Мама мыла раму
- 24.01.2025
Когда-то… Много лет назад… Прошлое всегда вспоминается как очень далекое.
На самом деле, не такое уж далекое: всего восемь лет назад до этой осточертелой войны со второй половиной Украины. А я живу в другой половине, на Донбассе. Так вот, писатели города Луганска раз в месяц любили собираться в Доме творчества «Светлица». Какие чудные были встречи! Они были на протяжении 15 лет! Сюда приходили поэты и прозаики, барды и певцы, художники, скульпторы, приходили врачи, инженеры, учителя, сварщики и многие другие, кому поэзия, хорошее художественное слово, встреча с родственными по духу людьми — праздник. Большой праздник!
Публика была настолько разнообразной как по образованию, так и по качеству художественного произведения, принесенного автором, что иногда Лена, сидящая рядом со мною, чтобы не произнести жесткого критического словца, со вздохом произносила: «Колготки!» В этом слове было все, понятное только нам! И сарказм, и разочарование в авторе, и скука, и почти скрытый мат: ну как можно принести людям на обсуждение такую чушь, такое сырое произведение?
— Не понимаю, — говорила Ленка, — они что, совсем не соображают, где лирика, а где обычное графоманство? Не по-ни-ма-ю!
Одним словом, колготки! Такое у нас было ругательское слово.
Сейчас, уже без Ленки, у меня появилось другое выражение, объясняющее нелепый поступок, мысль или недоразумение. Я в таком случае говорю «МА-МА МЫ-ЛА РА-МУ» — и развожу руками.
Ленка — это она только для меня Ленка, я ее при ней так не называю, просто не люблю сюсюканий.
Помню, мы студентами жили в общежитии, и у меня была «закадычная», как тогда говорили, подруга Катя Гаврилова.
Катька и Зойка — и все! И никаких нежностей!
«Катька, давай картошки пожарим?» — «Давай!»
Или она мне: «Зойка, давай в кино в “Октябрь” сходим?» — «Давай!»
И так всегда — по-дружески, по-домашнему — говорили мы.
Жизнь так сложилась, что моя талантливая, строгая и принципиальная Ленка, любимица всех посетителей «Светлицы», должна была уехать далеко-далеко из Луганска, туда, где плещется теплое Средиземное море, выбрасывающее на свой берег красивые разноцветные камушки, среди которых иногда встречаются с дырочкой посередине, их зовут куриным богом. Найдя такой камушек, надо обязательно загадать желание. У нее — сбылось!
Нет у нас здесь моря… И вряд ли я смогу среди наших мергелевых обломков найти своего куриного бога. А ведь мне так надо самой его найти и загадать одно-единственное желание: чтобы прекратилась эта война на Украине! Даже фашисты во время Великой Отечественной войны в 1943 году находились в Луганске лишь 13 месяцев, а нацики лупят по нам ВОСЬМОЙ год! Это, если умножить 8 лет да на 365 дней, будет… Ужас!
Ну как это можно забыть? Как? Я думаю, что никто, никогда, ни за что — не забудет!
Луганск две тысячи четырнадцатого года — это сплошная осада. В городе нет света, воды, связи, зарплаты, работают редкие магазины, у многих нет еды, лекарств, пенсий…
Осада!
Регулярные обстрелы как окрестностей, так и самого города: снаряды ложатся и в центре, и в дальних кварталах, люди передвигаются перебежками, маршруток почти нет… А на улице жара: + 40! Невыносимо душно, и нет воды… Когда ее привозят, то хватаешь две пятилитровые пластиковые фляги и рюкзачок с мелкими бутылками — по 1,5 и 2 литра, — спешишь вниз, где воду наливают из водовоза, которого часто приходится ждать несколько часов, а потом прешь все это, с поминутными остановками, на седьмой этаж. Иногда у машины, от аккумуляторов удается зарядить мобильный телефон, но связи почти нет, так — урывками пробивается к тебе кто-то или ты к родным. Узнать хотя бы, живы ли?
Этот ад луганчанам запомнился навсегда. На-всег-да!
Так думают многие. И я тоже так думала, но до вчерашнего дня. Пока не открыла фейсбук1 и не посмотрела одно очень средненькое видео, снятое на мобильный телефон.
От апреля 2014 года до 24 февраля 2022 года прошло восемь лет, если не считать пары месяцев. И вот после долгих ожиданий Россия признала наконец ЛНР и ДНР. Признала и сказала: нацистов надо не только остановить, но и изгнать, за эти годы ими убито более 14 тысяч мирных жителей, деточек невинных — 500 ангелочков. А сколько стерто с донбасской земли сел, поселков, городков, какой огромный урон нанесен большим городам?!
И вот в том минутном видео в фейсбуке я увидела такую картину: люди южной окраины Украины подошли к машине под российским флагом и требуют, чтобы ее пассажиры убирались из Украины, им и так хорошо, они ничего не хотят менять…
Я помню похожую, но в другом городе, на Луганщине, картину, когда женщины с детьми выходили на дорогу, бросались навстречу танкам, расставив руки, — пытались так остановить украинскую армию, нагло ворвавшуюся на Донбасс в 2014 году…
Две даты с разницей в восемь лет: никто не хочет войны! А воюют… Что происходит? Кому это надо? Зачем?
Но самым удивительным было не видео, а подпись под ним, пояснение и убеждение человека, что им сегодня плохо, они не могут вот уже семь (!) дней спать, их дети пугаются взрывов, которые звучат на окраине селения, на западе Украины. И этим человеком оказалась не кто-нибудь, а моя хорошая знакомая из Луганска, посещавшая вместе со мною и моей умницей Ленкой луганскую «Светлицу». Зовут ее Любой, не Любкой, не могу ей так сказать, между нами нет равенства или большой дружбы, тем более что ей под 60, а нам с Ленкой нет еще и 50 лет. Она писала стихи на русском, украинском, на сербском языках. Делала это мастерски, моя Ленка ни разу не прошептала ядовитое слово «колготки». Это были совершенные стихи, отточенные, выверенные автором — разве такую назовешь Любкой? Конечно, нет. Были у нее и статьи в альманахах, короткие рассказы. Это не человек с улицы, который написал в своей жизни десяток стишков и ходит, гордится собою, любуется — в ней были выверенная зрелость, ум, талант.
В августе 2014 года на Луганск сыпались снаряды, как дождь: с утра лупят с одной стороны города, а через несколько часов — с другой или стреляют в ближайшем населенном пункте. Во время такого бесконечного обстрела, когда в доме нет ни воды, ни еды, ни лекарств, у ее мужа начался острый приступ инфаркта. Долго терпеть не получалось, одолевала боль в сердце. Сама она не могла помочь мужу. Наконец, дозвонилась до скорой, но врач не приехал, так как не было бензина — осада! Предложили самим добраться до больницы.
Машины у знакомых не нашлось — оставалось идти пешком… Она так-таки дотащила на себе едва живого мужа в терапию. Дотащила с большим усилием, задыхающегося, с трудом переставляющего ноги… Он отчаянно хватал ртом горячий воздух, останавливался каждые двадцать метров, чтобы отдышаться…
Ему сразу оказали помощь, хотя за окном и свистело, и бухало серьезно. На второй день из-за постоянных обстрелов и чтобы спасти людей от украинских снарядов больницу решили закрыть — могли потерять и последних врачей… В одном отделении уже была разрушена стена.
Ей с мужем тоже предложили покинуть палату — другого выхода не было.
В тот же день Люба как-то смогла перевезти дизелем мужа в шахтерский городок, имея в руках лишь документы да его таблетки. В чем были одеты в августовский день, в том и поехали.
Через несколько дней, не знаю подробностей, как ей это удалось, она уехала в Харьков, из которого тогда сюда, в Луганск — для его обстрелов! — нацики возили снаряды и танки.
Потом они перебрались в Киев, где она училась в юности, где остались друзья, где все знакомо, но самое главное — там тишина, покой, никакой войны. На берегу Днепра сидят с удочками мужчины, ловят рыбку, о Луганске никто ничего не говорит. Словно его и нет, да и вообще его судьба никого не интересует.
И даже в Киеве, где тихо и мирно, где не стреляют по больницам, водопроводам и высоковольтным линиям, где есть врачи и лекарства, мужа она не сберегла: через два месяца его не стало — надорванное здоровье не восстановилось.
Она тяжело перенесла потерю мужа, оставшись с двумя взрослыми сыновьями. Снова много работала, писала, выступала в печати, интернете.
Не знаю, что было с нею дальше в течение прошедших восьми лет, кто был с нею рядом, с кем общалась, чем жила, что читала, чем занята сегодня. Но час спустя я там же, в интернете, на фейсбуке2, нашла еще одно, новое видео с ее комментарием: мол, они, украинцы, непременно победят Россию, и пусть ее солдаты поскорее убираются с их земли…
Не веря написанному, я вновь перечитала ее комментарий. Я была в ступоре: Люба, ты забыла, как по обстреливаемому Луганску ты тащила на себе умирающего мужа в больницу? Ты забыла, кто тогда стрелял по вам с мужем? Это можно забыть?
Я откинулась в кресле, в котором сидела, и с горечью прошептала: «Ма-ма мы-ла ра-му»… Это означало, что я не могу понять человека, которого знала несколько лет.
Что происходит в мире? Что им там, в Киеве, вталкивают в голову, чтобы можно было забыть и простить даже смерть горячо любимого мужа?
А в моей семье — тоже потеря: в прошлом году умер мой единственный брат. Ему еще и шестидесяти не было. Из Алчевска к нему в гости привезли девятилетнюю внучку, а на второй день начался обстрел поселка. Бог его знает, куда упадет следующий снаряд? Брат разволновался: он в ответе за девочку.
— Что делать? Что делать… — Он метался по дому. Это был второй инфаркт.
Соседи вызвали ему скорую, укололи все, что было у фельдшера в сумке, отпаивали его привычными таблетками, но ничего не менялось — он корчился от боли, говорил, что у него печет в груди, дышать тяжело. Фельдшер сказал, что поможет в данной ситуации только одно — отвезти его в областную больницу.
Господи, за что ему, фельдшеру, при аттестации дали первую категорию, если он за долгие годы работы в больнице не усвоил, что инфарктника даже в туалет не поднимают, никаких движений и беспокойств! Он же попер брата за 60 километров по жутким ухабам — дороги не ремонтировались тридцать (!) лет — в областную больницу. Довезли. Через полчаса брат умер. Сосуды полопались…
Не будь этой сволочной войны, мой брат еще бы жил и жил. А кто считал, сколько ушло молодых и не очень молодых людей не от пуль врага, но не без помощи войны — от постоянных тревог, страха, недоеданий, болей, ужаса увиденного? Ну что можно сказать, просматривая свежие новости, выставляемые в интернете?
Нет рядом со мной моей подруги, поэтессы Ленки, которая, возмущаясь или не понимая глупости человека, говорила твердо: «Колготки!». Лена, какие колготки, я теперь нашла другие слова, ибо как можно достоверно понять, почему так меняются люди? Кто придумал эту нашу внутриукраинскую войну?
Что происходит? Чем их там, на другом конце страны, пичкают? Люба не курит, не пьет, не колется… Но изменилась до неузнаваемости!
Не по-ни-ма-ю! Не понимаю…
Обессиленно опускаю руки — долго, отупело смотрю в мигающий экран и так же растерянно, безнадежно повторяю: «Мама мыла раму…» Абсурд!
Впрочем, в мире очень много абсурда, да хотя бы эта фраза: мама мыла раму. Какая, к черту, рама, весной хозяйки прежде всего моют окно — стекло, не раму!
Пытаясь понять Любу, чего я только не придумала, чтобы объяснить такие крутые перемены в сознании высокообразованного человека, пока мой личный материнский инстинкт не прошептал мне: сыновья… Сыновья? Два черноглазых красавца, будущих ученых. Точно!
Да, все может быть, ведь они там, рядом с нею, они живут — как по лезвию ножа ходят. Она их берегиня, она не может допустить, чтобы их забрали на войну… На войну с Востоком… На погибель. Чтобы они с орудиями прибыли в Луганск и лупили по своему кварталу, по дому, в котором родились и жили?
И тут меня попустило. Заклокотало в горле, набежали неожиданные слезы.
Прощаю… Прощаю… Прощаю…
А вот что стало истинной причиной ее действий, ее неожиданных комментариев — это нам, ее друзьям, еще предстоит понять. Надеюсь, что мы еще встретимся и что ключ от ее луганской квартиры — с нею, лежит в ее старой сумочке.
НАЕДИНЕ С СОБОЮ
Моему становлению как писателя послужило написание дневников в детстве и юности, которых собралось у меня 15 штук. Это были толстые общие тетради в клеточку, исписанные мелким почерком. Способствовало этому мое вынужденное одиночество. Я заканчивала первый класс, когда родители одарили меня совсем, на мой взгляд, не подходящим подарком — родили моего брата Вовку. Ох уж этот Вовка-Володей, он испортил мое детство, из-за него я практически лишилась свободы, беззаботной беготни и веселых игр с ровесниками — я превратилась в круглосуточную няньку, не спускающую с рук этого толстопузика. Я вынуждена была таскать его с собою всегда и всюду в течение нескольких лет, а детских колясок в поселке в 1958 году и в помине не было, тем более что во дворе, на месте ранее растущей кукурузы, родители начали строить новый дом, так что свободных денег совершенно не водилось! В общем, Вовка стал моим, прирос ко мне, как рубаха или платье: везде только со мною. Моим ровесникам он в друзья за малостью лет не был интересен, и я по большей части сидела с утра до вечера дома, терпя Вовку и собственные страдания.
…А поговорить, пообщаться с кем-либо хотелось невероятно. И тут моя троюродная сестра Танька, которая была старше на три класса, показала свой дневник — это ее учительница заставила весь класс вести дневник, чтобы они летом все записывали в тетрадь, а заодно и не забыли, как держать ручку в руках, а осенью рассказали, как провели свои каникулы.
Я старательно училась всему у Таньки, тянулась за ней и, конечно, уже в 3–4 классе тоже стала вести дневник. Сначала описывала действия: где была, что видела, а позже это уже были мои повзрослевшие мысли, значительные, на мой взгляд, события и мечты.
С годами дневник стал моим верным другом: я доверяла ему свои тайны и наблюдения, я спешила к нему вечером, чтобы поделиться мыслями, побыть наедине. Позже эти наблюдения переросли в небольшие рассказы — возникла необходимость рассказывать не только себе, дневнику, а и людям. В восьмом классе я уже начала писать повесть о школьной любви, разногласиях между одноклассниками. Спустя много лет мой брат, все тот же Вовка, нашел мои рукописи на пыльном чердаке нашего родительского дома, куда их снесла наша заботливая мама… Мы смеялись с братом над ними и долго вспоминали детство.
Когда началась война Украины с Донбассом за право диктовать, как нам жить, чьими именами называть наши улицы и на каком языке говорить — русском или украинском, меня вновь потянуло к дневникам, которые я давно перестала писать, уйдя в семью, работу, написание прозы. Возникла острая необходимость снова поговорить самой с собою, с бумагой и пером. Прошла неделя, вторая — писательский зуд не проходил, и я изредка делала кое-какие наброски на листах, а потом их откладывала и забывала о них, то есть никакой системы написания не было.
Вот лишь часть из них о тех незабываемых днях.
2 июня 2014 года
Сегодня пришло полное осознание НАЧАЛА ВОЙНЫ… Когда месяц назад, 2 мая 2014 года, в Одессе нагло, вызывающе жгли и расстреливали возле Дома профсоюзов беззащитных людей — это был лишь первый звонок, ужасный, потрясающий своей жестокостью. Он показал всю сущность тех, кто из центра Украины — из самого Киева! — доехал до южного мирного города. Но это изуверство было от нас далеко, километров 800 от Луганска…
А вот сегодня утром война пришла к нам на Луганщину. Мы, жители маленького шахтерского городка, имеющие по 2-3 сотки земли за городом, в 5 часов утра были уже в поле: кто полол, кто поливал.
Ближе к десяти часам, когда начиналась жара, мы собирались уже уходить домой, стояли группкой и разговаривали, обсуждали последние телесообщения. Вдруг раздался натужный, тяжелый гул летящего низко самолета.
Сторож, охраняющий территорию очистных сооружений, где находятся наши огороды, дрогнувшим голосом громко сказал:
— Полетел бомбить Луганск!
От нас до Луганска, если по прямой, всего километров 20-25.
— Да ты что?!
Мы не верили: как такое может быть?
Но через 5 минут до нас докатился звук взрывов двух тяжелых бомб.
И вскоре самолет все так же низко пролетел над нами в обратную сторону — на запад. Мы проводили его взглядом, даже не сообразив, что в таких случаях надо падать на землю или в «зеленку»: в траву, грядки, кусты…
— Девки, в следующий раз прячьтесь, а то кто его знает — может, он и по нам начнет палить, — сказал сторож, единственный мужчина среди нас.
Это был наш первый урок. Дальше была война…
16 июня 2014 года
Вчера моя племянница, беременная на шестом месяце, срочно бросила свое село Роскошное, которое находится в черте города, и приехала к родителям в Луганск.
…Когда начинались обстрелы из тяжелых орудий, они с мужем прятались в подвале дома. Дом им достался от бабушки мужа, построен был по старому проекту: дом-коридор-веранда, под коридором находился подвал… Буквально за 18 часов до очередного обстрела соседка сказала ей, чтобы они больше не прятались в подвале, так как при попадании снаряда в дом их засыплет и никто не будет знать, что они там, а дом старенький, ненадежный…
Леночка быстро собрала необходимое в сумку и, как только муж пришел с работы, они уехали последним автобусом в Луганск. А ночью — любимое время нациков — начался обстрел, и снаряд угодил прямо в их веранду и подвал!
21 июня 2014 гoда
Сокольники… Это крошечное, в 154 двора, село находится в Славяносербском районе. Практически — это одна длинная улица, да еще маленький хвостик, несколько домов, где примыкает улица Молодежная. Название-то какое, это вам не улица Бандеры или Шухевича! Село стоит на высоком правом берегу Донца, тянется с запада на восток.
Была ли я там, живя в двадцати пяти километрах от него? Была, в советское время часто, да и позже, проездом, будучи в командировке: через Сокольники пролегала прямая и короткая дорога с отличным асфальтом, связывающая районный центр с селом Крымское, где жили мои родственники. Сокольники запомнились добротными белыми домами, одетыми в так называемую «шубу» из цемента и шлака, углы домов красиво расписаны красками, лепниной. Позже появилось много кирпичных домов, подороже да и росточком повыше — на высоком фундаменте, провели газ. Там жили сельские жители: неленивые и нежадные, обычные трудолюбивые люди, которых манит не городская жизнь, а наши донецкие степи, свежесть близко протекающего Донца, лес на его противоположной стороне и рыбалка — лучшее лекарство от всех болезней и хандры. Богатое было село.
Но впервые о том, что недалеко от нашего поселка есть село Сокольники, я услышала где-то в четвертом классе, когда мой любимый дедушка Гришка после смерти бабушки Маришки, растившей меня до четырех лет, вынужден был жениться вновь и взял другую хозяйку — из села Сокольники. Однажды я даже подумала: почему оно так называется, возможно, там когда-то водились соколы, как в Москве, где есть свои Сокольники?
Так как я с родителями, уже будучи школьницей, жила в стороне от села Крымское (новая бабушка переехала к деду), я бывала у них лишь во время летних каникул, то есть общалась с нею до обидного мало. Но она запомнилась мне очень хорошо, и если даже спустя 20-30 лет кто-то случайно рассказывал мне о ком-либо из жителей этого села или просто в разговоре звучало слово «Сокольники», я с любовью и грустью вспоминала бабушку Настасью. Мне вообще казалось, что все хорошие люди вышли из того села.
21 июня 2014 года в семь часов утра в село Сокольники въехали две машины — на первой был укреплен сине-желтый флаг, в кузове стоял военный с автоматом. Машины промчались по улице и остановились у дома, в котором жила красивая женщина — Ирина Викторовна Пащенко, ей было 52 года. До этого она работала в райадминистрации, принимала активное участие в апрельском референдуме, была его организатором. Все поняли, что военные приехали по наводке…
Они вошли в дом, дважды выстрелили в голову сидящей на диване женщине и пошли в следующий дом — там жил ее водитель, который также был участником референдума. Его звали Вольвак Сергей, он находился дома, не работал. Его вывели в огород, за теплицы, и убили выстрелом в затылок…
Машины развернулись и уехали на запад, в сторону села Крымского, уже занятого нациками.
Бомбить Сокольники начали неделю спустя, а до этого велись обстрелы прилегающих населенных пунктов: Желобок, Сентяновка (п. Фрунзе), Криничное и другие.
Все жители после таких жутких обстрелов покинули родные Сокольники, осталась лишь одна одинокая женщина — Татьяна Краснова, 1962 г.р., у которой совершенно не было родственников. Но однажды и в ее дом прилетел снаряд, и она пешком ушла в соседнее село Пришиб — жить к чужим людям.
Ополченцы со временем отремонтировали Татьяне Красновой ее домик. Туда осторожно, по асфальту, чтобы не наступить на мину, она ходит, наведывается, мечтая когда-нибудь вернуться насовсем. Рядом стоят разваленные, поросшие травой дома односельчан, а сквозь один из них пророс клен.
…Позже, в 2017 году, в Сокольниках на растяжке погиб ополченец из г. Зимогорье — Валерий Шмулев.
24 июля 2014 года
Звонила сегодня моя тетя Надя из с. Педынки Житомирской области, родины моего отца, спрашивала, как мы живем, стреляют ли у нас?
Да как живем — как все! Иногда стреляют, иногда сидим без связи и света, а значит, и без воды. Пенсии не платят, но я — похвалю себя — женщина хозяйственная. Купила мешок муки в прошлом месяце и думаю, что как-то проживем: ну не весь же год война будет длиться! (Позже оказалось, что война не на год, а на несколько лет — и неизвестно, как и когда она закончится.)
А пока держимся. Вот Луганску куда тяжелее: там полная блокада — ни света, ни еды, ни воды, ни лифтов, ни канализации! Плохо моей родной Сентяновке (слово «п. Фрунзе» в народе плохо прижилось, там в основном жили железнодорожники, и поэтому «Сентяновка» — от названия станции, так привычнее в обиходе), бухают по ней ежедневно! Попала бомба на вокзал — не знаю, как именуется снаряд, но металлические рельсы враз изогнулись змейкой, словно они бечевка тряпичная! Люди тоже гибнут. Соседка моей одноклассницы погибла от осколка прямо у себя во дворе, не добежала до укрытия. Хоронили ее на второй день тоже под обстрелами, снаряды ложились и около кладбища, разбили осколками несколько памятников, но могилы — ни одной не коснулось. И слава Богу.
А мы, живые, ложась спать, ставим у постели пластиковые бутылки с водою, чтобы при обстреле или пожаре залить огонь или попить было что, а также облить одеяло, укутаться им и выйти из замкнутого пространства. Окна и двери все время держим открытыми — чтобы не вылетели стекла от воздушной волны, а двери не заклинило. «Тревожный чемоданчик» с документами и лекарствами держим у порога. Это небольшая клетчатая сумка — убегая, много не унесешь. Унести бы ноги!
После первой бомбежки все соседи настолько сблизились — как родственники стали: готовили обеды на костре, дрова сносили, еду, но это по всей области такое, незачем повторяться. Одна верующая женщина посоветовала нам, чтобы мы с иконой в руках и молитвой обошли свой дом — так делают в Славянске — и поставили икону на окно лицом к врагу. Поэтому, когда идешь по улице, можно на многих окнах увидеть хоть маленькие, величиной с ладошку, иконки, прикрепленные к стеклу.
Гады, вы будете стрелять в Богородицу?!
24 августа 2014 года
Сегодня день независимости Украины. Никто не ожидал обстрела в этот день. С утра было тихо. Во второй половине дня племянник моего зятя, четырнадцатилетний пацан, вышел в огород накопать червей для рыбалки. Он живет с матерью в п. Фрунзе, где стреляют часто, а в Зимогорье приехал в гости, отдохнуть — тут обстрелов вроде бы поменьше.
Неожиданно упавший снаряд ранил осколком мальчика в живот и сделал огромную обожженную воронку диаметром в десять метров! Еще три снаряда легли в соседние огороды, нанося разрушения.
В Киеве демонстрировали по телевизору показушный парад, поминали небесную сотню. Какое им дело до нашего мальчика с разорванным животом?
А в Донецке в этот день по улицам прогнали пленных нациков и машинами вымыли асфальт за ними. Так сделали в 1945 году в Москве после прогона пленных немцев. Если за нежеланным гостем вымыть полы и воду из ведра вылить за порог, то этот человек больше не придет к вам! Такая вот старинная примета.
25 августа 2014 года
Бухают целый день, особенно под вечер, но не по нашему городку, а где-то по другим населенным пунктам — возможно, это Металлист, Славяносербск, Хорошее или п. Фрунзе. Снаряды летят очень далеко, даже за 10–20 км слышно. Жарю камбалу, окна открыты настежь, духота неимоверная. Смотрю — во дворе сидят бабки, женщины разных возрастов, взрывы очень близко, может, даже в Родаково, а они сидят — и хоть бы что! Устали бояться.
Села за компьютер, едва ответила на сообщения, как от взрыва потух свет. Все — гаплык! Конец связи. Теперь снова не будет воды, холодильники умолкнут, канализация не работает. Хожу с зажигалкой, в которой есть крошечный фонарик (они у меня во всех карманах), отодвигаю с дороги стулья, вещи — все подальше, чтобы ночью при спешке не упасть.
Легла спать в коридоре на пол, там крепкая несущая стена. Очень неудобно! Меня хватило на полчаса. Плюнула и пошла спать на кровать. Еще где-то падали снаряды, вздрагивали кровать и подушка, но я не ушла: что будет, то и будет. Хватит бояться, надо брать себя в руки!
Сутки жили без света. О, как я понимаю луганчан, которые уже 25 дней в блокадном Луганске: без света, газа, воды, еды, лекарств и под бомбами! Не приведи Господи!
26 августа 2014 года
Лупят! Взрывы уже ложатся вокруг шахты, попали в какой-то электрический киоск, на террикон, старый отвал, потом куда-то на шахтный двор, но ничего значительного не разрушили. Вопрос: это специально так били, чтобы лишь попугать, но не разрушить, или это все же был недолет? Работающие женщины, а на поверхности их большинство, прятались в шахтном бомбоубежище, а находящиеся в комбинате — залазили под столы, стояли в коридоре, где толстые несущие стены: авось выдержат. Лупили сутки. Вечером женщины перебежками, а порой ползком по «зеленке», добирались домой. Как вы думаете: им было страшно за себя, за детей, что остались дома? Их трясло еще сутки.
Шахта по добыче не работает месяц, но есть такие производственные участки, которые нельзя остановить даже в случае войны: откачка воды, вентиляция и проч. Если их остановить, то через неделю-другую городок уйдет под воду — так устроены наши шахты, выработки. Проходящая рядом в 500 метрах железная дорога тоже разрушится. Одна женщина, работающая на шахте, на велосипеде из Лотиково (6 км) ехала на работу. Ее остановили ополченцы и долго не пропускали, пока она не убедила их, а потом дежурный по шахте не подтвердил по телефону, что без ее коллег город может захлебнуться быстро прибывающей водой. И ее отпустили, под обстрелами она поехала дальше… Люди спасали свою шахту до последнего. Кстати, шахтерам, которые работали под обстрелами, зарплату так и не отдали до сих пор, да и отдадут ли?
27 августа 2014 года
Кручу томатный сок — помидоров, на наше счастье, уродилось много, вода на очистные сооружения еще подается, и мы иногда поливаем свои небольшие грядки. Когда в начале лета начались обстрелы, а особенно после прилета самолета, мои дети настоятельно просили меня бросить огород, мол, придут нацики, все заберут, я не уступила их просьбам и правильно сделала — огород кормил не только мою семью, но и моих друзей в Луганске.
По ТВ хорошие новости: под Донецком много побед, идет наступление. Сок сам крутится, а у меня болят ноги, я то присаживаюсь отдохнуть, то снова иду на кухню, зима долгая — все сгодится.
Приходила подруга Люба с сыном Максимом, они вырвались из регулярно обстреливаемого Луганска, у нее очень болен муж, приступ за приступом. Уехали срочно, спасая мужа, без вещей. Я дала ей несколько теннисок (она носит одежду меньшего размера, чем я), чему она была очень рада. Завтра она уезжает в Киев, там у нее родственники, много друзей-журналистов, примут и подлечат мужа-инфарктника.
Р.S. Это продлило жизнь мужа лишь на несколько месяцев… Пережить такое, как было в Луганске, не каждый сможет.
28 августа 2014 года
Сегодня праздник — Успение Богородицы.
«Войска ДНР наступают, возле Донецка образовались два “котла”», — говорят, что до 50 тысяч нациков попали в окружение. В Киеве истерика: матери просят вернуть сыновей с войны, они не пушечное мясо. А Юлька вылезла со своей косой и просит помощи у Америки. То же мне, нашла родственников!
Яценюк сообщает, что они ждут помощи от Запада и даже согласны вступить в НАТО.
400 вояк-нациков бросили войну и автобусами едут в свой Ивано-Франковск, их там считают предателями, а они — солдаты — обвиняют свое начальство и правительство.
В Харькове молодчики напали на представительство России, бросали камни, зажигательные бутылки. Милиционеры попытались сначала схватить одного из нападавших, а потом стояли, смотрели на это безобразие и бездействовали…
29 августа 2014 года
Побед ДНР все больше. Вчера ополченцы взяли Саур-Могилу — вершину, которую не могли отбить два месяца.
Сегодня с утра бомбежки не слышно, но по ТВ говорят, что бои идут под Луганском. Обстановка такая, что невозможно развезти по городу гуманитарную помощь, которую присылает Россия, а ведь там голодают люди, едят лишь кашу на воде, ждут лекарств, особенно пожилые и одинокие. При хорошем урожае население голодает и гибнет. Люди десятками и сотнями уезжают через Изварино в Россию. Вот такой агрессор Россия — к которому бегут с детьми, бегут из окружения, у кого уже нет жилья, денег, здоровья.
Подруга моей дочери из Лутугино после недельного сидения в подвале, взяв своих двоих детей, тоже уехала. Ее дом цел, но дома соседей и слева, и справа — в руинах. Сейчас она уже под Тулой, туда их переправили россияне, дали жилье.
Для национальной гвардии сделали гуманитарный коридор для отступления, сегодня отпустили 404 человека на Украину. Не расстреляли, не заставили работать, а просто отпустили домой… Интересно, как их встретит Аваков?
30 августа 2014 года
Мы впервые увидели много ополченцев — несколько машин и танк приехали! Они зашли в магазин, скупились и уехали. Откуда и куда? А кто знает?
Но больше всего на улицах и на рынке говорят о школах — до начала учебного года остался один день. За эти месяцы из города выехало много семей с детьми: кто в Россию, кто в Украину, но в Украину — лишь единицы. Возможно, что из двух школ будет работать лишь одна, так как мало детей, и учебный год, вероятно, отложат на месяц. Все дело в том, что родители боятся обстрелов школ, а нацики лупят, как правило, именно по ним, по больницам, роддомам, электроподстанциям… В большой школе есть бомбоубежище, но сложно даже представить, как малыши в страхе и панике будут бежать и толкаться у входа в бомбоубежище, рассчитанное на 1000 человек. В советское время, в 70-е годы, в школе № 2 училось 2000 человек!
Кроме рынка в городе работает лишь один продуктовый магазин, только один предприниматель не сбежал со своим кошельком — Валерий Мериуц. И цены у него божеские. Спасибо ему за это от всех жителей городка, ведь ему, чтобы привезти товар, проехать базы и склады, надо благополучно миновать блокпосты, рисковать и товаром, и собственной жизнью.
18 сентября 2014 года
П. Порошенко в Америке, куда он ездит очень часто, сказал, что Украина не вернется в былой советский ужас. Ужас? Нет, президент, ужас — это когда сидя в подвале восьмилетний ребенок начинает заикаться, а пятилетий кричит, что он от страха укакался, а беременная женщина, лежа на матрасе в углу убежища, начинает досрочно рожать… в этой темноте, грязи, пыли, где плесень, где летают миллиарды бактерий. Вот это и есть ужас. Ужас, который сделал ты, президент…
19 сентября 2014 года
В Минске подписали второй документ о прекращении войны и отводе войск на расстояние 30 км, чтобы не долетали снаряды из гаубиц и других орудий в населенные пункты.
Я хорошо помню те дни, когда не стреляли, — мы тогда спешили консервировать огурцы, закрывать томатный сок. Помню, как при обстрелах вымирали, вмиг пустели улицы, за минуту мамы растаскивали детей с детских площадок по домам, а собаки настолько поумнели, что быстрее всех бежали в убежище.
23 сентября 2014 года
Убрала из коридора клетчатую сумку — мой «тревожный чемоданчик». Она стоит там три месяца, надоело спотыкаться о нее, пусть постоит в комнате, даст Бог, она никогда не пригодится.
А из разбитых поселков (Металлиста, Трехизбы и др.) нацики через Новую почту, а иногда машинами, отправляют себе домой технику, снятые окна, двери, железные ворота, личные вещи тех, кто бежал из родных мест, бросив все нажитое за долгие годы. Представить невозможно — как они будут укрываться нашими одеялами, на которых спали люди, скорее всего, уже убитые или уехавшие; как их дети на Украине будут играть мягкими игрушками тех детей, которых закопали под деревьями у дома, так как в этом кромешном аду, при бесконечных обстрелах, невозможно было идти на кладбище за поселок, чтобы вырыть нормальную могилу и по-человечески похоронить рядом с родней…
27 сентября 2014 года
Укропы постоянно ругают русские СМИ: мол, они все врут! Врут? Вот только что в коротком сообщении — «Фронтовых сводках» — сказали, что несмотря на перемирия, подписанные 5-го и 16 сентября, возобновились обстрелы из тяжелых орудий Попасной, Кировска, Фрунзе и других населенных пунктов. Скажут ли об этом сегодня украинские СМИ? Нет! Не скажут. Что им там какие-то небольшие городки в 15–20–50 тысяч населения? Люди для них — ничто!
P.S. В нашем городке за это время погибло десять ополченцев. Десять! Это все молодые люди в возрасте от 20 до 40 лет, защищавшие свою землю, на которой родились.
28 сентября 2014 года
Снова звонила моя горячо любимая тетя Надя из Житомирской области. Говорит, что год был урожайный, картошку выкопали, в подвале к зиме все есть. У них тихо, сын ходит на речку Случ ловить щук и доставать в норах раков. Мыколе уже 55 лет, поэтому его не трогают, а вот молодых ребят все берут и берут на войну в Донбассе. А еще у ее дома упала столетняя верба, одна из восьми растущих вдоль межи. Мыкола с соседями целую неделю пилили и кололи ее на дрова. Хватит на всю зиму топить. И добавила: хорошо, что газ не провела, когда три года назад тянули трубы по селу. Люди говорят, что газ будет дорогой, а у нее осталось семь верб — на семь лет хватит, да и лес через дорогу, на растопку она вязанками всегда наносит.
…Ах, дорогенька моя тетя Надя, как далеко вы живете от нас: у вас столетние вербы падают, а у нас молодые ребята. От украинских пуль.
1-2 Принадлежит Meta — организации, признанной экстремистской на территории Российской Федерации.
Надежда Ивановна Петрова родилась в городе Стаханове Луганской области. Образование — высшее. С 1973 по 1976 год работала литературным сотрудником в районной газете «Путь Октября». Публиковалась в журнале «Москва», «Литературной газете», в коллективных сборниках и альманахах. Автор более 10 художественных книг. Лауреат литературных премий им. В. Даля и им. «Молодой гвардии». Член Союза писателей России. Живет в городе Зимогорье.
