На берегу степной реки

Пасхальный снег

 

Словно сахарная выпала вата

по субботе, еще великопостной…

Это слива зацвела рановато,

а что снегопад — не больно-то поздно.

 

Не теряем родовую опаску —

у погоды нашей вечно капризы…

То земля на православную Пасху

приодела белоснежные ризы.

 

Выйдет время и труду, и веселью,

отогреется листва понемногу.

Живы будем — не помрем к воскресенью…

И огонь сошел опять, слава Богу.

 

* * *

 Студеный май ограбил околоток.

Хоть за прогноз ручаться не берусь,

негусто будет осенью шарлоток,

на Рождество не с яблоками гусь.

То не беда — надежду на прибыток

опять отложим, счет переменя…

Жаль, что удостовериться попыток

все меньше остается у меня.

 

Воробыши

 

Века мы своего поскребыши,

полинялых его знамен.

Начирикайте мне, воробыши,

сколько ведаете имен.

То-то вышла короткой песенка,

что у многих такой была,

и вертлявая в ноги лесенка

сквозь отпущенное легла.

 

Не подолгу, однако побыли —

позвенели на голоса…

Время вольно гуляет по полю —

за канавою полоса:

то прервется, то возвращается

в равномерные времена…

А земному не возмещается

та одна, что отведена.

 

Где у летописи — прогалина

мельтешения дня и тьмы,

нам — единственная проталина,

что во льду продышали мы.

Из иных живучих найди поди,

их обманками улови…

Нас почти не истратив, Господи,

раньше времени не зови.

 

* * *

 Учась на берегу степной реки,

не налегали мы на языки —

вполне на глубине материка

нам русского хватало языка.

Но мир открылся сердцу и уму —

и мы без слов поверили ему.

 

И все-таки решили звуковой

перешагнуть барьер языковой:

заговорили сами без затей,

но выучили смолоду детей —

иного на родительские щи

сейчас по белу свету отыщи…

 

Да извещает новою стеной

тот самый мир, что он уже иной

и континента западную треть

уже свободно не перелететь:

где было только руку протянуть —

опять на годы вытянулся путь.

 

Теперь не знаю, скоро ли найду

я напоследок в собственном роду

наговориться с кем накоротке

на материнском нашем языке —

вдруг не поймет ни слова моего.

А как мы налегали на него…

 

* * *

 Живя по-своему на свете,

уже мы все повытворяли,

чтоб наши собственные дети

минувшего не повторяли

и новых дров не нарубили,

где все мы поперерубали,

и шишек свежих поднабили,

а наших не перебивали.

 

Да где там…

Снова, как впервые,

года и головы теряют —

все наши планы боевые,

обломы наши повторяют.

Предубежденные, что правы,

разгорячаются до сшибки,

свое обороняя право

на собственные ошибки.

 

Опять фальшивки шоколадят,

подловленные на обмане,

опять самозабвенно платят

давно уплаченное нами,

какие б звезды или свечи

мы им в пути ни зажигали…

Ах, если бы на наши плечи

они доверчиво привстали!

 

Но были все и мы с усами,

из ножен вынимая сабли,

когда наскакивали сами

на прародительские грабли.

Хотя живучие, быть может,

под занавес еще увидят,

чем наше время подытожат —

и, может, не возненавидят…

 

* * *

 В едва одолеваемой дали

разлука нам дается за науку.

У дочери — кроли что короли,

у мамы — сукин сын заменой внуку.

 

Век нынешний крапивою увит,

и прошлый от ожогов несвободен.

Народ заморский малоплодовит,

и собственный не слишком плодороден.

Того гляди, до крайнего конца

история намерена ужаться,

забыв про завещание Творца

плодиться на земле и размножаться.

Но тут не про высокое круглить

и времена материковых сдвигов,

и хочется не Родину продлить,

не Францию эпохи Меровингов,

ни родовой цепочки не сравнять

с тем более далекою землею…

А просто душу новую принять,

бесшерстную. Потом — все остальное.

 

* * *

 Снегом наши края укутаны,

наши омуты глубоки,

по горам да оврагам катаны

нами пряденые клубки.

А навалится чертовщина —

наши обереги просты:

— Слава Богу, что я мужчина.

Слава Богу, женщина ты…

— Вновь дорога пылит разлукою,

снова ястребы гладят высь.

Ожидание тянет мукою —

только выживи и вернись.

Но вдали за меня и сына

будь спокоен у злой черты.

Слава Богу, что ты мужчина…

— Слава Богу, женщина ты…

— Снова грянет салют сирени

в палисадниках по весне —

и минуют ночные тени,

что морочили нас во сне.

А пока на душе горчина,

ношу надвое разделю:

— Слава Богу, что я мужчина.

Слава Богу, тебя люблю…

 

* * *

 Лето, полное лишней воды

и травою расцветшее пышно,

к сентябрю воздает за труды

золотыми монетами пижмы.

 

На год вновь не приходится год —

каждый выходкой неподражаем.

Только осень опять разберет,

что вернулось назад урожаем,

что с дождями щадили ветра,

жизнелюбие почвы пытая…

 

И всегда на монету щедра

у дороги казна золотая.

 

* * *

 В разной степени настроения

упрощали мы уравнения —

помни формулы да изволь

никогда не делить на ноль.

 

Жизнь одаривала и грабила,

но одно подтвердила правило —

не пытайся за простотой

ладить жерди над пустотой.

 

Жизнь хотя еще не прощается —

упрощается, уплощается.

Но помножить ее на ноль

по оплошности не позволь.

 

* * *

 Пока тебе я нужен

на пиршестве земном,

давай устроим ужин

с черешней и вином.

 

Давай, пока дорога

видна сквозь времена,

отведаем немного

черешни и вина.

 

Пока не надо плакать

навзрыд на голоса.

Пока щедры на мякоть

черешня и лоза.

 

---

Андрей Петрович Расторгуев родился в 1964 году в Магнитогорске. Окончил Уральский государственный университет и Российскую академию государственной службы при Президенте РФ. Кандидат исторических наук. Работал журналистом, госслужащим, в коммерческих структурах. Публиковался в журналах «Наш современник», «Литературная учеба», «Урал», «Север» и др. Автор 8 книг стихов, переводов и литературно-критических статей. Лауреат государственной премии республики Коми, премии журнала «Урал», литературной премии Уральского федерального округа. Член Союза писателей России. Живет в Екатеринбурге.