«Я взял бы речь…»

Вспоминая отца

К 110-летию со дня рождения поэта Дмитрия Ковалёва

 

Отец ушел из жизни не дожив до 62-х, мне тогда было 24. Ныне я уже старше его на целый десяток лет, а он остается для меня нравственным ориентиром. Так я был воспитан. Благо, в его стихах остались заповеди и прямые советы, на чем строить свою жизнь. Восприняли бы их наши дети и внуки…

 

Отец родился в старообрядческой Ветке, что на Соже близ Гомеля, первым ребенком в семье кузнеца — коваля по-белорусски. Его отец Михаил Тимофеевич был белорусом, а мать Екатерина Ивановна — русской из староверской семьи. На фронте Первой мировой Михаил Тимофеевич был тяжело ранен и отравлен газами и потом до смерти страдал астмой. Всего у моего отца было пятеро братьев и три сестры. Но все три сестры и один братик умерли в раннем возрасте. Детство Мити Ковалёва пришлось на голодные годы Гражданской войны и послевоенной разрухи. Семья спасалась от голода в заднепровских деревнях. Запомнились их по-славянски звучные названия: Коноплев, Заужель, Теребеевка, Страдубка, Надвин, Бушатин, Исаковичи, Переделка. Эти места сильно пострадали от Чернобыльской катастрофы 1986 года. Как-то в 1960-х отец в одиночку совершил путешествие по местам своего детства. Путешествие его было похоже на скитание: ночевал в стогу, пек в золе костра картошку и пойманную в Днепре рыбу. Я завидовал. Запомнились услышанные от отца старинные рыбацкие истории. Как из днепровского зарожка мой дед с напарником вытащили бреднем куль водорослей, в которых вздрагивали два черно-золотых линя, завесивших на полпуда.

В 1926-м семья осела на родине Михаила Тимофеевича в Прудке, ныне вошедшем в черту Гомеля. Отучившись пару лет в школе, отец вынужден был ее бросить, чтобы помогать семье как старший из сыновей. Образование удалось продолжить лишь с 19-ти лет. Самостоятельно подготовившись, он с трудом поступил на вечерний рабфак в Новобелице. Впоследствии выправившись в учебе, перевелся на вечерний политехнический рабфак в Гомеле. Начал публиковать стихи в «Гомельской правде», участвовал в литературном кружке, где познакомился с будущими известными белорусскими писателями Кастусем Киреенко, Иваном Шамякиным, Иваном Мележем, которых впоследствии переводил.

После окончания рабфака работал учителем литературы и белорусского языка в Романовичах близ Гомеля и учился заочно на филфаке Ленинградского университета. Дмитрий Кедрин ободрил начинающего поэта, отметив добрую народную основу его стихов.

В 1940-м уходит добровольцем на Северный флот, где прошел всю войну. Был морским пехотинцем, потом служил в бригаде подводных лодок, работал во флотской газете, вступил в коммунистическую партию. В эти годы он сложился как поэт.

Случайно познакомился с моей матерью, тоже по фамилии Ковалёвой, которая написала письмо краснофлотцу-герою Ковалёву. О нем она прочитала в газете. Письмо по ошибке отдали отцу, завязалась переписка. Мать после окончания льговского пединститута распределили работать учителем русского языка и литературы в Красноярский край. Она оказалась в школе села Юксеево, что на Енисее. Мужчин всех забрали на фронт, и ей в 22 года пришлось стать директором школы. Отец приехал к Антонине Ковалёвой по окончании войны в 45-м в Юксеево, там они и расписались в сельсовете.

Поначалу отец с матерью жили то на ее родине во Льгове Курской области, где он подружился с автором «Районных будней» Валентином Овечкиным и курским поэтом Николаем Корнеевым, то в Минске, где лучшим другом его стал Янка Брыль. Первая книга стихов «Далекие берега» вышла в Минске в 1947 году. После окончания Высших Литературных курсов в 1957-м он был приглашен в Москву заведовать редакцией прозы и поэзии в издательстве «Молодая гвардия». Вел творческие семинары в Литературном институте.

В школьные годы мои летние каникулы обычно делились пополам. Одну половину я проводил во Льгове у брата матери, инвалида войны Виктора, жившего с сестрой Настей. Из-за раны в бедро Виктор хромал, но это не мешало нам ходить на рыбалку за 4 километра на Сейм. Вторую половину каникул проводил в Гомеле в семье младшего отцова брата Михаила, грибника и заядлого рыбака. Михаил работал слесарем, у них жила и моя бабушка Екатерина Ивановна. Почти каждый день, когда у дядьки кончалась работа, мы с ним выезжали на мотоцикле из города рыбачить то на Сож, то на пойменные озера или небольшие речки Уть или Терюху. Загорал, а от стояния в воде с удочкой ногти ног за лето окрашивались в цвет крепкого чая. Приезжая, отец составлял нам компанию. Но и на отдыхе он, когда находило настроение, вынашивал строки стихов, часто повторяя их вслух и оттачивая. Не перестаю удивляться зримой образности многих его стихотворений, непостижимой для меня. Я и не пытался рифмовать, чувствуя недостижимость такой живописи словом. Куда мне, городскому пареньку, было тягаться с выросшим в деревне отцом в его знании природы и народной жизни?

Многих, как начинающих, так и уже признанных поэтов и писателей довелось мне видеть в нашей московской двухкомнатной квартире на Беговой. Из русских прозаиков близким другом отца был автор исторических романов и перевода на современный язык «Слова о полку Игореве» Алексей Кузьмич Югов. Приходил Иван Мележ, когда отец переводил его романы «Дыхание грозы» и «Метель, декабрь». Часто бывая в Москве, заходил Янка Брыль. Отец переводил его рассказы и миниатюры, а также совместную с Алесем Адамовичем и Владимиром Колесником книгу «Я из огненной деревни». В студенческие годы на меня большое влияние оказали «Тихий Дон» Шолохова и миниатюры Брыля. С Брылями мы дружили семейно и переписывались с Иваном Антоновичем до самой его кончины. Я преклонялся и продолжаю преклоняться перед такими, как он, представителями высокого, прямого поколения. Чего не могу сказать о запятнавших себя на склоне лет приспособленчеством к новому порядку Викторе Астафьеве и Василе Быкове.

Неоднократно бывал у нас якутский поэт Семен Данилов, которого отец переводил по подстрочникам. Отец дружил с Михаилом Исаковским, Егором Исаевым, Владимиром Туркиным, Федором Суховым, Валентином Сорокиным. На Беговую заходили поэты Василий Федоров, Сергей Поделков, Николай Тряпкин, Николай Старшинов, часто — молодые и начинающие. Читались стихи, рассказывались просившиеся на бумагу истории, иной раз вызывавшие взрывы смеха. Отец много переводил белорусских поэтов, как признанных, так и погибших на войне, таких как Микола Сурначев, дарование которых только начинало раскрываться. Из молодых русских поэтов его напутствие и поддержку получили Николай Благов, Анатолий Гребнев, Михаил Вишняков, Юрий Фатнев, Николай Малашич, Константин Рябенький, Анатолий Горбунов, Иван Лепин, Павел Майский и многие другие.

Как все же непостижима роль случайностей в нашей жизни. Отец любил море. Эта любовь зародилась в детстве при чтении Жюль Верна. Тогда он моря в глаза не видел — лишь пароходы на Днепре. Из-за этой романтической любви к морю он и оказался на Северном флоте. А в результате я пишу эти строки…

Отца страстно тянуло к живописи. Еще в детстве выковыривал цветные глины из днепровских обрывов, растирал их, дивясь необычным цветам. Пробовал писать акварельными красками и маслом. Насобирал целую коллекцию художественных альбомов. Не овладев техникой живописи, он научился живописать словом. Я не пошел по стопам отца и поступил на «физтех», но стал не физиком, а математиком, геометром. Ныне я профессор мехмата МГУ, автор университетского учебника, готовлю к изданию книгу по теме, которой занимаюсь уже более 40 лет.

Унаследованная от отца любовь к живописи подружила меня с курскими художниками. Провожу с ними пленэры, выставки, собрал картин на целую галерею, которую мечтаю оставить после себя родному Льгову. Навязывание всяческих чертежно-малярных упражнений вместо живописи заставило взяться за перо и публиковать статьи по изобразительному искусству. Одна из последних — о так называемом современном искусстве, которым западные «партнеры» пытаются заменить искусство подлинное. Но я помню завет отца:

Как суетно и пошло суесловие!

И как бесстыдна и нахальна лесть!..

Есть у меня, чтоб честным быть, условия,

Достоинство, чтоб быть собою, есть.

Дай сил мне только, жизнь моя,

Дай доблести!

Спесивостью меня ты не ославь!

От ярмарки тщеславия,

От подлости,

От робости угодливой избавь!..

Отец оставил три десятка поэтических сборников и книгу критических статей «Наедине с жизнью», много переводов. Стихотворения Дмитрия Ковалёва, его автобиографию с фотографиями, дневники и критические статьи можно найти в сети по ссылкам к статье о нем в интернет-энциклопедии «Руниверсалис», на посвященных ему архивированных сайтах. В журнале «Подъём» в разное время публиковались дневники отца, воспоминания моей матери и моя статья о художнике Л.И. Рудневе.

Надеюсь, предлагаемая подборка стихов Дмитрия Ковалёва позволит составить представление о его поэзии.

Михаил КОВАЛЁВ

 

ПОКОЛЕНИЕ

 

Воспитаны,

Испытаны —

При нем.

Дух не покорности,

А — покоренья.

Ты над враньем,

Как лес прореженный над вороньем,

Высокое, прямое поколенье.

 

Не знавшее о многом до седин,

Ты верило —

И смерть встречало смело.

Да усомнись ты хоть на миг один —

Ты Родину спасти бы не сумело…

 

Нет вечных истин ничего новей

Ни за чертой небытия,

Ни перед.

Будь проклят

Тот из сыновей,

Кто не отцам,

А лжи о них

Поверит.

 

ПОТЕРИ

 

Они сошли в Полярном.

В полдень.

С бота.

Как уцелел он?

Как дошел сюда?..

Что там теперь?..

Туда ушла пехота.

Слыхать:

Бомбили по пути суда.

 

Шинели,

Ржавые на всех от крови,

Пожухли,

Коробом стоят.

И только взгляды

Скорбь потерь откроют,

Но, как позор свой,

Ужас затаят.

От всей заставы

Пятеро осталось.

И не сознанье подвига —

Вина.

В глазах —

Тысячелетняя усталость,

А

Только-только

Началась война.

 

9 МАЯ 1945 ГОДА

                                  Михаилу Сазонникову

 

Произошел в мозгах внезапный свих.

Хоть ждали.

И предчувствия — не лживы.

Ко мне вбежал перед рассветом друг.

На шею бросился:

— Остались живы!..

И — как бы устыдился слов своих:

И глянули открытой болью всей

Его родные —

Их казнили люто —

И лица невернувшихся друзей.

Сама собой молчания минута…

Какая воля удержать могла,

Что накопилось за войну под спудом!

Каким —

И до сих пор загадка —

Чудом

Весть эта радио в ту ночь обогнала?..

Весь день,

Как посходили все с ума,

Из всех стволов палили в воздух.

И странно в пасмурных белела водах

Заснеженными скалами зима.

Но от огня

И с батарей,

И с баз,

Казалось, стынь июльским зноем дышит…

Казалось, весь уйдет боезапас —

И выстрелов

Мир больше не услышит…

 

А ДУМАЛ Я…

        Матери моей Екатерине Ивановне

 

А думал я,

Что как увижу мать,

Так упаду к ногам ее.

Но вот,

Где жжет роса,

В ботве стою опять.

Вязанку хвороста межой она несет.

Такая старая,

Невзрачная на вид.

Меня еще не замечая,

Вслух

Сама с собой о чем-то говорит.

Окликнуть?

Нет,

Так испугаю вдруг.

…Но вот сама заметила.

Уже,

Забыв и ношу бросить на меже,

Не видя ничего перед собой,

Летит ко мне:

— Ах, боже, гость какой!

А я,

Как сердце чуяло,

В лесу

Еще с утра спешила все домой…

— Давай, мамуся, хворост понесу.

И мать заплакала, шепча:

— Сыночек мой! —

С охапкой невесомою в руках,

Близ почерневших пятнами бобов,

Расспрашиваю я

О пустяках:

— Есть ли орехи?

Много ли грибов? —

А думал

Там,

В пристрелянных снегах,

Что если жив останусь и приду —

Слез не стыдясь,

При людях,

На виду,

На улице пред нею упаду.

 

* * *

Свет наготы твоей — как сном навеян.

Чист ослепительно. Любим заранее.

И солнечно его прикосновение,

Скользящее несмело замирание.

И две луны над темнотою плотной

Круглы от полноты весенне-вербной.

И не чета заоблачной, холодной,

От одиночества ущербной.

Все видится закрытыми глазами,

Все любит: руки, губы и колени;

Дыханьем, шорохами и слезами,

Улыбкой,

Что как будто клонит к лени.

Прекрасно таинство, что жизнь наполнит

Всем существом прильнувших,

Жилкой каждой,

Всей бережностью,

Нежностью,

Всей жаждой,

Всем безрассудством,

Что себя не помнит…

И эта близость, где огонь так чуток,

Так целомудренно потемок таянье,

Предчувствующих маленькое чудо

С большой тревогой

И надеждой тайной.

 

* * *

      Заядлым удильщикам, сынам Мише и Жене

 

Косой мысок и дубнячок на взгорке.

За рогозою быстрина светла.

Какие ж там ходили красноперки!

Закинуть не успеешь — повела.

На тиховодье шевелились листья.

Лишь притаись — удилище в дугу.

Одна другой, хитрюги, золотистей.

А сибили — что косы на лугу.

И не заметили, ловя с рассвета,

Как потемнела к вечеру река,

Как стало замолаживать и где-то

Сверкать и погромыхивать слегка…

Упала капля ледяная. Мошки

Вдруг сникли. Полыхнуло у леска…

И крупный дождь — как пуговки гармошки:

Залопотал,

Запрыгал,

Заплескал.

Шалаш набили сеном до макушки.

Шумела ночь, от молнии бела.

Но хорошо, что, хоть пали из пушки,

Команда босоногая спала,

Вдыхала сушь покоса… А снаружи

Как будто бы разверзлась высота…

А утром:

Колеи — сплошные лужи.

Земля черна, как никогда, сыта.

Мы, как по небу, ехали в телеге —

И синяя гроза под колесом.

Боялся с тучи оступиться Пегий.

А самому меньшому — снился сом.

 

* * *

                                Алексею Югову

 

О, если б в будущее

Да при жизни бы попасть мне —

Из настоящего б я взял

Что поопасней.

Я взял бы смелость

В мирном деле.

На фронте

Смерти все в глаза глядели.

На фронте

На погибель шла разведка,

А правду режем мы

Тем, от кого зависим —

Редко.

Я взял бы стыд,

Не тот казенный стыд,

Когда скрывают,

Что поставили на вид,

А тот,

Что пресыщаться не дает,

Когда в стране случится недород,

Или перед несчастными когда

Мне провалиться б от стыда.

И взял бы я любовь

С ее тоскою,

Что не закроешь гробовой доскою,

С той нежностью,

Которой сановитые стыдились,

Но от которой

Сыновья любимые родились.

И взял бы я еще

Мою ревнивую любовь к России.

А без нее мне —

Как во рту без маковой росины.

Не ту приязнь:

Что лишь бы русское —

Все мило,

А ту любовь,

Что все народы породнила.

И чтобы не молчать,

Когда себе на пользу —

Я взял бы речь,

Что не умеет ползать, —

Не ту,

Что Ожегов хранит с Чуковским,

А ту —

С распевным аканьем московским,

Не ихнюю,

А матери моей.

Как знают…

Речью я обязан ей.

 

* * *

И помнит память, хоть дырява:

Не польза обещать, а вред.

При жизни будущее здраво.

У мертвых будущего нет.

 

Жизнь воскрешает, и она же

При жизни топит в забытье.

И старость — будущее наше.

У молодых — оно свое.

Вглядитесь в русла — след потоков:

Его меняют вихри вод.

Кто может знать судьбу потомков,

Ради которых мир живет?..

 

Все та ж дорога проторялась.

На тех валили, кто — до нас.

Что осуждалось — повторялось.

Иначе звалось каждый раз.

 

Последними все были войны

Для тех, кто не пришел с войны.

И мы, пока мы живы, — вольны

И за других решать вольны.

 

Но я люблю мой век не меньше,

Не верящий льстецам, словам,

Тех благ, что ждут вас, не имевший

И не завидовавший вам.

 

---

Дмитрий Михайлович Ковалёв (1915—1977). Родился в местечке Ветка Могилевской губернии. Советский поэт-лирик. До Великой Отечественной войны учился на заочном отделении филологического факультета, учительствовал. Прошел всю войну — сначала морским пехотинцем, потом подводником; работал во флотской печати. В это время он складывается как поэт. Впоследствии окончил Высшие литературные курсы. Работал в издательстве «Молодая гвардия», вел творческий семинар в Литературном институте.