директора мичуринской школы №7 стала Наталья Верховцева (Каргальцева). Непростой путь до директора школы, кандидата педагогических наук, доцента, декана факультета дополнительных профессий Мичуринского пединститута прошел выпускник сельской школы Николай Зверев. Другой мой однокурсник, Владимир Чистяков, возглавлял областную газету «Тамбовская жизнь»…

 

Жизнь разбросала выпускников по российским городам и весям от Калининграда до Сахалина. Но главной задачей института всегда оставалась подготовка учительских кадров для Тамбовской области. В одном из интервью городской газете «Мичуринская правда» в 2012 году Петр Гончаров, в то время — директор педагогического института Мичуринского государственного агроуниверситета, сказал: «Сорок процентов учителей, завучей, директоров школ Тамбовской области — наши выпускники».

Кто-то разочарованно заметит: всего лишь 40, а кто-то воскликнет: аж целых 40! Все познается в сравнении. 60 процентов учителей, завучей, директоров школ Тамбовщины имеют дипломы трех тамбовских вузов, а 40 процентов — дипломы одного Мичуринского. Не будем мериться количеством, просто отметим: Мичуринск — важный образовательный центр для региона. И не только для него.

Киргизы и таджики приезжали в Мичуринск не для того, чтобы подметать улицы, развозить еду, строить мечети и навязывать горожанам традиции ислама. Они приезжали за знаниями, получили их и вернулись в свои республики, увозя вместе со знаниями и русский культурный код. Это лучший опыт миграционной политики, увы, зарастающий бурьяном.

 

---

Владимир Гундаров, капитан 1 ранга в отставке. Служил на Северном флоте и в Москве, был начальником отдела Военно-Морского Флота — членом редколлегии «Красной звезды», газеты Минобороны РФ. После увольнения в запас работал начальником отдела печатных СМИ в министерстве печати и информации Московской области, в ряде СМИ, а также в Федеральном космическом агентстве и предприятиях Госкорпорации «Ростех». Автор документальных фильмов. Имеет государственные, ведомственные и общественные награды России и Абхазии. Живет в Москве.