Художник сомнений

Как раскрыть суть одного из главных религиозных конфликтов в истории Русской Православной Церкви? Конфликта, о котором высказаны, казалось бы, все возможные точки зрения: во множестве диспутов, книг и статей, но который при всем при этом не утихает и не теряет своей актуальности до наших дней, оставаясь полем для мифов, манипуляций и субъективных трактовок? Наконец, нужна ли такая попытка сегодняшним читателям?

Протоиерей Георгий Ореханов, известный богослов и глубокий исследователь биографии Льва Толстого, убежден, что не только нужна, но даже необходима. На нее все явственнее проявляется острый общественный запрос. Дело прежде всего в том, что именно толстовская аргументация возможности и более того естественности веры без Церкви озвучивается все чаще и порой в крайне агрессивной форме. Обряды и церковные догматы трактуются при этом как бессмысленное насилие над душой и телом человека. Фактические сторонники критической стороны учения Толстого при этом могут не читать его публицистических работ и даже вовсе не знать об их существовании. Однако те же или слегка видоизмененные доводы приводятся раз за разом и представляются убедительными значительной части образованного общества.

Книга протоиерея Георгия Ореханова1 повествует о Льве Толстом как о человеке, мыслителе и ярком публицисте, давно обреченном на то, чтобы разговор о нем практически всегда продолжался разговором о Церкви. Таким образом, тема «Лев Толстой» здесь накрепко связана с темой «Церковь». Эта титаническая (без малого на 600 страниц крупного формата) работа, предваренная сразу 4-мя эпиграфами: из Розанова, Достоевского, архиеп. Иоанна (Шаховского), а также цитатой из письма двоюродной тетки графа А.А. Толстой, опирается на предшествующую научную монографию и на десятки статей того же автора и стремится к четкой структуре осмысления и выражения всего изученного материала. Но сама заявленная тема вместе с личностями, тесно связанными с ней, настолько глубока и необъятна, что и структура невольно усложняется. Большие (до сотни страниц) главы книги корректнее было бы назвать разделами.

Отмечу, что, при впечатляющем внешнем оформлении, корректура в крупнейшем издательстве «Эксмо» в этот раз, к сожалению, оказалась недостаточно зоркой и внимательной: многие слова (особенно в первых главах) сливаются без пробелов, а выражения вроде «оно задумана», «пятнадцать лет назад в одной из монографий последнего десятилетия» порой отвлекают от основного содержания.

В первой главе автор постарался максимально широко показать исторический контекст «эпохи». Начиная с периода Позднего Средневековья с его Реформацией, через времена европейского Просвещения, он приводит нас к ситуации духовного кризиса второй половины XIX века. «Для будущих времен интересно будет сообщение, что в 80-х гг. минувшего столетия Россия и общество русское пережило столь разительно глубокий атеизм, что люди даже типа Достоевского, Рачинского и (извините) Розанова предполагали друг у друга атеизм, но скрываемый: до того казалось невозможным «верить», «не статочным» — верить!» — таково свидетельство В.В. Розанова. Что важно, автор не избегает разговора об ответственности государства и церковного института как его неотъемлемой части на тот период времени. А происхождение духовного протеста он предлагает рассмотреть через религиозный опыт в субстанциальном, функциональном и дискурсивном аспектах. По моему ощущению, именно первая глава книги, хотя и безусловно необходима, но наиболее сложна для восприятия: исторический, социологический и биографический материал здесь настолько плотно сконцентрирован, что подталкивает даже подготовленного читателя продвигаться по страницам медленно, с остановками.

Затем вне разрывной связи с эпохой следуют главы «Духовная биография» (анализирующая биографические корни идейного переворота заглавного героя) и «Пространство духовного опыта» (представляющая попытку определить те «высшие и последние ценности, которые признает человек над собою и выше себя»). Тщательно разбирается значение фигуры Жана-Жака Руссо, писателя и философа, в юности очень сильно повлиявшего на мировоззрение Толстого и надолго ставшего его кумиром. «Я не только восхищался им; я боготворил его: в пятнадцать лет я носил на груди медальон с его портретом, как образок. Многое из написанного им я храню в сердце, мне кажется, что это написал я сам», — так в 1901 году характеризовал самый известный русский граф значение творчества французского просветителя.

Здесь же мы можем наблюдать за интересной (однако взаимно уважительной) полемикой с другим известным исследователем личности и эпохи Л. Толстого, автором биографической трилогии Павлом Басинским: «Для П. Басинского важно противопоставление умной веры Л. Толстого и неразумной религиозности его тетушки, которая исповедует «голую веру в Провидение, в силу молитвы» и в образок Божией Матери. <…>

Я не знаю, возможно, вера тетушки Л. Толстого и была именно такой. Но утверждение, что приверженность традиции и разум вообще не могут соединяться в процессе осмысления сложных вопросов жизни, противоречит всему опыту христианской Церкви и христианского богословия».

В ряде аспектов учение Толстого идейно близко западному протестантству, что позволило некоторым исследователям причислить его к русской разновидности Реформации. При этом существуют и важные отличия. В частности, последовательное отрицание Толстым важнейшего для протестантов принципа Solafide («только верою» <спасаюсь>). В книге вводится термин «пэчворк-религия» применительно к Толстому: «Я склонен сделать вывод, что вера Л. Толстого была ярким примером лоскутной религии в том смысле, который только что был описан. Фактически Толстой сконструировал свою веру из отдельных отрывков Евангелия, философских трактатов, изречений мудрецов всех времен и народов».

Как известно, Толстой и Достоевский, существуя в одном культурном пространстве, имея множество общих знакомых и отзываясь на творческие достижения друг друга, никогда не встречались лично и не вступали в прямую переписку (хотя по свидетельству, приведенному в этой книге, незадолго до смерти Федор Михайлович собирался прервать это эпистолярное молчание возражением на письмо Толстого своей тетке). Достоевский всю сознательную жизнь переосмыслял традиции и догматы христианства, художественно доказывал их непреходящую актуальность. У Толстого изначально могли быть сходные искренние побуждения, однако в силу характера, известного рода упрямства и влияния окружающих результат оказался иным. «Тайнозритель плоти» (по выражению Мережковского) так и не стал «тайнозрителем духа». Таким образом, «просвещенческий гуманизм Толстого и Достоевского имеет общие корни, но разные плоды». Эта параллельность и этот антагонизм судеб двух гениальных писателей стали лейтмотивом книги в виде 10 «не-встреч с Достоевским».

Замечу, что чем дальше, тем более свободной, увлекательной и даже в чем-то авантюрной становится книга. Со знанием множества разнообразных аспектов разбирается «преступление» Толстого (не в юридическом смысле, а в плане влияния на читателей, семью как институт, на государство и на свой художественный талант, от которого он в конце жизни стремился отказаться). Мы можем узнать много нового о характере «главного соучастника» (самый знатный, влиятельный и энергичный его последователь В.Г. Чертков). Знакомимся с показаниями«свидетелей обвинения» (жены Софьи Андреевны, обер-прокурора К.П. Победоносцева, консула К.Н. Леонтьева, философа В.С. Соловьева) и «свидетелей защиты» (снова жены, но с другими — оправдательными — доводами, тетки Александры Андреевны, любимой сестры Марии Николаевны и младшей дочери Александры). При этом эссе практически о каждом из них содержат яркие и глубоко прописанные психологические портреты.

Проанализировав изображение Толстым религиозных обрядов и догматов через излюбленный им прием «остранения», автор замечает, «что вопреки мнению некоторых современных авторов, пишущих о Толстом, глубоких аргументов против православного вероучения в труде писателя мы не найдем, ибо его главный аргумент носит эмоционально-художественную окраску и заключается в том, что современный образованный человек «во все это» верить просто не может». Кроме того, по мнению автора: «характерной особенностью <толстов­ской критики> является отсутствие продуманной и убедительной аргументации. Постоянно апеллируя к человеческому разуму, логике, опыту, Л.Н. Толстой на самом деле использует не метод научной критики, не научный дискурс, а чисто литературные приемы».

Будет уместно привести горький вывод И.М. Ивакина, домашнего учителя детей писателя: «все в учении его как-то неясно, неопределенно, да во многих случаях он и сам не следует, чему учит. Он и сам, видимо, опутан сомнениями и страданиями, в сущности не зная, как ему быть и что делать, а издали производит, конечно, бессознательно, такое впечатление, как будто сомнений нет и все для него ясно, и люди, помимо, впрочем, его воли, поддаваясь этому, идут к нему для решения недоумений и недоразумений».

Кто же больше других способствовал тому, что Толстой из многих, зачастую сиюминутных, не окончательных впечатлений стал формировать подобие жесткой философской системы? По мнению автора, этим человеком стал его самый преданный и фанатичный последователь В.Г. Чертков: «…для меня В.Г. Чертков остается не только редактором сочинений писателя, но, в определенном смысле, редактором его жизни, которую он сумел решительно направить в определенное русло, придав деятельности писателя совершенно новый, идеологиче­ский смысл». Здесь прослеживается наиболее явная связь с предшествующей книгой отца Георгия — монографией «Жестокий суд России: В.Г. Чертков в жизни Л.Н. Толстого». Отметив, что «приложил в ней руку» к излишнему «очернению» В.Г. Черткова, автор в своем новом труде преодолевает спрямленность первоначальной трактовки этой личности. В главе, посвященной ему (несмотря на по-преж­нему провокативное название «Преступление. Главный соучастник»), мы видим гораздо менее однозначную, энергичную, по-своему даже привлекательную личность, тем не менее сыгравшую весьма печальную роль в судьбе гения.

Важно, что автор не раз выступает против примитивного восприятия идей, с которыми люди не согласны и, соответственно, против стремления поверхностно и искаженно им возражать: «с некоторых пор русские школьники научились уже чуть ли не в пятом классе объяснять всем желающим, «чего не понимал Л. Толстой и в чем он ошибался». Правда, часто не прочитав у Толстого ни одной строчки».

Однако главный вопрос, камень преткновения, событие, ставшее точкой невозврата, — это, конечно, Синодальный акт, более известный, как «отлучение Л. Толстого», появившийся в 1901 году. Автор доказывает, что решение было принято Синодом самостоятельно, а не по указке светской власти и даже вопреки ее недовольству из-за последовавшей бурной реакции внутри страны и внешнеполитических репутационных потерь. Причин обнародования акта было несколько: прежде всего, явный отход Толстого от учения православия с принципиальным противостоянием ему; и — широчайшее распространение взглядов Толстого, ставшее значимым фактором русской жизни этого периода. О том, насколько популярно было толстовство на рубеже XIX и XX веков, свидетельствует множество фактов. Например, в молодости под обаяние личности и учения Толстого нередко подпадали даже люди, в дальнейшем прославленные как православные святые. На некоторое время стал его активным последователем М.А. Новоселов (принявший в конце 1930-х мученическую смерть), и В.Ф. Войно-Ясенецкий (будущий архиепископ Лука Крымский) тоже пережил короткое, но сильное увлечение толстовством.

И Церковь, в итоге, посчитала невозможным и дальше не реагировать на происходящее, но «хотя члены Св. Синода сделали все возможное, чтобы придать синодальному определению взвешенный характер, подавляющим большинством современников оно было воспринято именно как отлучение писателя от Церкви». Важно уточнить, что «в практике Православной Церкви анафема была не столько наказанием, сколько предупреждением человека, в отличие от практики Церкви Католической, в которой часто слово «анафема» заменялось термином «проклятие».

Однако, вероятно, само решение, как считал тогдашний обер-прокурор Синода Победоносцев, оказалось несвоевременным и уже запоздалым. О реакции на него в образованном обществе Чехов написал: «К отлучению Толстого публика отнеслась со смехом». В своем «Ответе на определение синода» Толстой фактически согласился с большинством утверждений Синодального Акта и заявил: «Вернуться же к тому, от чего я с такими страданиями только что вышел, я уже никак не могу, как не может летающая птица войти в скорлупу того яйца, из которого она вышла». От этого взгляда он не отступился до самой смерти, а Церковь не может отказать ему, как и любому другому человеку, в полной свободе такого выбора.

В целом, от книги остается впечатление не только серьезнейшего фундаментального исследования (что вынуждены признать в отзывах на книги протоиерея Георгия даже оппоненты, например, В.А. Кошелев в своей в целом негативной рецензии в журнале НЛО, № 102), но главное — честного разговора о самых болевых проблемах современного человека в его отношениях с религией, о важности личных усилий каждого человека для спасения. Именно эти вопросы поставили в полный рост перед Россией и всем миром титаны русской культуры. И искать ответы на них в контексте новой исторической реальности необходимо всерьез, со всей ответственностью и любовью к живым людям.

1 Протоиерей Георгий Ореханов. Лев Толстой. Пророк без чести: хроника катастрофы. — Москва, Эксмо, 2016.

Александр Владимирович Евсюков родился в 1982 го­ду в городе Щёкино Туль­ской области. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Автор книги рассказов «Контур легенды» и ряда публикаций в журналах «Дружба народов», «День и ночь», «Нева», «Бель­ские просторы», «Ниж­ний Новгород», «Подъ­ём», «Волга — XXI век», «Гостиный двор». Участник и руководитель труднических экспедиций на остров Анзер Соловецкого архипелага. Лауреат международных фестивалей-конкурсов «Русский Гофман», «Образ Крыма», премии журнала «Зинзивер» в области критики. Живет в Москве.