Хутор на Потудани

Писать надо не талантом,

а «человечностью» —

прямым чувством жизни…

Андрей Платонов

Бывая каждый год в родных воронежских краях, я непременно посещаю хутор Гостиный, что расположен у слияния Батюшки-Дона и легендарной речки Потудань. Меня тянет в эти места не только потому, что там проживает двоюродный брат, мой ровесник, проработавший в шахтах Донбасса 37 лет, а теперь занявшийся трудом на земле, но и красоты донской природы. Потом, честно надо признаться, я и сам родом из этих мест. В этом благословенном уголке среднерусского края, кажется, сосредоточена все обаяние земли русской. Свое название Гостиный — хутор, ранее слобода крепости Коротояк, — несет с тех пор, когда Петр I вел свой молодой флот на Азов и соизволил остановиться в этих местах — погостевал.

Треугольник, образованный слиянием двух рек, с третьей стороны закрывают обрывистые меловые холмы, здесь их называют горами. Вид сверху на долины рек представляет поистине сказочную панораму: широкий Дон блестит среди перелесков, рощ и холмов, а Потудань даже трудно заметить, и просто догадываешься, что вон та непрерывная, зеленая лента, причудливо вьющаяся среди лугов, и есть река, прикрытая зарослями деревьев.

Добираюсь туда из города Острогожска автобусом до Коротояка, а оттуда путь в пять километров преодолеваю пешком. Сегодня, конечно, можно попроситься и на попутку, чтобы подбросили до самого спуска под гору, но меня не устраивает такой «цивилизованный» способ — теряется вся прелесть пешего созерцания природы, а главное — какие мысли приходят в голову, когда, не спеша, по утренней свежести проворачиваешь в «головном компьютере» свою жизнь. Никто не мешает, и только редкие прохожие прерывают чудо воспоминаний коротким «здравствуйте». Обычай здороваться даже с незнакомыми людьми сохранился в деревнях и селах. А Коротояк село большое, растянувшееся вдоль Дона. Когда-то это село было уездным городом. Это его, наверное, Платонов упоминает в своем произведении. Но время течет и все изменяется….

Раньше по берегам реки Потудань было множество хуторов и других сельских поселений. И жили там в основном крестьяне, истинные труженики, совестливые и работящие, успевающие сделать работу и для колхоза, и для себя, а не дачники. Хутора давали обществу значительную часть качественной продукции. К сожалению, сегодня эти населенные пункты можно обнаружить только на старых картах Военно-топографического отдела Генерального штаба издания 1915 года.

Устье реки Потудань издавна считается одним из красивейших мест в Подонье. Участок реки от села Солдатского до впадения в Дон (так называемое урочище «Мордва») объявлен памятником природы и передан под охрану Коротоякскому лесничеству. Но сегодня само лесничество на ладан дышит, а что там говорить о заповедных местах — глохнут и уничтожаются. Человек сам себе вредит, не сознавая этого! В зоне «Мордвы» Потудань представляет извилистую ленту с множеством озер-стариц, затонов, болот. Немало на реке и полноводных плесов глубиной до трех метров, заросших кустарником и камышом. Когда-то славились такие плесы, как Манькин пруд, Кривое озеро, Крестище, Мостище. О первых трех даже старожилы вспоминают с трудом, а о четвертом говорят: «Лет 15–20 назад были места благословенные Богом, а сейчас…» Да, раньше река славилась крупной рыбой, сегодня и мелочь редкость.

Умели наши предки выбирать места для поселения. Хутор Гостиный, тогда он назывался слободой, возник более трехсот лет назад у впадения Потудани в Дон. Уже в недавние времена, в середине прошлого века, в нем проживало около 500 семей, это было одно из крупнейших отделений колхоза «Тихий Дон», основная усадьба которого располагалась в Коротояке. Потом наступили смутные времена, хутор стал пустеть. Основная причина, как мне говорят аборигены, — это отсутствие качественной дороги. В ненастье летом, а зимой всегда хутор начисто отсекается от внешнего мира, а население осталось в хуторе пожилое, и населением-то их трудно назвать: 4–5 семей самых стойких патриотов хутора, среди них и мои родственники. Летом тут появляются и дачники, и отдыхающие — но все равно более сотни вряд ли наберется. Наезжего «воронья» из окрестных районов бывает много по выходным и праздникам, они-то больше всех приносят зла природе, а в хутор заглядывают только за самогоном, да попугать треском своих «авто-мото-вело» местных собак, умных и дружных, в отличие от городских «псов-аристократов». Лето для реки самое страшное время года, ей приходится испытывать такой напор «вражьей силы», что и за зиму она уже не в силах восстанавливать свое былое величие.

Сохранившийся хутор Гостиный полностью живым не назовешь. Зимой проживает 5–10 семей, да и семьи состоят из людей старшего поколения. Они, пожалуй, последние патриоты хутора не на словах, а на деле, уже под семьдесят. Летом, конечно, наезжают всякие гости, но они уже не то, как я говорил выше.

Река Потудань. Есть у Андрея Платонова рассказ или небольшая повесть с таким названием, давшая заголовок сборнику его произведений, вышедшему в 1937 году. Описываемые в них события относятся к годам, когда после лихолетья гражданской войны люди возвращались к мирному труду. «По взгорью, что далеко простерто над рекою Потудань уже вторые сутки шел ко двору, в малоизвестный уездный город, бывший красноармеец Никита Фирсов…. Работать Никита никогда не отвыкал. В Красной Армии тоже люди не одной войной занимались, — на долгих постоях и в резервах красноармейцы рыли колодцы, ремонтировали избушки бедняков в деревнях и сажали кустарник в вершинах действующих оврагов, чтобы земля дальше не размывалась. Война ведь пройдет, а жизнь останется, и о ней надо было заранее позаботиться».

Эта мысль, верная во все времена, подтолкнула меня в посещение хутора задержаться там подольше, посмотреть побольше, побеседовать со старожилами, узнать их мнение о нынешней невоенной разрухе, что они думают о настоящем и будущем страны. Мнения людей, работающих на земле, всегда верные и решающие, тем более, они были потомками тех, кто зачинал, а они продолжали строить и укреплять ту жизнь, которой жили немало-немного все 75 лет, считай, три четверти XX века. Мое личное мнение уже определилось не только московскими наблюдениями, но и провинциальными, которое укладывается в платоновские слова из этого же рассказа — «Не жилец народ живет!» Но ведь мнений много, а мнения и прогнозы «видных» политиков народ уже всерьез не воспринимает, и там, на родине Андрея Платонова, уже и телевизор потерял свою былую привлекательность. Поэтому только чувства и мысли, предчувствия простого народа, его настрой могут лучше всего сказать о нашем настоящем и будущем.

Спускаясь в Гостиный по лысой горе утренней прохладой, июнь сушил в этих краях неимоверной жарой, и все разговоры тут велись только о засухе, дожде и предстоящем голоде, кто-то воспоминал даже 1946 год, а я увлекся сбором цветов зверобоя, который выделялся среди уже отцветшего ковыля, сухие стебли которого, как седина, покрывали склоны горы. Тут и услышал снизу окрик брата:

— Вадька, тебе может косу вынести? Спускайся, внизу трава лучше!

— Иду, иду, затворник!

Не один раз бывал здесь, навещая брата в его затворничестве на этом, когда-то многолюдном хуторе. Но долго не задерживался. Сегодня ему обещал побыть дня четыре, не меньше. На это были и другие причины. Мне давно хотелось поведать читателям об этом удивительном месте — о Потудани, которую воспел Андрей Платонов, уроженец Воронежского края. Правда, суть в том, что рассказ «Река Потудань» мало повествует о самой реке, а больше о судьбах людей, проживающих на ее берегах. 88 лет назад, как раз после гражданского передела. Романтическое повествование о судьбе двух людей, вызывающее двоякое чувство, но сильное до слез. И река Потудань в этом произведении только тот момент, который сыграл то ли положительную, то ли отрицательную роль в жизни двух влюбленных. Читатель сам должен определить роль этой реки с легендарным названием в жизни людей. В этом весь Андрей Платонов с его житейской философией. «Они шли с обмершим, удивленным сердцем, снова узнавая поля и деревни, расположенные в окрестности по их дороге; душа их уже переменилась в мучении войны, в болезнях и в счастье победы. Они шли теперь жить точно впервые, смутно помня себя, какими они были три-четыре года назад, потому что они превратились совсем в других людей. Они выросли от возраста и поумнели, они стали терпеливей и почувствовали внутри себя великую всемирную надежду, которая сейчас стала идеей их пока еще небольшой жизни, не имевшей ясной цели и назначения до гражданской войны».

Сегодня, после десятилетий «мирной» разрухи, многие люди здесь не имеют ни надежды, ни идеи. Мой брат, чуждавшийся раньше политики и живший только собственным трудом, политизировался как все, но найти своего идеала не может. В телевизоре разочаровался окончательно, выписывает газеты — центральную, областную и районную. «Комсомолка» возмущает его своей беспринципностью и «голым телом»: «Там что, нет честных корреспондентов?» — спрашивает он меня. Он уже убежден, что к порядку может привести, как ни парадоксально, только катаклизм в виде войны, и он не одинок в своих суждениях. Большинство моих собеседников разочаровались в выборах — голосовать не за кого, нет честных политиков-руководителей, а те, что на виду, заняты в основном собственным обогащением…

Мы беседуем на берегу полупрозрачной Потудани — мой брат, Егорыч, проработавший более сорока лет шофером в местном колхозе, а ныне на пенсии, вкалывающий на своем приусадебном; его внук, который тут же удит плотву и окуней, и я.

— Еще, слава Богу, есть рыбка в реке, пока не всю выбили током. Жуткий пошел народ, живет одним днем. А ты говоришь про порядок… — произносит Егорыч.

Хотя я ничего не говорю, а как заметил, Егорыч, рассуждая вслух, свои мысли приписывает собеседнику и сам же их опровергает.

— Вот еще лет тридцать пять назад еду в Острогожск, асфальт еще не сплош­ной был, а черноземные грунтовки, сам знаешь. Смотрю, кто-то объехал опасный участок по зеленям. И я этим путем. Выезжаю на дорогу, а тут объездчик: «Ну что, зеленя мнем?». Я ему объяснил, душу он из меня не тряс. Прошло уже с месяц, я уже и забыл про тот эпизод. Вдруг вызывают в милицию, говорят: «Егорыч, о тебе райисполком вспомнил…» Ну, что ж, виноват, заплатил штраф 45 рублей, а получал-то всего 60. После этого, чтобы что-то нарушить — ни-ни. Вот это был порядок, и деньги штрафные все шли в казну. Сейчас сплошные поборы, а куда они идут?.. Вот приречный луг. Раньше сено с него всю ферму кормило. А сейчас вытолкли машинами и спросу никакого…

— Егорыч, ты ему лучше легенду расскажи о названии Потудани. Вадька интересуется, — прерывает его мой брат.

— А ты что, ничего не знаешь о нашей речке?

— Да вот знаю, что название Потудань получила с того времени, когда на этой стороне монголы собирали дань, а на той не могли. Там жили племена независимых и смелых славян.

— Есть и другая легенда, — дополняет меня Егорыч. — Вон видишь тот берег Дона. Там жили племена, а на этой стороне они в речке ловили рыбу и здесь же вялили, и солили ее. И когда они отправлялись на эту реку, то говорили: «Пошли на ту длань (сторону) Дона». Потом это утряслось, и речку стали называть Потудань.

Как бы то ни было, отважные здесь жили люди, не чета нынешним. Ты если будешь писать о нас, то непременно опиши такой момент, который очень запал мне в душу. Ты не смотришь Любимова, очень мне нравится этот мужик. Как-то он по телевизору вел разговор с руководителем певцов «А — ну — ну!»

— С Бари Алибасовым, — уточняю я.

— Да не знаю, как его. Упитанный такой. Вот его и спрашивает Любимов: «Почему вы поддерживали Ельцина?» — «Да потому, что они платили больше всех». — «А если бы враги напали на Россию и вам бы много заплатили, чтобы вы их поддерживали?». И знаешь, что он ответил — «Надо подумать». Нет, чтобы сразу сказать: «Ну, это ведь другое дело». Понимаешь разницу? После этого, как говоришь, его кличут, — Бари, и видеть не могу, и певцы его больше меня не привлекают. Развалили все такие, как они. Только деньги на уме, все началось с перестройки… Хочешь, я тебе байку расскажу, как я рассуждаю о перестройке? И я не один так думаю. Это там, наверху, решили, что мы ничего не понимаем. А народ у нас смышленый… Вот когда конфуз с блохой случился — с той, которую Левша подковал. Прислали ее англичане назад Петру с надписью на подкове, и получилось, что русских они переиграли — уже ничем не удивишь иноземцев на той блохе.

— Так это было при Александре, — не вытерпел я.

— Не перебивай, а слушай. Говорю тебе, как от батьки слышал.

— Вызывает Петр Алексашку Меньшикова и говорит: «Что делать будим? Проиграли англичанам».

— Не тужи, царь-государь, что-нибудь придумаем. Есть у меня смышленый конюх Филька, пойду к нему посоветуюсь.

Нашел Фильку на конюшне. Рассказал ему про царскую печаль. Филька почесал затылок, задумался. Князь догадался спросить: «Сколько денег надо для такого дела?».

— Да, пожалуй, ста рублей хватит, — оживился Филька.

Князь дал ему денег и приказал швидче думать.

Проходит неделя. Царь вызывает Меньшикова и требует результат. Гнев его нарастает. Князь его успокаивает. Пошел искать Фильку. А тот в кабаке сидит пьяный.

— Ах, ты, такой-рассякой! Царь грозится мне голову снести, а ты тут!..

— Не гневись, князь! Я уже все сделал. Жду ответа из Англии.

— А ну расскажи, какого ты ответа ждешь?

— Так я им отослал лапоть с условием — разобрать лапоть, а потом в обратном порядке собрать и прислать лапоть нам в том виде, в каком я им его послал. Ни в жизнь не соберут!

Пошел Меньшиков к Петру, рассказал ему про Филькину хитрость. Рассмеялись оба и стали ждать вестей из Англии. Год бились англичане над сборкой лаптя, но ничего не получилось. И пришлось принять им сей конфуз на свою сторону. А Фильку за смышленость царь в генералы произвел.

А суть такова. Когда лапоть разбираешь, лыко сохнет и при новой сборке ломается и трескается. Так вот и у нас, Тимофеевич, вышло с перестройкой, как с тем лаптем. Развалили все, а восстановить не можем. Зачем все нужно было ломать, а главное, народ распустили и бросили на произвол судьбы… Ты говоришь, помню ли я Андрея Платонова? Нет, я был еще пацаном, когда он приезжал к нам на Потудань. Батя его на рыбалку возил, рассказывал потом, что замечательной души был человек. Из наших, из простых. Он еще отцу свою книгу подарил, с надписью, но где-то затерялась. Я ее читал, особенно рассказы про наши края. Патриот нашего края был, хотя и сманили его в Москву. Там писателя нашего где-то на Армянском кладбище, говорят, и похоронили. При случае поклонись его могилке от его земляков и скажи, что таких людей, как он, на родине помнят всегда….

— Совестливый был мужик, — встав­ляет свое слово Тихон Иванович, бывший инженер колхоза, а ныне свободный предприниматель, занимающийся извозом на собственном грузовике. Он незаметно присоединился к нашей беседе.

— Вот говорят, мол, красота спасет мир. А я верю в другое — только совесть возродит Россию. Где она теперь? Вот вспоминаю такой случай. Было в одном селе в начале перестройки. Нам срочно понадобились наличные деньги. Обратились за помощью к местному батюшке. Батюшка, одолжите в долг, мы Вам любую расписку оставим. «Зачем расписку, я верю вашей совести. Но у меня нет крупных купюр. Прихожане у нас бедные…» И выносит большую сумку полную мелких рублей. Но нам-то что, все равно деньги. Пересчитали. Батюшка отказался от расписки, сказав: «Бог и совесть — главное в человеке. Бог дает и помогает, а человек должен совеститься грехов своих…» Совесть — главный человеческий стержень. А где она теперь? Сейчас попробуй, займи у кого, да еще без расписки и процентов. Кредитов не выбьешь — везде поборы…

Наша беседа длилась долго. Присоединялись и неприятные собеседники, у которых только бутылка на уме и которые завидовали московской жизни, не понимая того, что и в Москве без труда не проживешь. Но то были случайные люди. И все-таки казалось, что такие, как Егорыч и мой брат, составляют большинство.

А пока нашу беседу прервала надвигающаяся черная туча, закрывшая полнеба. На ней не было просветов, ожидался крепкий дождь, и мы вынуждены были удалиться по своим хатам.