Золотые россыпи из Старой Тойды
- 01.10.2024
«…Родилась я 15 февраля 1892 года в Воронежской губернии… село Старая Тойда, в семье крестьянина-бедняка», — рассказывает Анна Николаевна Королькова в своей автобиографии, предпосланной одному из изданий своих сказок. И добавляет: «Когда я была в детстве, их, сказки эти, только и рассказывали. Люди ведь тогда дюже бедно жили: ни избы-читальни, ни библиотеки, ни кино. Про это и слуху не было. Вот детям сказки и рассказывали, чтобы не баловались. Вечером — кто чулки вяжет, кто мотки мотает, кто заплатки кладет, ну, а нам — сказки. Положит нас бабка на печи и давай сказывать. Они разные были: детские и взрослые, и шуточные, и былины про разных про богатырей. У меня память была большая, я все запомнила…»
«Сказочный репертуар» Корольковой был на редкость разнообразен. В нем и богатырские легенды, и волшебные истории, и бытовые сказки, и «потешки», и сатирические сюжеты. Многие из них встречаются у разных сказителей, но она передавала их на свой лад, с нюансами, которые превращали всем известные приключения сказочных персонажей в неповторимые произведения. Исследователи творчества Анны Николаевны отмечают ее живой, насыщенный яркими, запоминающимися образами язык, прекрасное чувство формы, верность народным традициям.
Благодаря этой простой женщине из воронежского села удалось сохранить многие жемчужины, золотые россыпи устного народного творчества. Ее сказки стали известны поистине за тридевять земель от родного края.
* * *
Старая Тойда… Малая родина Анны Николаевны Корольковой раскинулась вдоль реки Тойда, правого притока более полноводного Битюга — одной из самых чистых речек России. Село было основано в 1697–1698 годах, по одним данным — служилыми людьми, по другим — беглыми русскими и украинцами. Тогда оно носило называние Тойденское. Возникло Тойденское во многом стихийно. Селились здесь, в красивом и удобном месте, не спрашивая ни у кого никаких разрешений. Дабы пресечь самовольство, Петр Первый в 1699 году приказал уничтожить поселение. Новые жители появились здесь только через два года, испросив на этот раз позволения властей. Это были дворцовые крестьяне из-под Ярославля.
Откуда произошло название села? Рассказывая о своей родине, Анна Николаевна обычно вспоминала красивую легенду, хорошо известную жителям Старой Тойды. Эту легенду я слышал от нее не раз. А совсем недавно обнаружил ее в работе известного фольклориста и энтузиаста воронежского краеведения Александра Ильича Кретова «Воронежские народные сказки и предания». В легенде рассказывается о Тойдуле — девушке необыкновенной красоты, дочери хана. «Стан ее был тонок и гибок, как тростник. Невыразимо прекрасно ее смуглое и яркое лицо. Тяжелые, густые темно-рыжие волосы упругими бесчисленными кудрями покрывали ее плечи и словно пламенели, пронзенные лучами солнца, как золотой пурпур. Но особенно прекрасными были ее глаза, мерцающие как звезды, окруженные темными стрелами ресниц». Отец решил отдать ее замуж за хана Мустафу. Но сердце Тойдулы принадлежало прекрасному юноше по имени Гараф, который происходил из бедного рода. Отец Тойдулы, узнав о любви дочери и Гарафа, страшно разгневался и стал спешно готовиться к ее свадьбе с Мустафой. Но Тойдула вдруг исчезла из шатра. «Старый хан со своими слугами прочесали весь лес, проскакали все поля и луга, ездили за реку, но тщетно — Тойдулы нигде не было. И только через три дня слуга увидел прибившийся к берегу труп красавицы Тойдулы. Бедная девушка не могла вынести разлуки с любимым и в отчаянии бросилась в быстрые воды реки. Отец девушки, обезумев от горя, пронзил сам себе грудь копьем. Он понял, что явился виновником гибели единственной дочери. Долго горевали приближенные хана. И в память о нем и его дочери назвали реку Тойдулой. Со временем это название претерпело изменения. Реку стали называть Тойдой. Этим же именем назвали и селение, возникшее на берегу реки».
Но у профессора Владимира Павловича Загоровского есть более прозаическое объяснение происхождения этого названия. Он считает, что слово «тойда» является производным от слов «той» — глина, и «да» («датг») — гора. Глинистой горой, как считает Загоровский, тюркоязычные народы могли сначала называть «урочище при впадении в Битюг небольшой реки, а затем и всю реку». Эту версию подтверждает, кстати, характер местности при впадении Тойды в Битюг.
Речка детства Корольковой — не такая уж большая. Исток ее находится в соседнем Панинском районе, а длина составляет, по разным данным, от 50 до 63 километров. Дело в том, что в районе истока Тойда нередко пересыхает. Но местами ширина реки достигает двадцати метров, а глубина — семи.
В автобиографии, предпосланной одному из изданий своих сказок, Анна Николаевна, жившая к тому времени в Воронеже, рассказывала:
«…как лето — в наши в родные леса, в Тойду, в Белозерку, — так ведь, скажи, и тянет… Что значит — милая родина!
Старые мои подружки там меня не позабыли.
Нету на свете милей родимого места!»
* * *
Говорят, что любой талант в человеке — от Бога. Наверное, это так и есть. Но я бы еще добавил: и от отца-матери, от дедушек-прадедушек и бабушек-прабабушек. Видимо, талант имеет в определенной степени генное происхождение. В свое время, в далекой молодости (а точнее — в середине 60-х годов прошлого века), мне довелось познакомиться с внуком Анны Николаевны Корольковой — Валентином Владимировичем Голиковым, ныне уже покойным. Нас связывали вполне дружеские отношения. Оба мы работали в одном и том же управлении Воронежского облисполкома, где я руководил техническим отделом, а он — планово-экономическим. Встречались мы с ним практически ежедневно. Еще тогда я увидел в нем задатки поэтических способностей. Позднее, когда он трудился в экономической службе Юго-Восточной железной дороги, а я — в Центре общественных связей ЮВЖД и в газете «Юго-Восточный экспресс», Валентин Владимирович довольно успешно осваивал жанр очерка и публицистики, сотрудничал со средствами массовой информации. Уверен, что способности, чувство слова передались ему от его знаменитой бабушки.
А сама Анна Николаевна, с которой меня познакомил ее внук (знакомство это длилось более четверти века), унаследовала талант сказительницы, как считают специалисты и биографы Корольковой, от своего дедушки Устина.
Устин Сергеевич Глазков рано остался без отца — ему было всего шесть лет. В семье жили бедно, и, как рассказывала Анна Николаевна, мать отдала маленького Устина (ему еще и восьми не было!) в поводыри к слепому старику — исполнителю духовных стихов. В зимнюю стужу, когда трудно было передвигаться по занесенным снегом дорогам, старик сажал маленького поводыря на спину. Так, со спины старика, Устин и указывал ему — куда идти, где повернуть.
До четырнадцати лет сопровождал он слепых старцев по селам. Они пели песни, он им тоже стал подпевать, а люди им милостыню подавали. Богатые-то все больше прочь гнали от своих домов, а бедные — чего они могли подать? Кто кусок хлеба, кто яблоко, кто головку лука… Этим и приходилось кормиться.
Когда исполнилось четырнадцать, возвратился Устин в свою слободу. Нанялся в работники к богатым людям. Работал усердно. Часто пас барских гусей. Однажды гусь его пощипал. Дело вроде бы обычное. Но произошло это на глазах односельчан. С тех пор прилипла к нему кличка — Гусёк. И все его потомки были по-уличному тоже Гуськами да Гусихами.
Стал Устин и своим нехитрым хозяйством обзаводиться. В девятнадцать лет женился. Жена его, бабушка А.Н. Корольковой, была круглой сиротой — ни отца, ни матери. Но рассказчицей была — хоть куда! Анна Николаевна говорила, что бабушка была «дюже деловая». В Старой Тойде ее знали и как прекрасную певунью. А еще — как большую специалистку по свадьбам. По словам Анны Николаевны, «высватала» она ни много ни мало триста свадеб!
Семейная жизнь началась с беды. Ее заранее предсказал Устин, когда услышал, как где-то невдалеке воет собака.
— Это или к пожару, или к покойнику, — сказал он.
Оказалось — к пожару. В слободе все вокруг выгорело. Семья Устина Сергеевича тоже оказалась в числе погорельцев. Что делать? Благо, лес невдалеке. Поставили они в этом лесу избенку и стали, как в сказках говорится, жить-поживать. Постепенно обзавелись кормилицей-коровой. Потом лошадь появилась. Выращивали и поросенка.
А тем временем уже подрастал сын Микола, Николай Устинович Глазков, — будущий отец сказительницы, родившийся в 1869 году. Вырос он человеком добрым, а к тому же сильным: мог запросто согнуть подкову. В кулачных боях, которые в то время были не редкостью, участия не принимал: боялся, что кого-нибудь «зашибить» может. Вот какая силища у него была! О таких обычно говорили: косая сажень в плечах.
Пришло время и Миколе жениться. В своем селе посватали одну девушку, которая ему приглянулась. Сватовство оказалось неудачным. С ее родителями вроде бы сговорились, но сама она идти замуж отказалась наотрез:
— Еще чего! Его отец со слепыми да нищими побирался! Не нужен мне такой! Не пойду за него!
Думали-думали и решили искать невесту в другом селе, где никто не знает, что отец жениха был когда-то поводырем. Отыскали ее в семье Алексея Банина. Звали суженую Акулиной. Она и стала Глазковой, а по-уличному Гусихой — женой Миколы.
Новая семья жила бедно — почти как в корольковской сказке «Все золотое»: «…ели хлеба крохи, кваса не пили, а браги совсем не варили». «Родилась я в бедности», — вспоминала Анна Николаевна.
Крестил ее в Никольской церкви священник Михаил Зорин. Имя дали, как водится, по святцам: в честь пророчицы Анны.
Из детских лет до конца жизни остались с нею несколько ярких воспоминаний. Во-первых, песни дедушки Устина Сергеевича и бабушки Марии Потаповны. Пели они их часто и много. А главное — задушевно. Были песни грустные, были и веселые. Память у Анюты была, как уже сказано выше, хорошая, можно сказать — отменная, она и сама эти песни начала петь.
Во-вторых, запомнились ей сказки отца. И тут, забегая вперед, скажу, что до недавнего времени никто из исследователей творчества Анны Николаевны не обратил внимания на то, что ее отец, Николай Устинович Глазков, тоже был замечательным сказителем. В 1941 году Вячеслав Алексеевич Тонков записал от него десять сказок, множество пословиц и поговорок, а в 1944-м — три сказки и несколько песен. Сказка «Маленькая Маша» опубликована в 1949 году в сборнике «Фольклор Воронежской области».
Так что талант сказительницы передался Корольковой не только от деда, но еще и от отца.
Часто вспоминала она и потешную картинку из детства.
— Никогда и нигде, кроме нашей Старой Тойды, такого не видела! Свиней у нас на все лето и на всю осень — до самых холодов, до первого снега — выгоняли в лес. Староста и уважаемые в селе мужики шли к помещику Николаю Алексеевичу Хренникову и просили разрешения пасти свиней в лесу. Помещик никогда не возражал. Выгоняли свиней в один день, всех разом и со всех хозяйств. То-то потеха была! Все село собиралось на нее посмотреть! Да и не только смотрели, но и помогали. Они же, свиньи-то, все норовили разбежаться! Но народ не давал. Нас, детишек, тоже было немало: разве такое зрелище можно пропустить? И мы помогали свиней собирать, не давали им разбегаться какая куда. Для села это было настоящим событием! Целых полдня уходило на то, чтобы свиней к лесу-то пригнать. А там, в лесу-то, — и травка, и желуди, и груши… Воля вольная! К зиме свиньи домой возвращались ядреными, а какие — еще и с приплодом. Вот радости-то было у хозяев!
А еще одно воспоминание Анны Николаевны связано с церковью. Вот как передал его уже упомянутый выше Валентин Голиков, не раз, конечно же, слышавший этот рассказ от своей мудрой бабушки:
«Внятный колокольный звон плыл над селом.
Отстояв заутреню, народ выходил из церкви. Выходили не спеша, по какому-то устоявшемуся негласному правилу — каждый в соответствии со своим социальным положением. Впереди барин с наехавшими гостями и управляющим имением, за ними купцы и сельская интеллигенция, потом владельцы паровой мельницы, небольшого кирпичного завода и мужики крепких хозяйств. Последними выходили, кто неровня им».
Родители Анюты Глазковой и сама она были как раз из «неровни». Чувство социальной справедливости, так остро звучащее во многих ее сказках, зарождалось в ней с детства.
А еще она часто вспоминала, как ее мама могла предсказывать беду или радость, научившись этому у своего отца. Придет, бывало, соседка:
— Дай булавку на минутку!
— Ой, — отвечает мама, — нельзя!
— Да почему?
— Раздружимся!
Уронит отец полено, неся охапку дров к печке, она обязательно скажет:
— К гостям.
Глядишь, а гости уже тут как тут.
Сны тоже объяснять умела. Говорила, что видеть себя голым во сне — к болезни, а зажженную свечу — к выздоровлению. Приснится тебе новое платье — к радости, а шапка на голове — к неприятности. Анютке с детства запомнилось, как пришла к ним соседская дочка и поделилась своим беспокойством: приснилась ей борода.
— Какой хороший сон! — сказала мама. — Скоро замуж выйдешь!
Так и случилось — вышла.
Отец тоже верил и в сны, и в приметы.
Трудиться Анюта начала рано. Как только исполнилось восемь лет, ее отдали в няньки. Работала недалеко от своего дома, в семье зажиточного крестьянина. «У него две снохи, — рассказывала Анна Николаевна, — у одной — трое детей, у другой — двое, ну самые маленькие. Бабы промеж себя часто из-за меня ругались. Эта говорит: «Ты, говорит, моего дитя жалей дюжее!» А та: «Нет, моего!»
Может быть, именно поэтому в будущих сказках Корольковой нередко возникают образы сварливых снох, похожих на этих. Например, в сказке «Дорогой пятак» сноха до того ленива, сварлива и неумна, что корову «прожмурила». А в сказке «Аленушка» сноха показана не только сварливой, но и жестокой:
«Вот умирает купец. Призывает к себе сына и говорит ему:
— Даю тебе наказ не обижать сестру. Будет жених хороший — замуж выдай. Не будет жениха — сам о ней заботься: одевай, обувай и корми.
Умер купец. Остались брат и сестра сиротками.
В скором времени женился Андрей на богатой купеческой дочери. Невзлюбила сноха Аленушку, решила погубить ее.
Вот уезжает Андрей в дальний город за товарами. Сноха взяла да и порезала в лавке на куски весь шелк и бархат.
Приезжает Андрей. Жена докладывает ему:
— Твоя милая сестричка весь шелк да бархат изрезала. Доколе ты будешь терпеть ее?
Купцу его товар дороже всего на свете. Рассердился Андрей, велел сестре одеваться, в путь-дорогу снаряжаться.
Оделась Аленушка. Посадил ее брат на телегу и повез в лес. Завез в чащу и оставил там. А сам поехал обратно…»
В своей автобиографии Анна Николаевна писала:
«Нянчила я двоих самых маленьких. Одному было месяц, а другому шесть месяцев. Когда дети еще спали, это рано утром, то меня заставляли делать все по хозяйству. Выгоняла коров, телят к стаду, гусей на речку отгоняла…»
Однажды зашел в дом, где работала Аннушка, сосед — Степан Иванович Растрыгин. В селе звали его дедом Стяпухой. Анне Николаевне он запомнился как «белый, снеговой да кучерявый». А еще она говорила, что румянец у него был сеточкой — «как будто паук водил». Так вот, зашел в дом дед Стяпуха, посмотрел на работу девчонки и похвалил. Приведу несколько строк из рассказа Анны Николаевны о том времени:
« — Экая девка, все моет да скоблит! Не красна изба углами, красна пирогами, а сходка — головами… А вы чего шуршите? — Это на баб-то.
Старшая сноха:
— Да как же, батюшка, не шуметь-то? Она, Анютка, моего мальчонку не жалеет.
И другая — то же.
— И-их, оглашенные! — палкой стукнул. — Вы хоть бы раз поругались, кто няньку дюжей жалеет, ведь она тоже дитя, ей восемь годочков!
Мне тогда грустно сделалось, я заплакала. А он:
— Не плачь, — говорит, — Анка, приходи на пчельник, я сказку скажу. Может, про ковер-самолет, а то — про колдунью…
Ну вот, стала я ходить. Побежим к нему с ребятишками на пчельник, а он нам сказывает. Я от него много запомнила…»
Степан Иванович, который был, по словам Корольковой, «старым стариком» и говорил, что он другой век живет (Растрыгин действительно дожил до 116 лет), оказался человеком таким же добрым, как и его сказки. Когда старый пасечник, рассказывая их, начинал что-то с трудом вспоминать, то она сама ему и подсказывала. Слово в слово! Удивлялся дед Стяпуха такой памяти и рассказывал сказки новые и новые.
Конечно, не только Степан Растрыгин прививал ей чувство русского слова, уважение к нему. Среди ее ближайших родственников были и прекрасные певуньи, и великолепные рассказчики. В той же автобиографии Анна Николаевна писала, например:
«Или тетка моя, сваха — за жизнь триста свадеб высватала. Вот кто красиво говорить умел… Тетка все посмеивалась: “Брехать — не пахать, брехнул да отдохнул”».
Но роль Степана Ивановича в ее приобщении к сказке, к песне, более того — к добру, была решающей. Хоть еще и мала была Анютка, но доброту дедушки Стяпухи она оценила сразу. Как-то спросила его:
— Дедушка, а ты с кем-нибудь ругался?
— Нет, Анюта, не приходилось, — ответил тот. — Кое-когда с Калинишной — зимой, на печке. Прожила она девяносто шесть лет. Вот лежим на печке, а она говорит: «Старик, ты бы пошел — дал кормочку скотине. А я говорю: «Калинишна, да ты или не хозяйка? Пойди да дай». А она-то и зашуршит. А я встану и иду корм давать. Вот так я и ругался…
А если запевал дед Стяпуха песню, то со всей деревни шли к его дому люди, чтобы послушать. Многие пытались ему подпевать. Но лучше, чем у него, ни у кого не получалось.
Анютка, послушав его сказки, тоже часто просила его спеть. Особенно любила вот эту:
Ты пройди, пройди, скучное время,
Пройди поскорей.
Протекайте все часы и разминуты,
Наши люты дни…
Грустная была песня, но очень уж задушевная и жизненная.
А потом Анютка жила у купца Скляднева. В ее обязанности входило: стирать белье, мыть полы, подавать хозяевам еду на стол. У Скляднева было трое детишек, за ними тоже надо было приглядывать.
Иногда ее посылали в Студеновый — за водой. Студеновым в Старой Тойде издавна называли колодец, вырытый возле Бобровского шляха. С колодезным журавлем и деревянной бадьей она кое-как справлялась, но возвращаться обратно с тяжелыми ведрами было нелегко. К тому же и путь был неблизкий. И все же ходить к Студеновому она любила. Вода в нем была прозрачная-прозрачная, холодная-холодная. Казалось, что такой больше нет в целом мире…
В одиннадцать лет ее отдали в услужение к помещику Леониду Алексеевичу Хренникову.
«Барин Хренников статен. На нем белоснежная рубашка с накрахмаленными воротником и манжетами. Черный стеганый жилет с золотой цепью часов. Отутюженные брюки заправлены в щегольские лайковые сапоги, начищенные до блеска темного зеркала…»
Вряд ли внук сказительницы, описывал помещика, так сказать, умозрительно. Скорее всего, он записал это со слов самой Анны Николаевны, включив «портрет» Хренникова в свои воспоминания «Моя бабушка Анна Королькова».
Вполне возможно, Валентин Голиков прав в том, что помещик Хренников был дядей будущего знаменитого композитора Тихона Николаевича Хренникова. Но документально это ничем не подтверждено. Из контекста воспоминаний внука выходит к тому же, что Леонид Алексеевич Хренников размышляет о растущей музыкальной славе своего племянника, живущего в Ельце, как раз в те дни, когда Анюта Глазкова ткала в его имении холсты, сидела за прялкой, ухаживала за скотиной. Но это — явный вымысел. Будущая сказительница работала в имении Хренникова где-то в 1903–1904 годах. А будущий композитор родился только в 1913-м, когда Анну Николаевну уже выдавали замуж. И все же, на мой взгляд, родственные связи помещика из Старой Тойды и композитора из Ельца могут стать интересной темой исследования для воронежских краеведов.
Так или иначе, но «в людях» Анюта Глазкова жила не так уж и долго. А потом — ходила на поденщину
«Поденщина так: как солнце всходит и пока оно сядет, — вспоминала она. — На горох, на подсолнушки ходили. Горох ведь тогда руками рассевали, его боронят, а он не дюже хоронится, вот мы его палочками втыкали. Подсолнушки сажали, а потом их пололи. А тогда — покос, а тогда — рожь убирать…»
События начала XX века отозвались в Старой Тойде только одним. Земским врачом в селе работал в те годы Алексей Иванович Антоконенко. Земская больница была небольшой. Алексея Ивановича все уважали. Был он человеком добрым, отзывчивым на чужую беду. Многим в селе помог справиться с недугом. И вдруг — как гром среди ясного неба: Антоконенко арестован.
— Против царя шел… — шептались в селе.
Дети принимали новость с испугом: «Как это? Против самого царя?!» А люди пошептались — и перестали. Но забыть об Алексее Ивановиче долго не могли. Тем более что другого врача в Старой Тойде не оказалось.
Сказать, что детство Анюты Корольковой было безрадостным, она бы не смогла. Да, было нелегко, недоедала и недосыпала. Но были подруги, с которыми все горести быстро забывались. Была речка Тойда, красота и летняя прохлада которой навевали мысли о радостном будущем. Был Студеновый, к которому она продолжала ходить за водой и мечтать, глядя в его глубину. А еще — были сказки! Она продолжала приходить на пчельник к деду Стяпухе и слушала его, слушала, слушала… И про Добрыню Никитича, и про Илью Муромца, и про Елену Прекрасную… И все — запоминала. А дома были сказки бабушки Марии. Они были похожи на сказки Степана Ивановича, но в чем-то — расходились. И Анютка сопоставляла разные варианты, находила для себя более интересные и жизненные.
Она и сама становилась прекрасной рассказчицей. «Сказки сказывать» она любила. И ее за эти сказки тоже полюбили — и девчата, и ребята, и взрослые люди, и старики.
Дед Стяпуха нарадоваться не мог на Анютку:
— Вот подрастает сказочница! Не хуже меня будет!
Он уже давно заметил, что Анютка не просто запоминает его сказки, но постоянно дополняет их чем-то своим, «присочиняет».
Работа в поле редко обходится без дождей. А если дождь — значит, надо скорее в курень бежать. А там уже девчата: и из Старой Тойды, и из Тишанки, и из Бродового. И все просят:
— Анютка, расскажи сказку!
И она рассказывала. В Старой Тойде восхищались ею и стар, и млад:
— Анютка Гусиха не сказку сказывает, а кружево плетет!
Песни она тоже петь любила. Голос у нее был красивый, звонкий. Когда заводила песню, какая-нибудь из подруг обязательно ей подпевала. Потом подключалась другая, третья. Далеко вокруг слышны были эти песни. Улетали они за речку Тойду, эхом отзывались в лесу.
А то все вместе плясать начнут да частушки петь. Выйдет одна:
Пойду плясать,
Головой качну,
Сама карими глазами
Завлекать начну!
Подпевает другая:
Эх, кофта моя,
Не утюженная.
Я расту, не понимаю,
Кому суженая!
У Анютки с детства одна ножка была, как она сама говорила, «неправая». В два года упала она — да так, что сломала ее. Пытались лечить ногу у бабки-лекарши, но это не помогло: прихрамывала девочка. Дети, дело известное, бывают жестоки: дразнят таких, обзывают, подсмеиваются над ними. Но ее никто и никогда не дразнил и не обзывал. Все сверстники относились к ней с уважением. Жаль только, что плясать ей неловко было. А все услышанные частушки она тут же запоминала. Иногда и сама их пела, не выходя в общий круг.
В школе Анютка практически не училась: всего каких-то полгода ходила в церковно-приходскую школу. Читать научилась самостоятельно, а писать так никогда и не умела.
* * *
Замуж она вышла в 1913 году. Жениха своего до свадьбы почти не знала — так водилось в те времена. Горько плакала, как та Тойдула из легенды, не хотела идти за него. Отец пожалел ее и отказал сватам. Но они снова пришли, потом снова… Уж больно невеста была хороша!
Мама Анюты стала уговаривать мужа:
— Микол, Анютка не хочет иттить. Но я так думаю: свекор мужик смирный, обижать ее не будя. У них сад хороший. Дети все работящие. Можа, отдадим?
— Нет! — стоял на своем отец.
— У них Микитка — плотник, Ванька — швец, Яшка — тоже мастеровой, и все они подсевщики, — не унималась мать.
В конце концов, согласился Николай Устинович. Стали готовиться к новому приходу сватов. Но тут уже мать — на попятную:
— Не хочет иттить! Вся слезами изошла!
— А мы ее повезем! — отрезал отец.
Куда денешься? Воля родителей — закон.
Пришел в дом жених — Ефим. Посмотрел, как она плачет-кручинится, и ласково сказал:
— Я тебе слово даю, что беру тебя не воз возить, а дом красить…
Анна поверила ему как-то сразу. И успокоилась.
Венчались в новой, недавно построенной в Старой Тойде церкви Александра Невского.
На свадьбе было много песен. Они запомнились ей на всю жизнь. Та, например, которая называлась «У нас чары золотые»:
У нас чары золотые,
Пивовары молодые.
То не лист-трава расстилается,
Нашей буйной головке преклоняется.
Выпей ты, Марьюшка,
На здоровье, Николавнушка!
А вот еще одна песня с ее свадьбы — «Веселая беседушка»:
Веселая да беседушка,
Где батюшка пьет,
Родимый мой закусывает.
За первой за рюмочкой
Меня вспоминает.
За второю рюмочкой
За мной посла шлет.
А за третьей рюмочкой
Сам за мной идет.
А я молода-младешенька замешкалась,
За утями, за гусями, за журушками.
Много лет спустя эти песни войдут в свадебный обряд, который с ее слов запишет М.А. Певцов. Эта запись включает в себя около 90 величальных, плясовых, хороводных, плясовых песен, плачи невесты, рассказы в назидание молодым и тому подобное. Есть в этой записи и песня «Сундучок», которую, как говорила Анна Николаевна, пела «невестина невестка»:
Ты сундучок, мой сундучок,
Золотой замочек,
Не год я в тебя клала,
Не два собирала.
Пришел тот денечек,
Разберут сундучочек:
Свекору — рубашку,
Свекровье — другую,
Деверям — по порточкам,
А золовкам — по платочкам.
Деверей да золовок у нее оказалось немало. Тридцать три человека было в семье, в которую она вошла! Почти как в ее сказке:
«У них детей было много: двое двоечь, трое троечь, да семеро поодиночке. Так они бедно жили, хлеба досыта не ели, квасу не пили, а брагу подавно не варили. Да еще скоро должен быть ребенок…»
В эту семью до Анны уже вошли девять снох. Она стала десятой.
Люди и в самом деле были хорошими. Отец жениха, Ферапонт Корольков, славился в Старой Тойде как мастер на все руки. О сыне говорил с гордостью:
— Ефим в меня пошел!
«Муж у меня был трудолюбивый, рукомесленный», — вспоминала и Анна Николаевна.
Жизнь сельского человека — работа, работа, работа. С раннего утра до позднего вечера. Кому-то надо дом построить — звали на помощь Ефима Королькова. Колодец выкопать — опять к нему. Выделать овчину — лучше Ефима этого никто не мог сделать. Землю пахать — и тут Ефим не хуже других, а то и лучше. И все он делал с каким-то удовольствием. Как в деревне говорят — играючи.
— Ловок был! — говорила о нем Королькова.
А еще Ефим слыл лучшим среди многих односельчан косарем. Молодая жена гордилась мужем. Даже на склоне лет вспоминала о нем с великой любовью:
«Вот на покосе бывало: все сидят, курят, а он косу отбивает. Тот говорит: мне отбей, этот — мне. Я ему:
— Да на что ты отбиваешь? А он:
— Ничего, сделаю ему, как корова языком оближет косу-то, пускай помнит…
И все отбивает, все точит, вот так вот. Отец мой его за это любил…»
Братья у мужа тоже были мастерами на все руки. Микитка действительно славился по всей округе как хороший плотник. А Иван с Яковом — отменные швецы. Да она и сама выросла трудолюбивой.
Но вскоре семья разделилась. Осталось их четверо: свекор со свекровью, ее Ефим да она сама. Думали, что легче им станет. А вышло — наоборот: бедствовать еще больше стали. Пришлось Ефиму конюхом идти к Хренниковым, а Анне — кухаркой.
В том же 1913 году родилась у Анны Николаевны дочка. Назвали ее Шурой, Сашенькой.
А потом молодым пришлось расстаться, потому что в 1914-м началась война. Не успели даже на новом месте обжиться как следует, пришел к ним в дом староста сельский — Алексей Ефимович Хритонов:
— Собирайся в армию, Ефим!
Ахнула Анна. А староста успокаивать стал:
— Да чего ты боишься-то? Таким, как твой Ефим, и на фронте цены нет! Беречь его там будут! Живым воротится к тебе!
А как не бояться? Война есть война.
Сначала Ефим служил недалеко — в Воронеже. Хоть редко, но весточки от него до Старой Тойды доходили. Потом он в Бахмач с войском ушел. А это уже — не ближний край, весточек оттуда не дождешься. Но Анна Николаевна ждала и верила.
Свекру со свекровьей — почти по восемьдесят годков. Какая от них работа? Все хозяйство было на ней одной. Коровку покормить да подоить — она. За лошаденкой ухаживать — тоже она. В доме прибраться — кому же еще, кроме нее?
Хорошо, что хоть были эта коровка да лошаденка. Да еще за Ефима-солдата получала небольшие деньги. У других и того не было. Но нужда все равно одолевала. А больше всего — тревога за мужа: жив ли?
Однажды (шел уже 1915 год) явился Ефим:
— Отслужился солдат Корольков!
В глазах — не поймешь чего больше: радости или печали. И худющий-прехудющий! Оказалось — захворал сильно, вот и списали его. Беспокойством своим делился:
— Армия начала колобродить, агитаторы появились, за большевиков агитируют. А кто они, эти большевики, и чего от них ждать — пока никому не ведомо.
Вышли вдвоем с Ефимом планировать свое новое «поместье» в Гуськовой лощине.
— Вот тут будет наш двор, — показал Ефим.
— А вот тут — гумно, — подхватила она.
Взял Ефим лопату и стал копать — там, где двор наметил. А Аннушка шла вслед за ним и тыквенные зерна бросала.
Закончили тут работу — принялись будущее гумно осваивать. Посоветовавшись, пришли к согласию: на гумне гречиху надо посадить, подсолнушки. А еще — овес. Если хочешь в хозяйстве лошадку иметь, без овса никак не обойдешься.
А тем временем мужнины братья на помощь подоспели. Работа пошла веселее. Аннушка от мужиков тоже не отставала.
Она все умела. Вспоминала, что только рожь вязать ей не удавалось: больная нога не давала. Однажды даже расплакалась от досады и этой неловкости своей. Показалось: над ней вот-вот смеяться начнут. Заметил это Ефим и, как всегда, успокоил: я, мол, тебя взял не для тяжелой работы, а чтобы ты дом украшала.
— Я тебе помогу, любая пара стань — мы впереди будем! — сказал он.
И она успокоилась.
Но на новом месте их подстерегал пожар. Крыша у них была соломенная — вспыхнул дом как спичка. Когда это случилось, пришлось продать коровку. Без нее совсем трудно стало молодой семье. Поехали на лошаденке за лесом — в район Чиглы. Хоть и болел Ефим, а жену жалел. «Он тонкое-то, деревохвост, на меня навалит, а сам тяжелый подымает, аж кровь в лицо наливается», — писала она, вспоминая о том времени.
Привезли бревна в Старую Тойду и стали из них доски пилить: «Он отобьет по нитке мелом, я — снизу, а он — сверху, сами напилили. И настлали пол, и я его мыла то с веником, то с кирпичом. Вот такая жизнь была».
Словом, жили в любви и согласии. Хоть и нужда донимала, но счастливые дни тоже их не обходили.
А из далекого Петрограда приходили тревожные вести: кто говорил, что царь сам отрекся от престола, кто — что его скинули. Как же без царя? Один Ефим к этим новостям спокойно отнесся.
— К этому все и шло, — говорил он, вспоминая армейских агитаторов.
Оказалось, что без царя тоже можно жить. В селе заговорили о Ленине, о его сподвижниках по революции. Из Воронежа сообщили: там тоже советская власть установилась. А вслед за этим — и в Боброве, и в Старой Тойде.
Как-то пришел Ефим домой и объявил:
— Все, завтра барскую землю делить станут!
Радовалось все село:
— Сами теперь хозяйничать будем, без купцов и помещиков!
Как символ новой жизни подрастал у Корольковых свой сад. Впоследствии, будучи уже членом Союза писателей, она не однажды о нем вспоминала — видно, потому, что посажен он был на собственной земле и собственными руками.
Радость оказалась кратковременной. Начиналась долгая Гражданская война.
Хоть Старая Тойда оказалась и вдали от происходивших кровавых событий, но и сюда доходили слухи о братоубийстве. То в тот дом, то в этот приходила беда.
В 1918 году в семье появился сын — Митроша. То-то радости было у Ефима Ферапонтовича! Да и Анна Николаевна тоже радовалась: угодила мужу.
А потом в Старую Тойду нагрянула беда новая. Сначала один год оказался неурожайным. За ним — другой. Пришел голод 1920–1921 годов. Вся домашняя скотина в селе пала — кормить ее было нечем. Пухли от голода люди. Один за другим умирали старотойденцы, и над селом проносился почти беспрерывный звон церковного колокола, извещавшего о смерти односельчан.
Анна Николаевна совсем обессилела. Больной Ефим то ходил на речку — вылавливать ракушки для еды, то приносил из леса кору — ее парили и ели, — или какие-то коренья, или лебеду. Помогали и желуди из леса. Их мололи и делали из этой муки лепешки, чтобы покормить Шуру и Митрошу. Горькие лепешки, невкусные, но дети молча ели их, потому что ничего другого не было.
Вспоминая в старости о тех годах, Анна Николаевна рассказывала внукам, что соседка вывела трех своих детишек за село и сказала:
— Идите и назад не вертайтесь, а то помрете. Может, даст Бог, встренутся вам добрые люди да подадут чего, покормят…
Анна Николаевна со своими детьми расстаться не смогла.
А очередной год принес какой-никакой урожай. Повеселела Старая Тойда. Накопив силенок, Ефим Корольков стал браться за разные заказы. Снова ладил дома, строгал оконные и дверные рамы, помогал тойденцам по хозяйству — кому чем мог. Иной раз уходил на работу и в соседние села, не отказываясь ни от какого труда. Бывало, что и целыми неделями домой не приходил — трудился до самого темна и там же ночевать оставался: еще солнышко не всходило, как он уже опять ладил да строгал.
А Анна Николаевна училась вышивать. Да так здорово это у нее пошло, что к ней тоже стали поступать заказы — то к свадьбе, то к какому-нибудь иному торжеству. Так и кормили семью из восьми человек. Дело в том, что к тому времени у Анны Николаевны появились еще четыре дочки: в 1923-м родилась Маша, в 1924-м — Зина, в 1927-м — Тамара, в 1929-м — Сима.
Стали в Старой Тойде свой колхоз создавать. Ефим поначалу сомневался: с лошадкой жаль было расставаться. Соболем эту лошадку звали. Ефим ее очень любил. Да и все в округе знали: у Ефима лошадь справная. Однажды пришли к нему мужики из соседней деревни:
— Продай лошадь!
— Да вы что! — ответил он. — Нет, не продам!
— А не продашь — так заберем…
И ушли.
А через несколько дней Соболь пропал. Закинув за плечо седло да уздечку, пошел Ефим искать Соболя. Дошел до соседней деревни, а там его сразу местные остановили.
— Ты чего тут ходишь, высматриваешь? — спросили.
Он и сказал, что свою лошадь ищет. Найти не нашел, но оказалось, что не зря искал. Те, кто украли Соболя, стали о нем старотойденцев расспрашивать. Узнали, что семья Корольковых — хорошая, порядочная, и решили Соболя вернуть.
Как-то утром в их дверь постучались.
— Кто там? — спросил Ефим.
— Открывай, твоя лошадь домой пришла!
Вышел Ефим на улицу, а Соболь и вправду стоит у ворот.
Ну как он мог с этой лошадкой расстаться?
А потом его вдруг осенило:
— Так ведь никто мне не запретит за нею и в колхозе ухаживать!
И они вступили в колхоз — и Ефим, и Анна. Их приняли с радостью, тем более что Ефим к тому времени научился разную сельскохозяйственную технику ремонтировать. Ее в те годы много поступало в колхоз, и за всем уход необходим.
Сдали не только лошаденку, но и почти новую телегу. Сами на ней не больше года поездили. Телегу, конечно, не так жалко было, а вот о лошаденке в семье вспоминали долго. Даже в 80-х годах Анна Николаевна говорила с грустью:
— А кобылка эта в колхозе семь жеребят принесла…
Вот так в 1931 году Анна Николаевна стала колхозницей. Здесь, в колхозе, ее тоже стали видеть все время поющей песни, частушки или рассказывающей сказки.
Обстановка в Старой Тойде менялась на глазах. Молодежь быстро к этим изменениям привыкала. Привыкли и Ефим с Анной. Анну только одно беспокоило: атеистический угар, дошедший до их села, коверкал души. Сама Анна Николаевна, даже будучи позднее членом КПСС, искренне верила в Бога, хотя к попам относилась не без скептицизма. Это заметно и по ее будущим сказкам «Поп Вавила да мирошник Данила», «Поп и работник», «Как поп даровым хлебом кормился», «Про попа», «Про попов» и другим.
* * *
Жизнь в селе не всегда зависит от крестьянина. В 1932–1933 годах пришел новый недород. Как жить с пятерьми детишками (Александра — не в счет, она уже замужняя)? Конечно, Митроша уже вырос, сам в колхозе работает. А остальные?
Вспомнился тот самый голод двадцатых годов. И как-то страшно стало чете Корольковых.
А тут приехали к ним в гости Александра с мужем Володей. Александра опять за свое:
— Переезжайте в Воронеж! Работу в городе и отец, и Митроша сразу найдут.
Поддержал жену и зять:
— У нас на заводе столько рабочих рук нужно!
Вот так и переехали они в Воронеж. Практически никакого домашнего скарба с собою не взяли. Все осталось в Старой Тойде.
Ефим Ферапонтович сразу пошел на завод СК-2 — так до Великой Отечественной назывался завод синтетического каучука имени С.М. Кирова. Предприятие новое, продолжает строиться — наверняка там есть для него дело. Кадровик, к которому его направили, поначалу отнесся к посетителю с недоверием:
— Откуда, говоришь? Из Старой Тойды? Что-то не слыхал! Ну, и что там умеют, в вашей Старой Тойде?
Когда Ефим рассказал ему, чем ему приходилось заниматься в жизни, недоверие кадровика сменилось уважением:
— Да ты для нас просто находка!
Ефима сразу определили на рабочее место — вулканизатором. Как говорила Анна Николаевна, «колеса чинить». Митроша тоже быстро устроился — на авиационный. Стал там лекальщиком. А Анна Николаевна домохозяйничала.
В 1941 году, перед самой войной, в Воронеже вышла в свет книжка ее сказок. Она так и называлась — «Сказки А.Н. Корольковой». Тексты сказок были записаны еще в 1938 году известным воронежским ученым-фольклористом Вячеславом Алексеевичем Тонковым. Частично они вошли в книгу «Песни и сказки Воронежской области», изданную в 1940 году под редакцией Ю.М. Соколова и С.И. Минц. Но собственная отдельная книжка — что ни говорите, большое событие для автора. В своем предисловии к сборнику В.А. Тонков особо отмечал, что в обширном сказочном репертуаре Анны Николаевны содержатся почти все виды русских сказок — от волшебных, героических и бытовых до короткого анекдота, «повествушки» включительно. «Народно-поэтические символы, психологические параллелизмы, сравнения и эпитеты помогают сказительнице еще ярче раскрывать душевные переживания своих героев», — писал В.А. Тонков. Интересно отметить, что редактором этого издания был Петр Николаевич Прудковский — будущий коллега Анны Николаевны по Союзу писателей.
А до выхода этой книги была публикация в газете — да не в какой-нибудь, а в самой «Правде». Была ее напряженная общественная работа на завод СК-2, в том числе создание заводского хора, среди певуний которого было немало девчат из Старой Тойды, переехавших, как и она сама, в город. Хор быстро получил известность далеко за пределами Воронежа. Девчата приняли участие во Всесоюзной олимпиаде коллективов художественной самодеятельности предприятий химической промышленности — в заключительном концерте, который проходил в Ярославле. А потом их как победителей пригласили в Москву для участия в правительственном концерте. Когда узнали об этом, даже не поверили:
— В столицу? Да разве так бывает!?
Оказалось, бывает.
И снова — репетиции. И — новые волнения:
— Понравимся ли москвичам?
Московский концерт проходил в Колонном зале Дома Союзов. В зале присутствовали члены правительства во главе со Сталиным. Она тревожилась: не подведут ли ее девчата? Поглядят в зал, увидят Сталина — и оторопеют от неожиданности. Но тойденские — девки бойкие: когда объявили их выступление, вышли на сцену без малейших признаков волнения. Показали все что могли. Были и песни, и пляски, и задорные частушки, сочиненные самой Анной Николаевной. Выступление закончилось бурной овацией зала. Приветствуя воронежских артистов, зрители встали. Сталин, улыбаясь в усы, тоже поднялся, а за ним и Молотов, и все остальные руководители. Им вручали охапки цветов, их приветствовали руководители великого государства, а Анна Николаевна в этот момент почему-то вспомнила свою Старую Тойду, своих родителей, Степана Ивановича Растрыгина, свой воронежский барак, своего Ефима, ждущего ее из ответственной московской поездки.
После концерта их пригласили на торжественный прием, устроенный в министерстве. Сам министр благодарил хор за отличное выступление и вручил девчатам премии. И без конца повторял:
— Спасибо! Молодцы!
На заводе их принимали уже как знаменитостей. Сам директор завода Кислов с ними встретился. Тоже благодарил, жал руки…
Теперь, объявляя каждое выступление хора, непременно называли коллектив лауреатом Всесоюзного конкурса. И они гордились этим. Их приглашали в клубы других заводов, в учебные заведения. «А также обслуживали трассу, которая проходила от Воронежа до Острогожска», — записала Анна Николаевна в одном из документов.
К 1941 году в хоре значилось уже 26 человек. За годы своего существования коллектив Анны Николаевны Корольковой дал более 150 концертов…
Как-то Анна Николаевна увидела непонятный сон. Несколько дней мучил он ее. «Когда поеду в Старую Тойду, — думала она, — надо будет маме его рассказать. К чему бы это?»
В конце весны она всегда приезжала к родителям, чтобы помочь им в работах на огороде. На этот раз разговор сразу начала со сна. Вот как вспоминал об этом внук:
«Будто среди дня наступила ночь, — рассказывала Анна, — черная-черная. И взошли две Луны. Я еще подумала: диво-то какое. Вдруг одна Луна разбежалась да как вдарит другую. Во все стороны разлетелись огненные осколки. На миг все померкло. А потом та Луна, что была справа, вновь появилась на небе и засияла…»
Услышав этот рассказ, мать начала испуганно креститься и посоветовала Анне скорее в церковь сходить и свечку поставить:
— Как бы семья твоя, доченька, не разлетелась, как те куски, или с Ефимом, или с сыном Митрошей что не случилось…
Правда, отец — Николай Устинович — тут же отругал ее за такое «толкование». Но сон этот оказался вещим. Война началась.
Дочери Анны Николаевны к тому времени уже замужем были, и зятья, один за другим, ушли на войну. Митрошу направили в Саратов — в танковое училище. Ефима же в армию не взяли — сердце у него шалило.
За заводом СК-2 было закреплено несколько госпиталей. Анну Николаевну вызвали в завком и попросили собрать всех-всех певуний:
— Вас ждут раненые…
Королькова вспоминала:
«Мы там убирали: и полы мыли, и керосином койки вытирали, недели две все готовили. А потом во всех госпиталях в Воронеже раненых обслуживали. Песни играли, я раненым сказки сказывала…»
Немцы рвались к Воронежу. Начались бомбежки города, а потом и бои на его правобережных улицах. Артиллерийский и минометный огонь достигал и воронежского Левобережья. В этих условиях рабочие СК-2 демонтировали ценное оборудование, отправляя его вглубь страны. Шестьсот вагонов было вывезено на восток!
Под бомбежками трудилась и Королькова со своими певуньями. Константин Ираклиевич Массалитинов в своей книге «С любовью к русской песне» рассказывал, что всю работу, связанную с выступлениями самодеятельных коллективов в воинских частях, госпиталях и перед населением города координировал тогда Дом народного творчества. «Сказка украшала народное действо так же, как русская гармоника “ливенка” и жалейка, — писал Массалитинов, имея в виду сказки Корольковой».
Но все же пришлось эвакуироваться. Произошло это поздно, в июле 1942 года, когда весь Воронеж горел. «Русская песня последней ушла из родного Воронежа, ушла, чтобы первой вернуться», — вспоминал К.И. Массалитинов. К хору Анны Николаевны Корольковой это относилось в полной мере.
Анна Николаевна вместе с Ефимом Ферапонтовичем и дочками Шурой, Тамарой и Симой, с двумя внуками — детьми Шуры — направилась к родителям. Шли пешком. Путь до Старой Тойды неблизкий — не одолеешь его ни за день, ни за два. Ночевали где придется. В пути все больше молчали — каждый думал о своем. Анна Николаевна без конца возвращалась мыслям о сыне, о муже. Ефим должен был вот-вот отправиться на трудовой фронт. Но он привык к трудностям — даст Бог, выдюжит. А как Митроша? Писал, что в бронетанковых войсках предстоит ему служить. Как он там с этими танками управляться станет?
Верила: все будет хорошо. И дочкам эту веру внушала:
— Девки, не вешайте носы! Победим мы этого германца! Все равно победим!
Пытались в пути песни петь, но не очень-то получалось. Устали очень, какие уж тут песни. Да и постоянное огненное зарево над покинутым Воронежем, которое они видели, оборачиваясь в сторону города, не располагало к пению.
Когда пришли в Старую Тойду, отец с матерью им обрадовались:
— В войну лучше вместе быть, рядом…
Спрашивали, нет ли вестей от Митроши. Писем от него давно уже не было, но Анна Николаевна успокаивала родителей:
— Весточки долго теперь идут. Война!
Задумалась: чем заниматься? От тоски-то и помереть можно. Нет, надо себе дело найти!
От сельской жизни она стала уже отвыкать. Но без работы сидеть не могла. Думала: «Как я тут отдыхать буду, на природе, если другие воюют с извергами-германцами?!»
И Анна Николаевна решила опять создавать хор. Девчата в Старой Тойде голосистые, некоторые, кто из Воронежа эвакуировались, уже имеют опыт выступлений перед людьми, чувствуют сцену.
Выполнить задуманное оказалось непросто. Подошла к Аграфене Гуровой, у которой был голос «такой запевальный»:
— Аграфена Тихоновна, вот какое дело: как бы нам хор слепить…
А та посмотрела на нее с удивлением:
— Какой хор! У меня Васька на войне, сын. Какой тут хор…
Королькова вздохнула:
— Да ведь и у меня Митроша на фронте, вот мы для них и постараемся.
У всех кто-то был на войне — у той сын, у той муж, у той отец… Но хор она все-таки «слепила». Да не какой-нибудь — двадцать три певуньи откликнулись на ее предложение! Кроме Аграфены Гуровой, вошли в него Анна Борзунова, Аграфена Лебедева, Екатерина Быкова и другие землячки Анны Николаевны.
Пришла пора уборочных работ. Днем рожь убирали, а по вечерам — в воинские части. Для них сдвигали две машины: задними бортами одна к другой — вот и сцена готова! Концерты эти, как оказалось, были очень нужны фронтовикам.
«Там был полковник Тетушкин, он и сейчас жив-здоров, в Москве, генерал. Он подошел ко мне, руку пожал, поцеловал. “Спасибо, — говорит, — за песни ваши!”» — вспоминала Анна Николаевна в 1976 году.
Частушки, сочиненные Анной Николаевной, воины принимали на ура:
Гитлер-жаба хвалится:
«Россия достанется».
Бойцы наши отвечают:
— Гадина подавится!
— Подавится! — рукоплескали солдаты.
А хор продолжал:
Пришли фрицы к нам в Воронеж,
Захотели вековать.
Но придется всем фашистам
Без штанов домой бежать!
В ответ раздавался громкий смех всей воинской части.
А с импровизированной сцены — новая задорная частушка:
Сделал Гитлер помазок —
Подмазывать пятки.
Из Воронежа уйдет
Ночью без оглядки!
— Не только из Воронежа! — хохотали бойцы.
Пришли фрицы к нам в Воронеж,
Говорят — мы гости.
Останутся от фашистов
Черепки да кости!
И эту частушку принимали под смех и громкие аплодисменты.
— К каждому выступлению я готовила новые частушки, — рассказывала в послевоенное время Анна Николаевна.
В июле 1942 года в селе Анна в числе эвакуированных воронежцев оказался и Константин Ираклиевич Массалитинов с группой певцов и музыкантов Воронежской швейной фабрики. В ту пору это был один из лучших хоровых коллективов области. Анна оказалась селом прифронтовым. Здесь расположился штаб Воронежского фронта, и его Политуправление обратилось к Константину Ираклиевичу с просьбой подготовить концерт к очередной годовщине Октября. На кого опереться? Хор швейной фабрики все-таки маловат. На таком концерте масштаб, размах необходим!
Решил Константин Ираклиевич поехать в Старую Тойду. Там певуньи Корольковой слывут уж очень большими мастерами хороводы водить. А такие ему — ой как нужны! На всякий случай взял с собой баяниста Якова Торикова.
Приехал, нашел Королькову.
— Анна Николаевна, я недавно в газетах читал, что вы хор в Старой Тойде создали?
— А как же! — не без гордости ответила Анна Николаевна.
— Выступаете?
— Уже двадцать четыре концерта за нами числится!
— Это хорошо, — сказал композитор. — Примете участие в концерте, посвященном Октябрьской годовщине?
— А чего не принять?
— Но мне вас послушать бы надо…
— Сегодня вечером соберу своих девчат. Приходите, послушайте.
Девчата собирались неохотно:
— Массалитинов? Да это же известный композитор! Разве можем мы ему приглянуться?
Выступление состоялось уже затемно. Не только девчат, но и саму Анну Николаевну насторожило, что композитор, уходя, ничего им не сказал. Не понравилось, видать?
Но вскоре он пригласил их в Анну. Поехали. Выступили так, что зал долго не хотел их отпускать.
Из Анны Массалитинов был вызван в Москву — в Комитет по делам искусства при Совнаркоме. Ему предложили создать Воронежский русский народный хор — причем срочно, с 1 января 1943 года. В постановлении Воронежского облисполкома говорилось: «…на базе лучших исполнителей народной песни».
А среди лучших кто? Конечно же, девчата Корольковой. Снова поехал Константин Ираклиевич в Старую Тойду. На этот раз взял с собой Марию Мордасову. Королькова им обрадовалась, спросила:
— Что привело к нам на этот раз?
— Анна Николаевна, создаю профессиональный коллектив. Надеюсь, что и ваши девчата в него войдут.
Королькова поинтересовалась:
— А где надумали обосноваться?
— Пока не знаю, — ответил композитор. — Но как немцев из Воронежа выгонят, переберемся туда. Недолго им уже осталось хозяйничать в нашем крае…
Задумалась Анна Николаевна:
— Сама-то я готова. Мне все одно придется в Воронеж переезжать, когда германца одолеют. А как другие? У каждой тут хозяйство…
— Так это же будет их работа! — не сдавался Массалитинов. — Зарплату будут получать!
— Песни петь — и за это деньги получать? Чудно как-то… — удивилась Королькова.
Подумала еще немножко и согласилась:
— Ну да ладно… Буду с девками говорить…
К ее удивлению, семнадцать старотойденских певуний приняли ее предложение войти в Воронежский хор. Не без сомнений, конечно, но — приняли.
Через две недели Анна Николаевна получила от Массалитинова письмо из Борисоглебска. Он просил уговорить женщин ехать к нему.
«В Борисоглебск — так в Борисоглебск», — подумала Анна Николаевна.
Не успели выехать — новое письмо от Константина Ираклиевича. Он писал, что базой хора станет пока не Борисоглебск, а Анна. Поехали в Анну.
В праздничный день, 8 марта 1943 года, хористам торжественно вручили удостоверения участников хора. В удостоверении Анны Николаевны значилось:
«Выдано тов. Корольковой А.Н. в том, что она является артисткой Государственного хора русской песни Воронежской области и проживает в с. Анна.
Директор хора Г. Рогинская».
Документ этот был скромным: просто листок бумаги с подписью директора и печатью хора. «Корочки» им выдадут позднее, когда война будет подходить к победному завершению.
«Среди первых участников хора была и я, — вспоминала через сорок лет Мария Николаевна Мордасова. — С Константином Ираклиевичем Массалитиновым мы выехали в Старую Тойду. Не все правильно понимали нас в то время. Ведь идет война, а вы говорите о создании какого-то хора, — недоумевали некоторые. Но Анна Николаевна Королькова — это прекрасный человек — сразу же собрала в своем доме женщин-песельниц… Репетиции начали в маленьком клубе с разбитыми окнами — ни стульев, ни скамеек. Сами полураздетые. Но никто не жаловался. Галина Болеславовна Рогинская, директор хора, где могла доставала скудное питание в тех тяжелых условиях. Низкий поклон от нас от всего сердца жителям Анны. Трудно подыскать слова благодарности за кров, тепло, что они нам дали. Анна Ивановна и Алексей Васильевич Ивановы, у кого жили хористы, тепло нас встретили, как своих родных. Аннинцы всячески помогали нам создать хор, кормили, приглашали к себе. Рядом с Ивановыми жили Лена и Афоня (фамилию их забыла), у них было тоже битком набито народа из хора: и на полатях, и на печке, и на полу. Они с нами пели, радовались нашим успехам, записывали песни…»
А вот как вспоминал о создании хора Константин Ираклиевич Массалитинов:
«Обсуждали все сообща, по-деловому и в то же время по-родственному. Спорили, какие песни на первый случай потребуются. Одни песни заменяли другими. Тут же напевали мотивы… Главное решили: хору быть!
Невзначай комнату осветило. Где-то у станции ухнуло. Видать, бомбу большой силы сбросили. Одна из старых песенниц перекрестилась. Анна Николаевна Королькова шутливо сказала: «Прости, Господь, душу грешную. За песней нашей супостат гоняется, погутарить не дает спокойно. Все равно песни сказывать будем, на фронт повезем, а если придется — присказкой потешу. Слушайте:
Сорока летела,
Летела, села,
Посидела, хвостиком повертела
Да опять полетела.
Ее спрашивают:
— Сорока-душа,
Где ты была?
— Табун стерегла.
— Где ж твой табун?
— По горам пошел.
— А где те горы?
— Черви выточили.
— А где же черви?
— Гуси выклевали.
— А где же гуси?
— По тернам пошли.
— А где же терны?
— Девки выпололи.
— А где же девки?
— За мужьев пошли?
— А где мужья?
— На войну пошли.
— А где ж война?
— Там война, где бьют врага.
— А какой это враг?
— Тот враг, кто хочет у народа радость отнять.
— Тогда и мы пойдем бить врага…»
Присказка всем понравилась, захлопали в ладоши.
Рогинская, входя в роль директора, уверенно заявила: «Такие присказки нам нужны будут. Не охать и ахать, а веселить фронтовиков надо».
Ездили по селам — искали у бабушек старинные поневы, рубахи, монисты, полотенца. Что-то им дарили, а что-то приходилось покупать.
Начались репетиции, а затем и подготовка к первому концерту. Он состоялся в Анне 20 апреля 1943 года. До наших дней сохранилась программка этого концерта. На вид она неказиста, но это поистине бесценный документ. Журналист Виктор Силин, рассказавший о нем в газете «Коммуна» накануне 70-летия хора, пишет: «Два ветхих листочка, покоричневевших от времени. Я замечал, что такого цвета бывают много познавшие труда крестьянские руки».
Программка была отпечатана тиражом 200 экземпляров в типографии аннинской районной газеты «Коллективный труд». Как вспоминали участники концерта, зрителей в зале собралось намного больше.
Концерт (в программке он значится как концерт-прием) состоял из двадцати пяти номеров: тринадцать номеров в первом отделении и двенадцать — во втором. В нем принимало участие пятьдесят артистов вокальной группы, четырнадцать — оркестровой. Танцевальной группы тогда еще не было, потому что роль плясуний великолепно исполняли девчата из старотойденского хора Корольковой.
Но вернемся к цифрам. Пятьдесят человек в вокальной группе, из них семнадцать — из сельского хора Корольковой. Одна треть! И это, согласитесь, немало. В этом смысле Анну Николаевну можно смело называть одной из создательниц Воронежского хора.
К программке приложен состав нового коллектива. Анна Николаевна Королькова входила в вокальную группу, но напротив ее фамилии стоит еще и приписка: «Сказительница». Вместе с ней в этой группе были также Мария Мордасова, Анастасия Кузнецова, Мария Зеленева, Евдокия и Мария Осиповы, Евдокия Пучнина, Анастасия Веселова, Зоя Викулина, Екатерина Быкова…
Между прочим, в составе административной группы значится костюмерша Королькова А.Е. Опечатка? Если нет, то Анна Николаевна занималась в хоре еще и этим — хорошо знакомым для нее — делом? Впрочем (и это вероятнее всего), обязанности костюмера могла исполнять дочь Корольковой — Александра Ефимовна. Ведь Анна Николаевна с самого детства прививала своим дочерям любовь к фольклору, в том числе — к народному костюму. Одно только сомнение: у Александры Ефимовны была уже другая фамилия…
Ну а на сцену Королькова вышла в том концерте во втором отделении и второй по порядку — вслед за народной песней Воронежской области «Трудовая колхозная», запевалами в которой были Мария Мордасова и Евдокия Осипова. В программке Мордасова поименована не Марией, а Марусей, Осипова — не Евдокией, а Дусей. Не полными своими именами названы здесь и Настя Кузнецова, Шура Киселева, Таня Полякова, Маруся Лобова. Все они были еще молодыми, и у составителей программки, видимо, «язык не повернулся» называть их Анастасией, Александрой, Татьяной…
Но вернусь к выступлению Корольковой. Ее номер обозначен как «Сказ о Сталине». В порядке аннотации к названию сказа добавлено: «Сказка говорит — “Богатырь змея победит”». Конечно, тогда, в 1943 году, уверенность в победе, звучавшая со сцены, была очень актуальной. И эта уверенность связывалась с именем руководителя государства.
После первого концерта стали собираться в освобожденный Воронеж. Аннинцы устроили хору торжественные проводы. Девчата, уже привыкшие к их гостеприимству, расставались с Анной со слезами на глазах.
В Воронеж прибыли 26 апреля. А уже 30 апреля в зале случайно уцелевшего здания медицинского института хор дал концерт для воинов.
Вместе с хором Анна Николаевна объехала множество воинских частей. В одной из них задумалась: «Мне каждый раз дарят цветы, а я только молча кланяюсь. Надо что-то придумать…» И она написала стихи, посвященные Руссиянову. Как горячо принимали их солдаты, преданно любившие своего полководца! Командир одной из частей полковник Харченко (ему она тоже посвятила стихи) после выступления подошел к ней, взял из ее рук цветы, высоко поднял их над головой и громко воскликнул:
— К нам приехала Родина-мать благословить нас на богатырские подвиги! Клянемся, что дойдем до Берлина!
И все как один солдаты поддержали своего командира:
— Клянемся!
Именно во время одной из таких поездок, собравшись после очередного выступления, они единодушно приняли решение собрать средства на танк и подарить его воинам Красной Армии.
Деньги у хора были — ведь нередко они давали платные концерты. Но на танк этих средств не хватало.
Анна Николаевна предложила:
— У всех есть облигации займов, давайте и их отдадим.
Согласились. И нужную сумму собрали.
Отправили телеграмму Сталину:
«Воодушевленные победами героической Красной Армии, работники русского народного хора Воронежской области вносят в фонд обороны 10 000 рублей наличными деньгами и облигаций госзаймов на 21 170 рублей. Просим Вас, дорогой Иосиф Виссарионович, на наши сбережения построить танк “Русская песня” и передать его славным гвардейцам генерал-лейтенанта Руссиянова».
Вскоре в адрес хора поступила правительственная телеграмма. В ней говорилось:
«Прошу передать сотрудникам русского народного хора Воронежской области, собравшим 10 000 рублей деньгами и 21 170 рублей облигациями госзаймов в фонд обороны Союза ССР, — мой братский привет и благодарность Красной Армии. Желание сотрудников хора будет исполнено. И. Сталин».
Танк «Русская песня», к слову сказать, дошел до самого Берлина. Пути самого хора, как вспоминал К.И. Масалитинов, шли через Курскую дугу и Ростов-на-Дону, Харьков и Киев, Львов и Черновцы, Бухарест, Будапешт и Вену. «На концерты ехали даже в танках — маршем боевых машин», — писал Константин Ираклиевич.
Выступали и в освобожденных районах области.
Мало кто среди фронтовиков и их боевых командиров мог сдерживать слезы, когда Анна Николаевна, участвуя в выступлениях хора, читала со сцены свои причитания, обращенные к девушкам, угнанным фашистами в полон:
Да куда ж вы, наши доченьки, ушли от нас?
Куда вас угнали враги-изверги?
Бьют вас плетками ременными,
Пытают прутьями железными,
И падаете вы от побоев,
Как тополиночки срубленные.
Ой вы любимые наши деточки…
В эти годы Королькова создала также несколько десятков сказов, песен и частушек, посвященных бойцам Красной Армии, Сталину, Жукову. Василевскому.
В Воронежском хоре Анна Николаевна работала до конца 1944 года. Но ее дружба с Константином Ираклиевичем Массалитиновым продолжалась и много лет спустя. Помню, в 70-х годах Массалитинов чуть ли не каждую неделю заходил к нам в Союз писателей, в редакцию «Подъёма» — просто поговорить, посоветоваться, рассказать о новостях музыкальной жизни Воронежа. А сдружила его с писателями именно Анна Николаевна. Большое уважение к литературному труду, как признавался композитор, пришло к нему во многом от знаменитой сказительницы. Об Анне Николаевне он всегда говорил в восторженных тонах:
— Бог одарил ее не только литературным талантом, но и талантом быть Человеком с большой буквы. Настоящая русская женщина!
Не лишним будет сказать и о том, что в 1948 году в Воронеже издана книга Г. Дорохова «Воронежские певцы», посвященная истории Воронежского хора. Примечательно: среди фотографий лучших из лучших хористов, опубликованных в этой книге, фотография Анны Николаевны Корольковой стоит самой первой.
…Май 1945 года Анна Николаевна встретила в новой квартире, которую дал их семье завод СК-2:
«Вот как-то один раз утром рано слышу — что такое, во дворе шум, крик.
— Победа! Победа! — шумят.
Это девятого мая было, самый День Победы.
Ну, тут все обнимались, все целовались, плакали. Да ведь что же за радость была!»
Своего сына Анна Николаевна с войны не дождалась: как говорилось в похоронке, «пал смертью храбрых». Все как один зятья Корольковой тоже не вернулись с войны.
Первой государственной наградой, которой была удостоена Анна Николаевна Королькова, стала медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» В том же 1946 году она была удостоена еще одной государственной награды — «Медали материнства» I степени.
О создании в Анне прославленного Воронежского хора напоминает сегодня мемориальная доска, установленная на здании Аннинского районного дома культуры (автор — Анатолий Тимашов):
«В январе 1943 года
в п. Анна был создан
государственный Воронежский
русский народный хор.
Основателем и художественным
руководителем хора был
народный артист СССР
композитор К.И. Масалитинов».
Доска установлена в 1993 году — в дни, когда отмечалось 50-летие хора.
Ну а звезда славы самой Анны Николаевны Корольковой — будущей выдающейся русской сказительницы — во времена рождения хора только-только начинала восходить…
Евгений Григорьевич Новичихин родился в 1939 году в селе Верхнее Турово Нижнедевицкого района Воронежской области. Окончил Воронежский лесотехнический институт. Автор более сорока сборников стихотворений для детей, сатирических миниатюр, литературных пародий, переводов, краеведческих этюдов, нескольких киносценариев. Лауреат премий им. М.А. Булгакова, А.П. Платонова, Е.И. Носова, «Родная речь» журнала «Подъём», премии «Имперская культура» им. Э. Володина. Заслуженный работник культуры РФ. Член Союза писателей России, Союза кинематографистов. Живет в Воронеже.
