Где-то там, у грунтовых вод

* * *

Жизнь уходит — куда проворно,

Будто прожита на износ.

Чистый спирт обжигает горло

До смерти и до слез.

 

Ей, газетчик! Пиши в бумагу,

Чтобы правнукам рассказать,

Что больнее, чем пить спиртягу —

После него дышать.

 

Дайте землю — и будет память

На могилке моей полна,

Даже если поглотит камень

Мои — с отчеством — имена.

 

Поравняется внук на березку —

И отыщет среди толпы.

Если дочь его капнет слезкой —

То к чему мне стакан воды

 

И пшено рассыпное в тело,

Чтобы видели воробьи,

Что меня на священном белом

Хоронили и берегли!

 

Приходите взглянуть устало

В несмеющиеся уста

Фотографии странно старой

Под косящей ногой креста,

 

На могильную повилику,

Мелкий холмик с большим репьем,

Под которым в гробу забитом

Я всю землю держу плечом,

Как держал ее в сорок первом!..

Но об этом болтать горазд

Либо тот, кто в бою не был,

Либо кто за помин поддаст.

Двадцать лет под землей, взрытой

Теми пулями, я лежу…

Ладно! только плесните спирту —

Я вам, может быть, расскажу.

 

прадеду

Несмеянову Егору Алексеевичу

1906–2000

 

* * *

1

В невысокой траве полежим

Под ногами хрущевских домов —

Там, где быстро летают стрижи,

Состригая туман комаров.

Шла актрисой заря на поклон

И, зардевшись, сбежала прочь.

За нее — перезвоном и сном

Щербоглазая юная ночь.

Танцовщицей волос и монет

Пробежалась, шифоном шурша,

Будто вдруг за бесчисленность лет

У нее осмелела душа,

Поднялась, как степная трава,

Загорелась, как та заря, —

И так хочется, чтоб до утра

Даже смерть устыдилась себя:

Не пришла горделивым жнецом

Ни к кому на планете всей —

Не заставила чей-то дом

Хоронить дорогих людей.

 

2

Пока тянутся вверх тополя

Пылкой жаждой седых юнцов,

Воробьятами ты да я

Жмемся к теплой земле лицом.

 

У нее мерно ходит грудь

Где-то там, у грунтовых вод;

От нее хорошо уснуть,

На кулак положив живот.

 

В ярких искорках свой хитон

Ночь развяжет, взмахнет рукой —

Он не тронет твой чуткий сон,

Укрывая нас с головой.

 

Обнаженная, щурит глаз

И касается тонких рук

Тополей, в полуночный час

Обступающих все вокруг…

 

* * *

Погоди говорить о грузине в высокой башне.

Ее смыло давно водопадом речей и съездов.

Ее грубый песок растворился в проховых пашнях,

Оплетающих волосами крутые бездны.

 

Под грудями холмов утопилось чужое время,

Застрелилось обрезом, повесилось на березе;

Нам сегодня пора распрямиться и стать взрослее,

Отойти от коня, давно сдохшего на морозе.

 

Где дельфином ныряет степь по-над горизонтом,

Где с закатом дорог так темно, что не видят совы,

Расположены будет-люди другого сорта,

Начиненные нашим сердцем и нашим словом.

 

Они ждут, как завод ожидает начала смены,

Когда танкер мечты станет больше дворцов и башен:

Засопит поршневой насос по-ежиному неумело —

Задрожит за столом директор, потому что страшно.

 

* * *

Если кричали: «Огонь!» —

Сразу вставали рослыми

Рыцари стертых времен

Стертой портянками поступью.

Шаг — шириной в окоп.

Глаз — в глубину восточную —

Солнечно и светло

Уткнулся в лицо отечное.

 

Выдрать из горла стон

И боронить танками —

Рыцари стертых времен

Редко тогда плакали,

Часто месили курево

С отобранным у покойника

И никогда — думали,

Как бы так поспокойней-ка.

 

Рыцарей стертых лет

Мамки в платках и шалях

Не для того на свет

В черных полях рожали.

Думали: человека —

А их щенками в прорубь.

Вернулся одной — калека,

Другой — похоронный голубь.

 

До одури и надрыва,

До бегства и до отваги

Орденом страшной силы

Рыцари шли на шпаги,

Сжатой в кулак местью,

Брошенной в цель гранатой, —

Шли — непреклонной честью,

Под козырек взятой!

 

* * *

Мне вечно тревожно о чем-то — и грустно — и злобно.

Мне хочется крика — бросаюсь в костерное жало.

Я чувствую: что-то ломается внутриутробно.

Я чувствую: недолюбила и недодышала.

 

Настанет минута, когда рухнет смерть между нами

На старые черные полугнилые колени.

Она неожиданно тихо лежит под ногами

И жалобно смотрит затравленным взглядом оленьим.

 

Мне кажется: ей одиноко — и грустно — и страшно.

Я чувствую: ей, выполняющей грязное дело,

Давно все постыло и стало почти неважно,

Давно все засохло и даже очертенело.

 

Она, обреченная только косить народы,

Только поить королей молоком и ядом, —

Самая нелюбимая из дочерей природы —

Самая одинокая из поселенцев ада.

 

А я ее вижу — в густой черноватой туче,

Ползущей за Курском скорей утопить Воронеж.

В отчаянном скрипе упавшей ольхи трескучей.

В дрожании вазы, которую чуть стронешь.

 

И я ее чувствую. В сломанном старом трамвае,

В тусклых окошках домов, превращенных в гетто.

В вое сирен «скорой».

В библиотеке.

В мае.

Где-то почти везде.

И даже в себе где-то.

 

* * *

Бог — это не поп в храме,

Ругавший меня за джинсы,

И не глаза в золоченой раме —

Грустные, безресницые.

 

Богу не важно, куда приду я

В два или три креститься.

Бога не нужно трепать всуе,

Он — птица.

 

* * *

Будет северный ветер с порывами до

Двадцати — двадцати пяти.

Утащили порывы меня на дно

Уходящего вниз пути.

От черемухи цвет обрела сирень

И добавила холода.

Зябко ежит листву ноябренка тень,

Завернувшего не туда.

 

Самый малый спасется в любую стынь.

Если вздумаешь — посмотри:

Нераскрывшийся лист бережет полынь

Пуховинкой птенца внутри.

А большая осина большим плечом

Поведет — и наткнется на

Не нашедших покоя себе ни в чем

Леденеющие ветра.

Распахнет свои руки — обнимет их,

Одичавших без теплых губ, —

И падет, переломанная под дых,

На оставленный кем-то сруб.

 

Я пока не большая — стена ракит,

Уходящий в ручей сугроб;

Из остатков любви я направлю щит

Прямо северу в мертвый лоб.

Тот порыв в двадцать пять унесет мой крик

С сожалением и тоской,

Оставляя слепыми всегда немых

Наслаждаться такой весной.

 

* * *

Трещиной толстой вода улыбалась —

Между проталин — от уха до уха,

Утки скользили и рассыпались

По полыньям семенами подсолнуха.

 

Страшно ступить по-над топью и бездной —

И подойти, и всмотреться даже

В гулкую страшную неизвестность

Вместо понятных прямых этажий,

 

Топотом лестниц обвивших шею,

Шепотом окон продувших спину, —

Я обещаю, что я сумею

Резко шагнуть на хребет льдины,

 

Встать, широко распахнув ресницы,

Крепко расставив чужие ноги,

Не улететь оголтелой птицей,

А устоять на большой дороге,

 

Сплавом идти по ручьям и рекам

С песней — неясно, откуда данной, —

И сохранить себя человеком

Вплоть до высоких равнин саянных.

 

---

Екатерина Сергеевна Стрельникова родилась в 1995 году в п.г.т. Анна Воронежской области. Окончила филологический факультет Воронежского государственного университета. Учится в аспирантуре, преподает, работает в университете. Победитель молодежной номинации всероссийского конкурса «Словенское поле» (2020). Публиковалась в журнале «Подъём», региональных изданиях. Живет в Воронеже.