«Будущее само решает, кто ему нужен…»

Романы Юрия Козлова прежде не читала. А теперь вот прочитала — и сразу четыре (двухтомник Козлова вышел в издательстве «Медиарост» в 2023 го­ду). Козлов известен как-то больше за счет своей общественно-издательской деятельности, хотя у него есть постоянные многолетние почитатели — и он как романист того стоит.

В изданный двухтомник вошли четыре романа. «Одиночество вещей» и «Реформатор» созданы в начале 90-х прошлого века, «Новый вор» — в 2017-2018 годах, «Слепой трамвай» — фактически в наши дни.

Автор — остросоциальный писатель, и по двухтомнику можно проследить эволюцию и общества, и самого Козлова как мыслителя, резонирующего с происходящим в социуме.

В интернете есть благожелательный отзыв 1994 года о романе «Одиночестве вещей» Капитолины Кокшеневой, которая на тот момент воспринимала Козлова как русского писателя, связанного «с землей-народом» и видящего «идеалом церковь-народ». В следующих его книгах критик обнаружила иное — «стиль технологичного, виртуально-компьютерного письма». Определение несколько туманное, поскольку любой художественный мир всегда виртуален, но точное в одном — в выделении «технологичности» мастера.

Правда, с первым тезисом Кокшеневой согласиться сложно: в романах Козлова не находишь никакой любви к народу и связи с ним. Вот один из типичных штрихов: герой-подросток («Реформатор») постоянно лепит «пластилиновых уродцев» или вырезает из бумаги «опять же уродцев» с «последующим размещением их в самых неожиданных местах» квартиры. «Кто эти люди, брат?», — спрашивает его Савва, брат стар­ший, — он как раз и есть главный герой-реформатор. Ответ лаконичен: «Это… народ».

Предложен и рецепт, как с этими «уродцами» поступить: «Россия — уничтожаемая властью и народом огромная территория: земля, леса, вода. Убрать власть, убрать народ, чтобы спасти то, что еще можно спасти. Помогать власти сживать со свету народ» («Новый вор»). В том же «Новом воре» появляются двое «в просторной белой одежде», казавшиеся «богами, спустившимися с Олимпа». Это «старый фашист» господин Герхард — преуспевающий немецкий бизнесмен, скупивший часть России, и его русская жена. Она — правнучка «комсомолки тридцатых годов, воинствующей безбожницы, плевавшей <…> по комсомольскому обычаю тех лет в иконы», и, надо признать, милой сердцу автора, что очень чувствуется по теплой интонации. С такой симпатией автор пишет еще, пожалуй, только о… долларе (шутка).

Читатель может возразить: и «уродцы», и «боги» — не авторский взгляд, а восприятие героев. Все так. Только альтернатива в двухтомнике отсутствует.

Любопытно и другое. В одном из разговоров (его приводит Алексей Небыков в своем Дзен блоге) Юрий Козлов посетовал на «упрощение сознания массового читателя», подчеркнув, что «на первый план вышла литература физиологии, с примитивными любовными треугольниками, сюжетными коллизиями <…> Издатель в погоне за прибылью не борется с этой тенденцией…» Трудно не согласиться. Пример прямо под рукой. В романе «Реформатор» сексуальные сцены исключительно групповые (удовольствие на четверых), а лишение девственности, физиологию и анатомию соответствующих частей тела автор живописует почти что в стиле «Тропика Рака», в котором, как ни удивительно, физиологию побеждала метафоричность. Чего не скажешь о некоторых эротических пассажах Юрия Козлова, иногда просто холодно констатирующего, что герой обладал двумя девушками «технически», то есть «как по отдельности, так и двумя сразу».

Но давайте поразмышляем о хорошем, ведь Юрий Козлов, несомненно, мастер романной прозы: есть у него достойные восхищения страницы. И немало. К примеру, он прекрасно пишет дорогу («Одиночество вещей»). Все детали путешествия его героя Леона (Леонида) из Москвы в деревню Зайцы и обратно даны живо, пейзажи обрисованы талантливо, деревенские луга и озеро буквально дышат. Правда, кого-то может смутить, что нескончаемые рассуждения о коммунизме и России в стиле философа Зиновьева или позднего Мамлеева принадлежат четырнадцатилетнему подростку (Леону), но будем считать, что эта «метафизическая интоксикация» (в пределах нормы) — следствие тяжелого стресса. Рухнул СССР, а вместе с ним «обнулились» (Юрий Козлов любит вставлять модные словечки, в том числе английские) отец и мать Леона, доктор и кандидат наук, преподаватели марксизма-ленинизма. Условимся, что и подростковый секс в романе, не лишенный в описаниях романтизма, тоже — стрессовая реакция.

Леон страдает, особенно из-за отца — и это понятно. Правда, самым ярким персонажем в «Одиночестве вещей» получился не Леон, а его дядя-алкоголик, ставший арендатором и вскоре погибший. Остальные жители деревни Зайцы никак не выбиваются за пределы подросткового увлечения героя-подростка из «Реформатора». Пессимизм «Одиночества вещей» (название, думаю, претендует на знак превращения в одинокие вещи всего живого), еще не лишенный тревожной поэзии, и полный мрак его окончания перетекают в роман «Реформатор», концентрируясь в нем до идеи «конца России».

Сразу уточню: вопреки всем реалиям, мне, читателю, виделось и видится будущее России. Совсем в ином свете. И о русском народе стоит все-таки судить не только по несчастным алкоголикам и жертвам жестокого времени, но и по тем, кто создавал и пытается и сейчас создавать (несмотря на препятствия и сложные обстоятельства) производственную, сельскохозяйственную и технологическую основу страны (простите за некоторую пафосность). И не политикам, не финансовым магнатам, не идеологам и политтехнологам (в том числе ангажированным, прикормленным ими писателям) судить, кто нужен Богу и Земле, а кто лишний. Ведь в главном Юрий Козлов абсолютно прав: «Будущее само решает, кто ему нужен…»

В романе «Новый вор» как раз ценен намек на будущее. Его носитель — не главный герой Перелесов, назначенный министром в России после учебы в колледже Всех Душ в Кельне, получения воспитательной «дорожной карты» от отчима — «старого фашиста» и погружения в Общество пилигримов преклонных годов — властителей мирового капитала. (Юрий Козлов включает в сюжеты элементы конспирологии, мистики, детектива, технофэнтези.) Будущее едва светит, но все-таки светит в образе одноклассника Перелесова — отличника Авдотьева, который «одинаково свободно писал и рисовал как правой, так и левой рукой. Перелесов читал, что таким же двуруким был гений эпохи Возрождения Леонардо да Винчи». Правда, гении не бывают отличниками (это давно подтверждено фактами биографий), отличник — потенциально топ-менеджер, а не изобретатель (Авдотьев изобретает нечто необычное). Но это, как говорится, мелочи. Из-за интересных рассуждений и некоторые психологические неувязки сконструированного сюжета не бросаются в глаза. Будущее в лице Авдотьева тонет, а судьба его сына (оказавшегося сыном самого Перелесова, поскольку и здесь друзья делили постель с одной девушкой) неизвестна. И надежды, что сын жив, конец романа читателю не дарит.

Перелесов, как и Леон в «Одиночестве вещей», бесконечно рассуждает. О России, о власти, о народе, о спасительной для России силе Божественного Провидения. Всю теоретическую надстройку романов можно назвать социальной метафизикой. Писатель (философ и эрудит) оплетает сюжет интересными силлогизмами, интеллектуальными и историческими параллелями. Новый вор — это не просто коррупционер, хотя и обычное значение явлено: например, Перелесов решает, «что немедленно уволит секретаршу, как только заметит в ее лице другой неуловимый элемент — презрительное превосходство невора (такое он придумал определение в дополнение к криминальным терминам лох и терпила) над вором».

Сам Перелесов курсирует по маршруту случайных связей, но относительно (на материальном уровне) честен. Как точно заметил литературовед Олег Мороз, «Многочисленные рисунки, представляющие образ Перелесова в тот или иной момент его жизни, изображают текучую извилистость его мысли — о действительности, внутри которой он существует, о себе, мыслящем эту действительность, и об отношении между ними, в котором разом действуют и силы притяжения, и силы отталкивания». Новый вор — как раз тот, кто крадет экзистенцию народа, подменяет сущностные вещи. Юрий Козлов не раз упоминает «бритву Оккама» и призывает (устами героев) не множить сущности. Новый вор (идеолог, политтехнолог, реформатор) как раз множит сущности (по заказу), чтобы из создаваемого хаоса незаметно можно было вырвать и украсть людские смысловые ориентиры, подменив их технологическим искусственным роботообразным существованием.

Это писателю удалось показать в образе Саввы, работавшего в фонде «Национальная идея» («Реформатор»), где создавали «крохотных человечков». Савва — жрец реформаторства, объяснил Никите, младшему брату, наиболее отзывчивому из мужской половины семьи, что «человечки — продукт разработанной специалистами фонда уникальной биовиртуальной технологии, что они не бессмысленно снуют, а живут, работают и умирают внутри макета…»

«Они мыслят?» — поинтересовался Никита.

«В заданных параметрах», — туманно ответил Савва.

«А кто им задает параметры?» — спросил Никита.

«Компьютер, — строго посмотрел на него Савва, — а компьютеру задаю параметры я. Еще вопросы будут?»

Никита не мог отделаться от мысли, что Савва «издевается над здравым смыслом, Россией, миром и Господом Богом». Превращение Саввы в конце романа в страшного Сабо, создающего инсталляции из тел убиенных людей, — жесткая метафора: таким видит писатель результат реформаторства и создания человечков с заданными параметрами.

Рассуждения Саввы о любви к России могут вызвать не сатирический, а буквально эсхатологический эффект: если такие Саввы так ее любят, что уготовано народу? В «Новом воре» министр Перелесов, воспитанный господином Герхардом, откровеннее: даже его секретарша видит его ненависть к России и русским. Но и для высшего эшелона чиновничества лестных слов он не находит: его иногда посещает «кощунственная мысль, что лица, как цифры в уравнении, можно поменять местами. Равнозначными и равнозначимыми для государства были эти лица. Просто в воспитательных целях одного оставили нежиться в сладчайшем дворцово-яхтовом «плюсе», а другого, как прохудившийся (тоже, кстати, отнюдь не пустой) носок в мусорное ведро, бросили в горький тюремный «минус». Убедительным получился образ и «экономического чекиста Грибова», стоящего одной ногой в советском прошлом, а другой — в своих роскошных миллиардных вотчинах.

Брат Саввы Никита пишет роман «“Титаник” всплывает». Вроде бы проходное замечание, что «сейчас СССР, подобно “Титанику”, лежал на дне… истории», конечно, не случайно.

Главные герои всех четырех романов — атеисты. Однако в минуты эмоционального подъема им открывается «любовь Господа к людям». Минуты редки и тонут в тексте, как гений Авдотьев…

В романе «Слепой трамвай» появляются иные — мелкие боги, управляющие жизнью главной героини — усердного фармацевта Ангелины Иосифовны, умеющей видеть «жизневоду» человека, угадывать срок его жизни, иногда объясняя, как избежать конца. Так она предупреждает студентку «Вышки» (ВШЭ) о грозящей ей опасности. Других студентов автор называет «мясом», что (и не только это) на фоне интересных социофилософских рассуждений отдает дыханием не Л. Толстого («пушечное мясо» — определение в «Войне и мире»), а примитивизмом восприятия некоторых СМИ и соцсетей. Автор, видимо, опасается не вписаться в современность и берет оттуда не только признаки новостной повестки, но иногда и лексику.

В «Слепом трамвае» фигурирует ванька-встанька — игрушка, простоявшая в пыли на чердаке много лет и не съеденная крысами из-за пугающего их звона. Ваньку-встаньку, наконец, извлекают на свет Божий… Аллегория, думаю, легко прочитывается. Несгибаемый ванька-встанька — антипод управляемым маленьким человечкам. Причем он, оказывается, был избран шпионским орудием: в него давным-давно была вложена некая зловещая пленка… Юрий Козлов — ас по закручиванию сюжетов.

А как же с идеалом, который когда-то нашла в «Одиночестве вещей» К. Кокшенева? А идеал, похоже, прошел постепенное переформатирование в духе «капитализации». И это продемонстрировал «Слепой трамвай». В романе аптекарша Ангелина Иосифовна, как и все главные герои двухтомника, непрерывно рассуждает, она тоже социофилософ с легким налетом бытового демонизма. Ей 50+, она девственница, а порывы тела удовлетворяет способом, нередким у подростков. Несмотря на легкий грех, сюжет завершает happy end. Ангелина Иосифовна спасает «известного политолога, социального психолога, историка и искусствоведа», получает наследство — ей отписал аптеку застрелившийся армянин, бывший владелец. Сначала она подумывала о пластической операции лица, но, став богатой дамой, внезапно молодеет (по загадочной причине) и готовится стать матерью (не потеряв девственности).

В общем, почти П. Коэльо… Попытка выхода в метафизику обернулась спуском до ценностных ориентиров массового читателя. Оттого «слепой трамвай» стал не многозначным символом (времени, идеологии и т.д.), а всего лишь метафорой случайной удачи.

Мария Бушуева (Китаева) — прозаик, критик, автор нескольких книг прозы, в том числе биографического романа «Королев. Главный конструктор» (2022), а также множества публикаций в бумажных и сетевых журналах. Лауреат журнальных премий. По первой профессии психолог. Живет в Москве.