Журавница

Поэтическая Птица Нины Корнеевой (1957–2019) улетела навсегда. Не в теплую страну на зимовье, не на Синий Север, чтобы пережить лето, не на благословенный покой тихих нетворческих радостей. Сегодня птица ее вдохновения напоминает о себе лишь оброненным пером немногих стихотворных строк, которые в белой ночи провинциальной северной поэзии светят, не угасая. Свет этот спокойный, неяркий, не вычурный: ведущий образ стихов Нины Корнеевой — не жар-птица, а журївица, потерявшая птенца, оплакивающая и его, и разоренные родные места гнездовий («все пепел, все прах»). Тем не менее, волны этого света продолжают литься, проникая в души читателей без всяких дополнительных ухищрений, а лишь потому, что источник их — настоящая поэзия, обретенная как благодать посреди тяжелого и холодного бытия:

Бездонным становится небо,

Смятенье в душе — на разрыв! —

Когда над землей, как молебен,

Плывет журавлиный призыв.

Расширение пространства ввысь оттеняет и колорит земных, сомнительно спасительных для лирической героини образов: «Мне б колодезной студеной воды… Только я дышать и жить не могу…», «То ль в снегу спасенье, то ли в огне. Мне б кричать, да до надорванных жил!..» Отчаянная надежда спастись от неизбывного горя, кидаясь «то в снег, то в огонь», надежда ошибиться в том, что птенец потерян, рождает призрак кружащего над деревней журавленка, и плывущий над землей, «как молебен», «журавлиный призыв» — ведущая интонация стихотворений Нины Корнеевой. Интонация эта близка не только матерям, потерявшим, как и она, сыновей во время срочной армейской службы, не только им понятна эта боль. Это еще и тоска от невозможности разделить переживание потери с кем бы то ни было. Возникающий образ вожака-журавля, который уводит стаю до следующей весны, и вслед которому «померкло янтарное утро», — это всего лишь посыл в будущее, которое у лирической героини весьма проблематично: «Молю: будь спокойным и мудрым, И стаю свою сбереги». Но лирическая героиня Нины Корнеевой — уже не в стае, и в этом, отчасти, ее трагедия:

Паришь над родным перелесьем, —

Как царственна гордая стать!

Зовешь за собой в поднебесье…

Но я

Разучилась

Летать.

«Обескрыленность», невозможность «лететь» — распространенный образ женской поэзии всех времен: «вечная осень», из которой невозможно рвануться вместе со стаей, потому что потеряны и стая, и крылья — доминантная стихотворная тональность многих женщин-поэтов неюного возраста. Но в лирике Нины Корнеевой тоска наступающих холодов усилена ощущением более широкой утраты, — не только «времени», но и «места». Прошли весна и лето, а вместе с ними исчезла и «точка опоры», благодаря которой можно выдержать холода: образ умирающей Матери-Земли (не только Деревни) — это еще один трагический компонент стихов Нины Корнеевой:

Я деревне в передник, как мамке, по-детски уткнусь,

К ней, святыне, прижмусь. Не стыдясь, накричусь, наревусь…

Ни избы, ни колодца, ни липы — все пепел, все прах!

Злая выпала доля — лишь кладбище в частых крестах…

Ощущение, что «в мире ни солнца, ни звезд, ни людей», что суждено «леденеть застывшей рекой меж двух берегов», и что «жизни угоры стали выше и круче» создает иллюзию сужения жизненного пространства, заполнения его чем-то разрастающимся и агрессивным. И это не только предчувствие подступившей болезни, но и констатация факта депоэтизации и опустошенности окружающего ее бытия: она — действительно среди тех «сосен и пихт», о которых говорил еще Николай Клюев:

Есть две страны: одна — Больница,

Другая — Кладбище, меж них

Печальных сосен вереница,

Угрюмых пихт и верб седых!

                           «Есть две страны…», 1937

Ни «рябиновый стылый закат», ни «осеннее вино», ни воспоминания о «зеленых веснах» уже не согревают. И даже давний опыт покидания родных мест — эксперимент привития новой родины — не оживляет, ибо температурно-климатическая «жара» не обуславливает душевное тепло, и «глупая птица, пустая и странная», возвращается в свои разоренные места, чтобы мерзнуть и застывать вместе с ними:

Что за горе-то взяло когтями, да что за боль?

Погибаю вдали от заснеженных русских полей!

Всю-то ноченьку снилась мне вешняя водополь,

Да ликующий гомон летящих домой журавлей.

Тот побег «странной птице» не удался, а другой, уготованный всем, — вполне: Нины Кореневой не стало через 4 месяца после присуждения ей Вологодской областной литературной премии. На награждении она читала свои тексты просто и нетеатрально, но зал замирал. В ее стихах не было ничего интригующего и поражающего воображение, кроме одного: пронзительной правды переживания, которая в поэзии — дороже всего.

 

Инга ЧУРБАНОВА,

кандидат филологических наук,

член Союза писателей России

 

 

 

* * *

 

Бездонным становится небо,

Смятенье в душе — на разрыв! —

Когда над землей, как молебен,

Плывет журавлиный призыв.

 

Я это святое мгновенье

И взглядом, и сердцем ловлю,

И тихое благословенье

Шепчу вожаку-журавлю:

 

Лети, мой любимый! Отныне

Я вся — ожиданье весны.

Пусть снятся в далекой чужбине

Тебе лишь о Родине сны.

 

Померкло янтарное утро

Над полем у тихой реки…

Молю: будь спокойным и мудрым,

И стаю в пути сбереги.

 

Паришь над родным перелесьем, —

Как царственна гордая стать!

Зовешь за собой в поднебесье…

Но я

Разучилась

Летать.

 

* * *

 

Вдоль прозрачных опушек, вдоль елей и сосен,

С чередой бесконечных холодных дождей

Молчаливо бредет одинокая осень,

Словно в мире ни солнца, ни звезд, ни людей —

 

Никого… Только осень на всем белом свете.

Поселилась она нынче в жизни моей.

Спой мне, вольный кочующий северный ветер

Песнь озябших печальных родимых полей.

 

То ли в песнях ветров, то ли в алых калиновых гроздьях —

(Ветер, пой до последней звенящей доски!) —

И в самой неизбежности осени поздней —

Родники вековечной славянской тоски.

 

Впору взять и тоской, как водой, окатиться,

Да по-русски упиться тоской, как осенним вином.

Поднимаются в небо с полей перелетные птицы,

Только мне до поры зимовать суждено.

 

Жизнь, угоры твои стали выше и круче…

Эх, вернуть бы зеленые весны назад!..

Покатились лиловые рваные тучи

На далекий рябиновый стылый закат.

 

ПАМЯТИ БРАТА И МАМЫ

 

Напеки мне, мати, пресников —

Только ты умела печь такие —

Пышные, картовные, жаркие —

В мире нет вкуснее пирогов!

 

Мати, здравствуй! Али не ждала

Своего единственного сына?

Над иконой виснет паутина,

А в печи — холодная зола.

 

Я и сам — в далекой черной мгле…

Ты не жди потерянного сына.

По углам мертвеет куржавина,

И мороз, мороз по всей земле…

 

Не тревожься, мати, обо мне.

Снится мне счастливая улыбка

Над моей скрипучей древней зыбкой…

Оба мы — в заоблачной стране.

 

Не уйти из тягостного сна.

Знаю: нет тебя на этом свете,

И никто меня уже не встретит…

Где-то далеко бурлит весна,

 

Разлилась безудержной волной,

Плещет у родимого порога…

Знаешь, мама, я поверил в Бога.

Мама, я опять хочу домой…

 

Пестрый луг цветных половиков,

Занавески треплет теплый ветер…

Жить и жить бы мне на белом свете!..

Напеки мне, мати, пресников…

 

* * *

 

Ты прости меня, сынок. Ты прости. —

Не усердна, знать, в молитвах была…

Да неведомы Господни пути,

Да чудны его Господни дела.

 

Треугольники твои — в окнах свет —

В самом сердце я носила, любя…

Принесли чужой казенный конверт —

Там написано — убили тебя…

 

То-то давеча приснился мне сон —

Птица пришлая клевала птенца.

Как он бился, защищался как он! —

Только клюв был у нее — из свинца.

 

Мой сынок… На той проклятой войне

И меня убили вместе с тобой:

Я живу в неотмолимой вине,

Я брожу в обнимку с черной бедой.

 

Ты прости, сынок… Не то говорю —

Ты живой. И ты вернешься домой!

Только что ж я как в аду-то горю,

И колышется земля подо мной?

 

Мне б колодезной студеной воды…

Только я дышать и жить не могу…

Мне б не ведать той заклятой беды —

Да увязла — по колено в снегу…

 

То ль в снегу спасенье, то ли в огне.

Мне б кричать да до надорванных жил!..

Может, с горя померещилось мне? —

Над деревней журавленок кружил…

 

ПЛАЧ ПО РОДИНЕ

 

Показалось? Иль вправду в окошке забрезжил огонь?

Показалось? Иль в стойле всхрапнул застоявшийся конь?

Показалось? Взыграла в деревне отцова гармонь!

Показалось…Разжалась зажатая насмерть ладонь…

 

А в ладони — крапива, бурьян, да колючий осот…

Только сердце болит, и в родную деревню зовет.

То ли в колокол бьют, бубенцы ли печально звенят —

Я иду… Только ждет ли родная деревня меня?..

 

Вот и вышла деревня встречать, словно старая мать,

То ли дочь, то ли гостью — попробуй узнать да признать! —

В ветхом ситцевом фартуке, в сбитых худых сапогах,

С самодельной клюкой в почерневших усталых руках.

 

Я деревне в передник, как мамке, по-детски уткнусь,

К ней, святыне, прижмусь. Не стыдясь, накричусь, наревусь…

Ни избы, ни колодца, ни липы — все пепел, все прах!

Злая выпала доля — лишь кладбище в частых крестах…

 

Чуть живой огонек, из трубы одинокий дымок…

Только дьявол такое с деревней содеять и мог!

На коленях, ползком — душу в кровь! — не бывает больней! —

Я прощенья прошу у погибшей деревни моей…

 

* * *

 

Ах, я глупая птица — пустая и странная! —

Из родного гнезда посреди бесконечной зимы

Полетела в далекие жаркие страны я,

Из родного-то дома — как будто из мрачной тюрьмы!

 

Не сошла ли с ума? — Потеряла я голову!

Южный ласковый ветер позвал, поманил меня вдаль…

Разделила я жизнь свою надвое — поровну,

Ничего из былого — из прошлого стало не жаль.

 

Замерзала в плену вековечного холода,

Леденела застывшей рекой между двух берегов…

Облетевшей листвой отшумела, ушла моя молодость,

И устала душа в царстве белых извечных снегов.

 

Вслед за яростным солнцем судьба моя катится…

Насмотрелась красивых цветочно-банановых стран,

Там, где к бЛсым ногам припадает и ластится

Изумрудного дивного цвета живой океан,

 

Там, где призрачный рай — вожделенный и сладостный,

Где лохматые пальмы шумят на горячем ветру,

Где счастливые люди беспечны и благостны…

Только что ж так тревожно и больно-то мне поутру?

 

Что за горе-то взяло когтями, да что за боль?! —

Погибаю вдали от заснеженных русских полей!

………………………………………………………..

Всю-то ноченьку снилась мне вешняя водополь

Да ликующий гомон летящих домой журавлей.