Утро гения

За окном расчирикалась какая-то сумасшедшая птаха, и Мэтр проснулся.

Проснулся рано.

Очень, очень рано и очень, очень недовольно.

Некоторое время он ворочался, пытаясь вновь поймать ускользающий сон, но тщетно — сон ускользнул.

И Мэтр совсем рассердился.

Еще минут пять он лежал, уставившись в потолок, а потом решительно встал, сунул босые ноги в шлепанцы и набросил теплый бархатный халат.

Неожиданно для самого себя сладко зевнул, потянулся, но оттого рассердился еще сильнее — какой был сон! Какой чудесный, черт побери, был сон, а тут…

Злясь, он вышел из спальни, злясь же, посетил то место в доме, в котором даже августейшие особы на краткое время становятся обычными смертными, и, внезапно вспомнив, как намедни, засыпая, намеревался назавтра обязательно заглянуть в главу пятую «Истории Франции» Мишле, решил незамедлительно в нее заглянуть.

Мэтр спустился по лестнице на первый этаж — дом еще только просыпался, нигде ни души. Он ступил в большой кабинет, где ежедневно трудились его помощники, и подошел к дальней стене с полками, заставленными справочниками, словарями и трудами по французской истории. Подошел, протянул руку к Мишле, и…

И вдруг замер как соляной столп.

Рядом с полками стоял рабочий стол самого молодого из помощников — легкомысленного и смешливого Дюбуа, который и служил-то у Мэтра всего месяца два, однако же, господа, гонор!..

Но почему, почему Мэтр замер как столп? Почему забыл о Мишле?..

Гм, Мэтр и так был сердит, а теперь — теперь он вмиг просто разгневался. В чем дело? А в том, что на краю стола Дюбуа он увидел вдруг стопку исписанных четким, крупным почерком новичка листков.

Ужас! Кошмар! Нарушение всех правил! Каждый вечер, в конце рабочего дня, Мэтр лично забирал все, что написали за день его подчиненные, и относил в свой кабинет для последующей доводки. У Дюбуа он, помнится, забрал вчера выписки из Тьерри по гугенотским войнам для…

Но в таком случае — что это?

Что?!

Мэтр гневно опустился на стул, пододвинул к себе листки Дюбуа и, выудив из кармана халата очки, водрузил их на нос. Водрузил и, пробормотав: «Забавно, забавно…», начал читать.

И сразу же несказанно удивился.

 

«В час пополуночи, в Лувре, нетерпеливо расхаживая по кабинету и то и дело посматривая на часы, Людовик ждал военного министра Лувуа.

Меряя комнату шагами, король остановился у старинного итальян­ского зеркала. Встретившись взглядом с собственным тусклым отражением, поморщился: чертов нос — дедово наследство, такой же длинный, как у старика Генриха. Впрочем, тонкая ниточка усов над верхней губой маскирует этот дефект, а уж мягкая аккуратная бородка делает его величество (как говорят) просто неотразимым. Сейчас король был без парика, и длинные каштановые волосы свободно падали на воротник. Не снимая черной широкополой шляпы и плаща, он присел у чуть тлеющего камина.

 

(«Однако…» — хмыкнул Мэтр.)

 

Условный стук в дверь заставил Людовика вздрогнуть и подняться с кресла. Серый мушкетер, стоящий на часах в коридоре, доложил о прибытии того, кого молодой король ждал с нетерпением и без кого не мог обойтись при решении важных государственных дел. Пока не мог…

Франсуа Мишель де Летелье, маркиз де Лувуа, сын канцлера Летелье, уже в двадцать семь лет стал военным министром. Являясь верным исполнителем и политических планов короля и его тайных личных замыслов, Лувуа пользовался безграничным доверием Людовика. И не зря: советы военного министра приносили пользу в делах не только военных.

Лувуа вошел и отвесил, согласно этикету, низкий поклон. Людовик снисходительно махнул рукой. То, что они были почти ровесниками, во многом определяло характер отношений короля и его министра. Людовик, хотя внешне и не показывал этого, в душе предпочитал людей, выдвинутых им самим, а не добившихся высокого положения в прошлые царствования. (Ха! Разве Мазарини не царствовал?!)

Король снова опустился в кресло и указал Лувуа на стул. Министр ждал, что Людовик начнет разговор первым, но тот не спешил, погрузившись в размышления. Наконец он поднял голову:

— Итак, господин де Лувуа, вам, вероятно, известно, зачем король посылает среди ночи будить своего министра и срочно приглашает его к себе?

Лувуа вновь поклонился.

— Прошу прощения, но ваше величество ошибается, если думает, что в это время я обычно уже сплю.

— Тем лучше — такое заблуждение из числа приятных, — пожал плечами Людовик. — Ну же, я жду доклада.

Министр извлек из портфеля тонкие папки с бумагами и вопросительно посмотрел на короля.

Тот молчал.

— Сир, прибыл курьер из Мадрида…

— Хорошо, потом!

— Голландцы жалуются на наши последние санкции по сокращению закупок у них сукна…

— Какая чушь! Дальше!

— Ваше величество, в Канаде…

— Дьявол вас побери! В два часа ночи мне плевать на Канаду!

— Но англичане, сир…

— И на англичан тоже!

— Смею заметить, ваше величество, что на англичан плевать не стоит даже в два часа ночи, хотя ими и правит ваш двоюродный брат Карл, который недавно опять… немного всех… удивил…

— Лувуа! — Король рассердился не на шутку.

Министр простодушно посмотрел на Людовика:

— А-а-а!.. Я, кажется, догадываюсь, сир… Это по поводу того человека?..

Король кивнул, остывая.

— Ваше величество, девятнадцатого июля мною послано господину де Сен-Мару, коменданту крепости Пинероль, письмо с подробными инструкциями. Он должен будет подготовить надежное помещение для вновь прибывшего узника.

— Однако, мне кажется, кроме Фуке в Пинероле сейчас никого нет, а камер там предостаточно, — заметил Людовик.

 

(«Тебе-то откуда знать!» — проворчал Мэтр. Вот только не ясно, кому адресовалась эта реплика, — Людовику XIV или же наглецу Дюбуа.)

 

Лувуа подтвердил:

— Совершенно верно, но некоторые указания, исходящие, если вы помните, непосредственно от вас же, сир, говорят о том, что обычная камера и обычные условия содержания, посещений и проверок несколько не подходят для этого человека.

— Это действительно так, — отвел взгляд король. — Но… Но не вообразит ли Сен-Мар, что новоприбывший — важная птица?

— Не думаю, — покачал головой министр. — В письме я, не указывая имени, называл его «бедным», «несчастным», даже написал, что он всего лишь слуга. Сен-Мару этого будет достаточно, Сен-Мар все поймет… И не беспокойтесь, ваше величество, — для окружающих этот заключенный будет человеком низкого звания; соответствующей будет и запись в тюремной документации, если только вы, сир, не распорядитесь вообще не фиксировать прибытие и присутствие этого субъекта в Пинероле. — Лувуа украдкой посмотрел на короля.

Тот дернул плечом.

— Нет, господин министр, этот, как вы точно выразились, субъект должен быть записан в книгах крепости, как и любой другой, оказавшийся бы на его месте. Простолюдин, слуга — что в этом особенного?

— Особенное, ваше величество, уже то, что мужлан без роду и племени попадает в одну тюрьму с самим Никола Фуке да еще получает денежное содержание как какой-нибудь принц крови.

Король отвернулся к камину.

— А вот сие уже ваша забота, Лувуа. Он обязан затеряться в этой крепости. Поместите туда для отвода глаз кого-нибудь еще, запутайте регистрационные акты, — не вас же учить! Кстати, быть может, пора положить конец похождениям Маттиоли, — он совершенно обнаглел!

— Сир, но… но Маттиоли все-таки министр… — пробормотал Лувуа.

— Прищемив хвост этому мерзавцу, мы еще окажем услугу его королевству, — отрезал Людовик. — Подумайте и о других кандидатурах — пять-шесть персон, не более.

Лувуа хотел было спросить о предполагаемом сроке заточения таинственного узника, но вовремя прикусил губу. Людовик не тот человек (да он и не человек — монарх!), от которого можно ждать полной откровенности; более того, чрезмерная доверительность короля испугала бы Лувуа. Он не хотел знать всех тайн Людовика. Вернее, не хотел знать их от него.

— Скажите, господин министр, а правда, не удивит ли Сен-Мара интерес, с которым относятся к заключенному, занимающему столь низкое положение, высокопоставленные лица? — вновь обернулся к собеседнику король.

— Не удивило же это в свое время меня, сир, — отчеканил Лувуа. — Сен-Мар — человек отменной выучки и здравого ума. Отличный офицер. Кстати, в молодости он служил под началом господина д’Артаньяна и, несомненно, прошел хорошую школу. Если вы забыли, ваше величество, то посмею напомнить, что во время ареста д’Артаньяном Фуке Сен-Мар задержал одного из опаснейших сообщников суперинтенданта…

Людовик вяло махнул рукой, и Лувуа не понял, что означает этот жест, — пренебрежение к подобным мелочам или же знак, что король никогда ничего не забывает.

— Мы отвлеклись. — Людовик тряхнул головой. — Где он сейчас?

— В Англии, сир.

— Как в Англии?! Не так давно вы докладывали, что он в Голландии. А теперь уже в Британии?! Но что будет, если он встретится с…

— Не встретится. Ваше величество, если позволите, — я еще некоторое время назад рассудил, что пока от вас не поступило конкретных указаний, его проще будет «вести» с помощью своего агента. И, поверьте, гораздо лучше взять его не в Голландии — там будет огласка, пусть и минимальная, но, тем не менее, нежелательная.

Высадившись же в Англии и имея рядом нашего человека, он стал жертвой небольшой мистификации, вернее — спектакля. Короче говоря, недалеко от Лондона ему было сообщено, что английский покровитель пообещал выдать его французским властям. И сейчас он стремится попасть обратно во Францию, где его, естественно, как он думает, не ждут, — чтобы хоть на время затеряться где-нибудь в Пикардии или даже Нормандии, и потому мой агент ищет судно для переезда через Ла-Манш.

— Ну и нашел? — поинтересовался Людовик.

— Да, сир, давно. Одномачтовик «Морской конек» или «Морская лошадь», точно не помню, стоит в Булони, и капитан ждет приказа.

— Но это обязательно должно быть английское судно! — повысил голос король.

— Оно и есть английское. Так что, если вы считаете…

— Сегодня двадцатое августа, Лувуа, — перебил министра Людовик. — Надеюсь, в Пинероле все готово?

— Несомненно, ваше величество. Об этом я уже извещен.

— Что ж, тогда действуйте. Пусть эта ваша «лошадь» или «конек»… А как все-таки правильно, а?

Лувуа пожал плечами:

— Думаю, сир, этого не знает даже сам капитан.

— Ну и бог с ней. Так вот: пускай эта посудина снимается с якоря, как только придет ваш приказ. Да, кстати. Куда доставят пленника?

— В Дюнкерк.

— Почему именно туда? — поднял бровь Людовик.

— Потому что, сир, я совершенно случайно вспомнил о губернаторе Дюнкерка капитане де Воруа, душой и телом преданном вам и помнящем некоторые мои милости. Благодаря этому у нас не должно будет возникнуть проблем в окончательной стадии предприятия, так что видите сами — условия для задержания того человека просто идеальные.

— А он согласится плыть именно в Дюнкерк? — усомнился Людовик.

— Почему бы нет, сир? У его знакомого нам спутника там друзья, которые помогут найти укромное убежище во Франции.

— Вы шутник, Лувуа, — усмехнулся король. — Гм, «укромное убежище»…

— Ирония судьбы, ваше величество. Человек ищет одно, а получает совсем другое, хотя и с тем же названием.

— Я и не знал, что он ищет Пинероль, — туманно проворчал Людовик.

Лувуа со вздохом развел руками:

— Пути господни…

 

(«Жалкий эпигон!» — фыркнул Мэтр.)

 

— Необходимо отдать последние распоряжения Сен-Мару, — напомнил король.

— Сразу же после ареста, сир, — кивнул Лувуа.

— Вы не вполне уверены в успехе, господин министр?

— А случай, ваше величество? Никогда не стоит сбрасывать его со счетов. Но, повторяю: все продумано и предусмотрено до мелочей, и да поможет нам бог.

— Вам, Лувуа, вам! Вы меня поняли?

— Надеюсь, что понял, сир. И буду стараться доставить вам удовольствие.

— Лучше постарайтесь не причинить огорчений себе, — поставил Людовик на место приближенного, который, как ему показалось, чересчур уж возгордился и даже вырос в собственных глазах за эти несколько минут доверительной беседы с королем.

Людовик встал, надвинул шляпу на глаза и направился к двери.

— Выйдете отсюда через несколько минут, а то еще какой-нибудь возвращающийся со свидания кавалер подумает, что король и военный министр в два часа ночи обсуждали вопрос объявления войны Китаю или Московии. Спокойной ночи…

— Спокойной ночи, ваше величество.

Людовик оглянулся:

— Кстати, надо… подумать о тех людях, которые, ну… устраивают этот ваш спектакль.

— О них уже подумали, сир. Во Франции их не будет, — заверил Лувуа.

Король поморщился.

— Останутся в Англии? Ла-Манш не так широк.

— Я не сказал, что они будут в Англии… Да некоторых там уже и нет.

— Надеюсь, они достаточно далеко?

Губы Лувуа тронула жесткая улыбка.

— Дальше некуда, мой государь.

— Сколько их?

— О, не так и много.

— А… последние «друзья»?

— Ваше величество, это дело решится уже в Дюнкерке.

— Они французы?

— Да.

— Ну, по крайней мере, упокоятся дома. Прощайте…

Лувуа грациозно поклонился спине уходящего короля.

Однако, уже взявшись за ручку двери, Людовик остановился снова.

— Слушайте, но что же все-таки выкинул на сей раз мой брат Карл, а?

— О, ваше величество, ничего особенного… В Лондон приехало русское посольство: знатные бояре — шубы, бороды до пояса, меховые шапки — это летом-то!..

Людовик насторожился.

— И чего же хочет царь Алексей от Карла?

— Сир, мой человек попытался выяснить это, сопровождая короля и послов на прогулке в парке.

— Ну и?

— Увы. Сначала его величество рассуждал о лошадях, потом о собаках, а потом перешел к женщинам.

— А политика, Лувуа? — нетерпеливо топнул ногой Людовик.

— Сир, в какой-то момент главе посольства почти удалось перевести беседу в нужное русло, но на беду мимо как раз проходила некая дама, из тех, к кому благоволит король…

— А разве король благоволит не ко всем дамам? — хмыкнул Людовик.

— Но, государь, не одновременно же! Так вот, увидев ее, ваш августейший брат снова, извиняюсь, сбился с рыси, как он сам выражается в таких случаях, — и стал приставать к русским, нравится ли им эта дама и похожа ли она на римскую богиню.

— И что послы?

— Они были смущены, ваше величество, и кто-то пролепетал, что «насколько можно заметить» — похожа.

«Да действительно, чего тут можно заметить!» — воскликнул Карл — и девица, очень проворно освободившись от атрибутов нашего просвещенного века, предстала перед изумленными зрителями в костюме Венеры. Московитов чуть не хватил удар. А король, видя такую косность и непонимание красоты, рассердился и ушел со своей «богиней» прочь, бормоча под нос: «Варвары!..»

— Слава богу, Карл не умнеет, — покачал головой Людовик.

— Осмелюсь заметить, сир, — его отец был все-таки…

— Если бы его отец «был все-таки…», пивовары и мясники не отрубили бы ему голову, Лувуа! С добрым вас утром!..

Дверь за королем бесшумно закрылась.

Лувр спал.

Или делал вид, что спит…»

 

(— Нет, но каков, однако, наглец!.. — Мэтр вскочил и возбужденно заходил взад-вперед вдоль книжных полок.

Потом так же резко рухнул обратно на стул и вновь впился глазами в рукопись…)

 

«Маленький прибрежный городок Дюнкерк был, тем не менее, довольно крупным портом. Много судов, не только французских, но и голландских и английских, стояли в гавани или на рейде в море.

Ночь была душной, утро тоже. Ветер не приносил прохлады. Такая жара длилась уже несколько дней, и небольшой отряд, человек из двенадцати, разбивший лагерь неделю назад у прибрежного леса, проклинал свое вынужденное безделье.

Отряд состоял из солдат сомнительной наружности. Экипированы они были не блестяще и вполне могли сойти за шайку разбойников, поэтому, наверное, в первое же утро к ним подъехали кавалеристы, начальник которых представился офицером для поручений при губернаторе Дюнкерка капитане де Воруа. Правда, после короткого разговора с лейтенантом отряда офицер почтительно откланялся и быстро ретировался.

Как мы уже заметили, упрек во франтовстве достойные люди, расположившиеся на морском берегу, ни в коей мере не могли бы принять на свой счет. Кожаные куртки и штаны из грубого сукна, потертые плащи, мятые шляпы и ботфорты различных степеней изношенности — такова была одежда странных солдат. А смуглые, обветренные, покрытые шрамами и рубцами лица и дерзкие глаза не сулили ничего хорошего тому, кто рискнул бы перейти дорогу этим людям.

Лейтенант же казался дворянином. Одежда его была простой, но опрятной и чистой: куртка и перевязь из отличной кожи, темные панталоны, начищенные до блеска ботфорты, шляпа с маленьким пером. Вооружен он был длинной шпагой, волочащейся при ходьбе по земле, и широким кинжалом. Из-за голенища ботфорта торчала рукоятка стилета. Кроме того, в седельных кобурах покоились два больших пистолета, а на луке висел аркан. С таким арсеналом офицер, без сомнения, смог бы, при наличии достаточной силы и ловкости, справиться с десятком врагов.

Бесстрастное же лицо его могло было быть лицом и благородного человека, и негодяя.

За лейтенантом по пятам, не отходя ни на шаг, всюду следовала огромная собака черной масти, с мощными клыками и налитыми кровью белками глаз.

Люди, собравшиеся здесь, никогда раньше друг друга не видели, к тому же понятие о дисциплине было у них весьма поверхностным, — и лейтенанту, решившему навести во вверенном ему войске хоть какое-то подобие порядка, сразу пришлось столкнуться с энергичным сопротивлением.

Однако при первом же акте неповиновения, выразившемся в предложении куда-нибудь уйти и оставаться там по возможности дольше в ответ на какой-то приказ, двое бандитов были наказаны — ударив стилетом по лицу, офицер одному располосовал щеку, другого едва не разорвала черная собака.

Больше охотников спорить с лейтенантом не нашлось…

 

(«Ишь ты!» — поморщился Мэтр.)

 

На холме показался всадник. У края обрыва, круто падающего к берегу, он остановил коня. Бродяги, схватив мушкеты, выжидательно поглядывали на предводителя. Тот, видимо, узнав всадника, махнул рукой — «отставить» — и вскочил на своего жеребца. Проехав вдоль косы, поднялся на холм и подскакал к неподвижно стоящему пришельцу.

Головорезы, столпившиеся на песке, увидели, как их начальник почтительно снял шляпу и поклонился. Начался разговор, но слов им, из-за значительного расстояния и резких порывов налетавшего с моря ветра, слышно не было.

— …Господин лейтенант, — резким, каркающим голосом заговорил приезжий, снимая закрывавший лицо капюшон. — Корабль неожиданно изменил курс и сейчас идет в Кале. Или наш подопечный что-то заподозрил, или это простая предосторожность, но, несмотря на уговоры моего агента, в Дюнкерк он заходить не захотел. С корабля удалось ускользнуть на шлюпке верному человеку. Он недавно приплыл и рассказал об этом.

Еще одно настораживающее обстоятельство: в гавани Кале появился какой-то отряд. Это не наши люди, лейтенант, их вообще там никто раньше не видел. Судя по произношению, некоторые из всадников голландцы, а ведь он прибыл в Англию из Голландии. Так что будьте готовы. Я, конечно, уведомлю господина де Воруа, но лучше обойтись своими силами — меньше шума и огласки. Рейд с пальбой регулярной кавалерии не скроешь, а вокруг и так слишком много глаз и ушей.

— Ваше преподобие, — самодовольно ответил офицер, — за своих людей я ручаюсь, тем более, не забывайте и про нас с Томасом. Возможно, ему тоже придется сыграть роль в этом представлении, и если… — Он не договорил, всматриваясь вдаль за спину собеседника.

На дороге показалось облако пыли, которое быстро приближалось.

Обернулся и незнакомец. Вскоре уже можно было различить всадника, несущегося со стороны города и постоянно пришпоривающего коня. Тот, кого офицер назвал «ваше преподобие», процедил сквозь зубы:

— Что-то случилось… Но что?..

Всадник с трудом остановил разгоряченное животное и спрыгнул на землю.

— Господа, корабль подошел к Кале, но, видно, что-то встревожило экипаж. Сейчас он идет назад вдоль берега, может, ищет место для высадки. Те люди в гавани оседлали лошадей и собираются выступать. Господин губернатор просил узнать, какие будут распоряжения. Его отряд наготове.

— Передайте Воруа, чтобы солдаты пока оставались на месте. Отправляйтесь, я еду следом, — кивнул священник, а когда гонец, поклонившись, вскочил в седло, повернулся к предводителю головорезов:

— Вам все ясно, лейтенант? Снимаетесь через полчаса. Уничтожьте, по возможности, следы своего пребывания здесь, а затем — по берегу к Кале. Больше не будет никаких инструкций. Задачу объясните подчиненным как можно позже, непосредственно перед делом. Истинный смысл операции известен только вам. За вашим отрядом на некотором расстоянии будут следовать кавалеристы де Воруа и с ними я. Передадите того человека мне и останетесь там. После нашего отъезда произведете расчет. Все понятно?

— Все. И когда мы увидимся вновь?

— Будьте вечером в порту. К вам подойдет старик горбун и отведет ко мне. Куда именно, пока сказать не могу. Желаю удачи… И помните: осечки быть не должно, иначе несдобровать нам всем. Да благословит вас господь!..

Всадники разъехались. Офицер направил коня в лагерь.

Солдаты засуетились и бросились исполнять распоряжения лейтенанта. Несколько человек пошли к коновязи седлать лошадей, остальные снимали палатки, бросали мусор в костер, подгоняли снаряжение.

Лейтенант, сидя на пустом бочонке, гладил пса по громадной голове.

Небо было серым, ветер, постепенно усиливаясь, нес к берегу длинные волны, глухо шумел в прибрежных кустах и деревьях.

Наконец все было готово. Один солдат, остерегаясь собаки, с почтительного расстояния доложил, что можно отправляться.

Держа запасных лошадей в поводу, всадники ждали своего командира. Лейтенант сел на коня и взмахнул шляпой. Отряд, как стая гончих, промчался по берегу и поднялся на равнину. Рослый жеребец вынес офицера вперед. Вся кавалькада устремилась за ним…»

 

(Мэтр поднялся и сходил в свой кабинет за трубкой. Раскурил ее и, прихватив старинную бронзовую пепельницу в форме омара, держащего в клешнях раковину-поднос, вернулся обратно. Сел и продолжил читать.)

 

«Молодой человек, высадившийся из лодки первым, ступил на отделявшую песчаную косу от леса зеленую лужайку. Его спутники задерживались. На баркасе, шедшем к берегу вслед за лодкой, фыркали, испуганно глядя на пенистую воду, лошади.

Молодой человек находился уже довольно далеко от берега, когда послышался топот копыт. Он остановился. Кони с баркаса, видимо, почуяв сородичей, заржали, и серый жеребец вдруг прыгнул за борт. Вода доходила до брюха — разбивая широкой грудью волны, он выскочил на песок и, задрав хвост, галопом понесся к лесу. Молодой человек бросился навстречу жеребцу, преградил дорогу. Тот замер… и через мгновение всадник уже поворачивал обратно к берегу.

До воды оставалось совсем немного, когда из-за холма показался конный отряд. С криком всадники устремились к юноше, выстраиваясь на скаку подковой.

К морю уже не прорваться… Беглец пришпорил коня и бросился назад. Тщетно — из леса тоже выезжали вооруженные люди.

Молодой человек опустил поводья и, казалось, смирился с неминуемым пленением… Но что это?! Всадники второго отряда на полном скаку разомкнули ряды и, не останавливаясь, пронеслись мимо, а один из них, сорвав с головы шляпу и чуть поклонившись в седле, хрипло произнес: «Не бойтесь, мессир, мы — друзья…»

Побледневший юноша не смог ничего ответить от волнения. Он только растерянно кивнул и непонимающе глядел по сторонам.

Два отряда сближались.

Темноволосый предводитель нападавших со стороны моря, пропустив своих людей вперед, приотстал. Возле ног его лошади бежал, вывалив из пасти красный язык, большой черный пес. Бандиты, недавно покинувшие свой лагерь, — а это были они, — попытались перестроиться, так как растянувшаяся дугой их тонкая цепочка была бы неминуемо сметена ударом каре противника.

— В кольцо! — закричал смуглый лейтенант. — В кольцо!.. — Но его солдаты не успели осуществить задуманное. Несколько мгновений — и отряды сшиблись…

 

…………………………………………………………………………………..

 

— …Вы что, всех убили, Фернье?! — Священник в притворном изумлении закатил глаза.

— Не валяйте дурака, ваше преподобие! Может, еще спросите, по чьему приказу? — Лейтенант хлестнул плетью по отвороту пыльного ботфорта.

 

(«Безобразие! — скривился Мэтр. — Я еще должен догадываться, кто и кого убил?! Мальчишка!..»)

 

— Вот именно, по чьему же? Очень любопытно узнать!

— Святой отец, я вас не понимаю… — Глаза офицера потемнели.

— А я вас. Когда это отребье напало на королевских драгун, но получило хорошую трепку, вы — подстрекатель и зачинщик — добили уцелевших сообщников, а теперь еще и грабите трупы! Скажите спасибо, что сами избежали ареста. Знаете, как нелегко было уговорить Воруа не трогать вас… пока…

Плеть просвистела над его головой.

— Поганый святоша!

— Ну, тише, тише…

— Решил отделаться и от меня! А ты не подумал, останешься ли в живых после нашего свидания? Ваше преподобие, вы или осел, или самоубийца!

Кривая усмешка:

— Ни то, ни другое. С самого начала нашей милой беседы на вас, Фернье, смотрит мой пистолет, из-под сутаны, разумеется. А есть еще два. Вам же, догадываюсь, стрелять сейчас нечем, ведь верно? Не думайте, что только военные умеют драться, и перестаньте размахивать своей плеткой — это просто смешно. Одно неосторожное движение — и пуля в лоб вам обеспечена. Я не промахнусь, будьте уверены. Нельзя же в самом деле безнаказанно оскорблять человека только потому, что он смиренный слуга божий и не всегда может ответить грубостью на грубость. Ну-ка бросьте свое жалкое оружие и сядьте, ради всего святого… ну, хоть на этот пенек. Вот так, отлично! А теперь поговорим как добрые старые приятели.

Побледневший Фернье, казалось, сейчас задохнется от злобы. А святой отец, как ни в чем не бывало, загундосил фривольную песенку и, держа в вытянутой руке пистолет, стал отвязывать от дерева его коня. Потом подошел к своей лошади, уже принявшейся щипать траву.

— Сидите спокойно, шевалье, дайте мне взобраться в седло. В пожилые годы это не так просто. Другое дело вы — молодой, ловкий, сильный. А я, бедняга, отяжелел, да и верхом езжу не часто, сан не дозволяет… Вы там не шевелитесь, не стоит!..

Фернье, стиснув зубы, бросал яростные взгляды на священника, поудобнее устраивающегося в седле. Эх, если бы Томас был рядом…

Святой же отец гаденько ухмыльнулся:

— Господин бандит… или шевалье, — как предпочитаете? — очень прошу, запомните следующее: отныне вы — труп… Стой, лошадка, стой!.. Вообще-то сообщу, что вас намеревались убить сразу, как только будет покончено с шайкой. Но, пользуясь своим скромным влиянием, я упросил командира драгун оставить «главаря» мне и, разумеется, пообещал застрелить его сам, едва получу некоторые нужные мне сведения… Ох, какое жесткое седло… Так вот, сведений мне от вас никаких, разумеется, не нужно, и потому сейчас я вас…

Фернье весь напрягся, а священник издевательски почесал затылок.

— …Сейчас я вас отпущу, шевалье, не волнуйтесь. Да вы, кажется, боитесь? Такой бесстрашный и грозный — сидите и дрожите на старом пне, а я, слабый и робкий недостойный пастырь, уеду верхом да еще уведу вашу лошадь. Да-да, а как же? Безопасность, мой друг, — превыше всего!

Святой отец достал большой платок и шумно высморкался. Потом кротко сообщил:

— Фернье мертв. По крайней мере, для Франции. Мне все равно, где вы будете завтра, — в Неаполе или Брюсселе… Да, денег-то хватит? Успели обчистить кошельки соратников? Ну, еще успеете…

А хотите начистоту? Ведь я знал, кто вы и откуда появились восемь лет назад. Напомнить, чем занимались до нашего знакомства? Ну, не буду, не буду. Не ерзайте, а то штаны протрете.

Священник помолчал, дожидаясь, что его визави что-нибудь скажет. Не дождался и картинно воздел ту руку, в которой не было пистолета, к небу. Воздел и утробно вздохнул:

— Я отпускаю вас, друг мой, отпускаю совершенно бескорыстно, но… с единственной просьбой: если когда-нибудь, случайно, встретите своего хозяина… — Многозначительно понизил голос: — Своего настоящего хозяина, — то передайте ему мой нижайший поклон и не забудьте рассказать, что это я вас спас. Вы знаете кое-что о нашем последнем деле, немного, но все же, — можете поделиться сведениями с вашим господином. Франции это серьезно не повредит, а он, думаю, сумеет извлечь для себя что-нибудь любопытное и полезное. Все, больше не издам ни звука — я же патриот, в конце-то концов!

И теперь, как это ни грустно, нам пора прощаться, шевалье…

— Два слова, ваше преподобие! — Хотя голос Фернье дрожал, он, по-видимому, уже вполне оправился от первоначального потрясения.

— Ну давайте, милый, давайте…

Фернье дернул щекой.

— Я ведь могу донести на вас в первом же попавшемся селении первому встречному полицейскому или судье, и тогда главной трудностью властей будет найти кусок мыла, веревку, которая бы вас выдержала, и дерево покрепче.

Священник деланно оскорбился:

— Клевета! Я вовсе не так тучен, как вы воображаете! И потом, молодой человек, ну ни за что бы не подумал до сего дня, что вы идиот. Забываете, дорогой мой, о пусть скромном, но весьма прочном положении недостойного слуги божьего в этом греховном мире — раз. Времена Ришелье давно миновали, просто так теперь не вешают даже преступников — это два. А у вас что, есть какие-нибудь доказательства или документы, изобличающие меня в измене королю? И где свидетели, сын мой? Нет, сначала повесят вас, а потом примутся оправдывать меня, так-то вот.

Он проворно сунул руку за пазуху, что-то достал и показал сжатый кулак Фернье.

— Знаете, что это? Смотрите…

Пухлые пальцы разжались, и Фернье увидел маленький серебряный крест, обвитый золотой лилией. Мгновенье спустя толстая рука опять нырнула под сутану.

— И что же это? — прищурился Фернье.

— А это, любезный друг, и пароль, и пропуск. Пропуск к его величеству в любое время дня и ночи. Так что не вам тягаться со мной, идальго!

Ну а теперь действительно пора прощаться. Надеюсь, вы немного поумнели. Или же нет и все еще считаете ослом меня?..

Фернье молча наблюдал, как святой отец забрал поводья его коня и тронулся рысью, не опуская пистолета и продолжая елейно улыбаться. Он провожал священника взглядом, пока тот не скрылся за холмом, потом зло сплюнул и буркнул себе под нос: «Конечно, тебя, кого же еще, старый дурак!.. Однако спасибо за науку — шутки шутками, а при других обстоятельствах эта церковная крыса могла бы стать моим последним воспоминанием о прелестях земной юдоли… Но нет, досточтимый падре, это вы здорово сели в лужу!..»

Пробормотав сию тираду, Фернье продолжил свое занятие, от которого его так бесцеремонно отвлек раб господень с пистолетом.

Собрав кошельки, он перенес убитых в лодку и крепко привязал к скамейкам. Нашел тяжелый острый камень и несколькими ударами проломил в низу борта дыру. Оттолкнувшись от берега, выгреб на глубину, затем бросил весла и накренил лодку. В пробоину хлынула вода. Когда она стала достигать колен, Фернье прыгнул в море.

Почувствовав под ногами дно, он встал и оглянулся — лодки не было, волны качали одинокое весло и две фетровые шляпы…»

 

(Трубка погасла. Мэтр вновь раскурил ее. Раскурил и принялся читать дальше.)

 

«Достав из мешка сухое платье, Фернье переоделся, вылил из сапог воду и, захватив шпагу и кинжал, пошел к лесу. Нырнув в кусты и пригнувшись, чтобы не исцарапать лицо и не порвать одежду об острые сучья, он стал поспешно пробираться к оставленному в землянке пленнику. На звуки шагов угрожающе зарычал Томас и сразу же смолк, почуяв хозяина. Фернье потрепал его по косматому загривку и оттолкнул с тропинки. Вцепившись в обломок корневища, служивший «дверной» ручкой, приоткрыл замаскированный вход и шагнул вниз. Томас скользнул следом, и «дверь» захлопнулась…

 

…………………………………………………………………………………..

 

…Пленник сидел на деревянной скамье, казалось, в той же позе, что и час назад. Несмотря на смертельную бледность и капли пота, выступившие на лбу, он, видимо, сохранил выдержку и хладнокровие, насколько это вообще было возможно в такой отчаянной ситуации. Глаза горели угрюмым огнем, и не страх, а ненависть искажала красивое тонкое лицо.

Фернье достал из ящика еще одну свечу, зажег и укрепил на грубом столе, под которым тотчас развалился Томас, не сводивший с пленника багрово-тусклых при скудном освещении глаз. Потом он уселся на ветхий стул и взял в руки кинжал. Несчастный рванулся, но тут же замер — тонкие ремни, врезавшись в кожу, до боли сдавили запястья.

— Месье, — зазвучал в тесном и сыром подземелье хриплый голос, — прошу извинения за те неудобства, которые пришлось вам доставить. Сейчас я вас освобожу, но обещайте не кричать и не бросаться на меня с кулаками. Томас не любит резких движений и так быстр и силен, что не всегда удается вовремя оттащить его от жертвы. Ну что, обещаете вести себя благоразумно?

Бедняга, впившись взглядом в собаку, казалось, не видел и не слышал ее хозяина. Он словно раздумывал какое-то время и наконец медленно кивнул.

Кивнул и Фернье:

— Отлично!

Острое лезвие в один миг рассекло путы на руках и ногах молодого человека. Потом Фернье вытащил кляп.

— Прошу вас, сидите! Сначала выслушайте, а после задавайте вопросы. Итак…

Итак, вы прибыли из Англии, имея целью… Но, впрочем, цели этой я не знаю, знаю лишь, что вас пытались похитить — отряд королевских драгун из гарнизона Дюнкерка, неизвестные всадники из Кале и, уж простите, шайка головорезов, в числе коих находился и я…

 

(«Юнец начитался моих романов, — усмехнулся Мэтр, однако тотчас же посерьезнел. — Но впрочем, похоже, не только моих и не только романов…»)

 

— Вам известно, зачем? — с трудом разлепив губы, еле ворочая непослушным языком, проговорил пленник.

— Точно — нет, хотя могу догадываться. То есть, мне неведома конечная цель похищения, планы ваших врагов. А схватить вас должны были наемники, — Фернье усмехнулся, — которым… щедро заплатили, и передать людям де Воруа, коменданта Дюнкерка.

А ну-ка смотрите!..

Фернье отошел к стене, наклонился… а когда он повернулся, молодой человек не смог сдержать испуганного возгласа…

На него глядела тусклая металлическая морда, грубо повторявшая черты человеческого лица: нос, уши, брови… На месте глазниц были прорези, а между железных губ зияла тонкая щель.

«Призрак» несколько мгновений полюбовался на произведенный эффект и сбросил маску.

Пленник побледнел:

— Что это?!

Но Фернье, казалось, не услышал вопроса.

— Глядите: вот застежки, а вот маленькие, но очень надежные замки. Щелк — и без посторонней помощи ее уже не снять. А вам, будьте уверены, не помог бы никто.

— Но почему меня нужно было похищать?! Зачем эта маска, и вообще, кто вы такой?! — воскликнул пленник.

— Я — друг, неужели непонятно! — Фернье швырнул маску; она, дребезжа, покатилась по земляному полу. — И способы вашего спасения я начал обдумывать, как только узнал детали предстоящего ареста. Вы должны полностью довериться мне, ибо медлить нельзя. Решайтесь — и в дорогу!

— Куда вы хотите меня везти? — вскинулся пленник.

— На юг, к Пиренеям. Нам необходимо скрыться, хотя, думаю… погони не будет.

Молодой человек удивился:

— Но почему? Раз меня не схватили, — значит, будут искать, пока не обложат как затравленного волка!

Фернье усмехнулся:

— Ну, какой вы волк? Вы, простите, ягненок…

— Я был растерян, признаюсь, даже испуган, — потому и стал легкой добычей этой ужасной собаки! — обиделся молодой человек.

— А вы должны не теряться в любой ситуации и Томаса просто обязаны были пристрелить в первую очередь. Впереди еще и не такие испытания, если пойдете со мной.

— Ну, а если не пойду?.. — Пленник посмотрел в глаза этому странному, не понятному ему человеку.

Фернье вздохнул:

— Мне действительно очень жаль, мсье, но я зашел в этом деле так далеко, пролил столько крови, что для меня теперь жертвой больше, жерт­вой меньше — не столь существенно, даже если жертвой этой станете вы.

— Так, значит, тех бандитов…

— Да. — Холодный и суровый ответ.

Несчастный на какое-то время задумался.

— Но что же мешает вам поступить подобным образом и со мной? Не снисхождение же к молодости?

— Там были люди и моложе.

— Да и не для того ведь вы затеяли весь этот спектакль, верно?

— Верно, а теперь потрудитесь ответить на некоторые вопросы.

Фернье встал и отошел в угол землянки. Резко обернулся:

— Кто вы? Ваше имя, где родились, где жили?

Юноша на миг замялся.

— Н-ну… Филипп… Просто Филипп… Где родился — не знаю. Сколько себя помню, жил в Пикардии, в довольно запущенном замке, удаленном от окрестных деревень.

— Родители?

— Никогда не видел. Меня воспитывали чужие люди. Некоторые из них уже умерли.

— Они все «уже умерли», ваши сведения устарели, — жестко проговорил Фернье. — Их убивали по приказам неких высокопоставленных особ, убивали по-разному, чаще с помощью медленнодействующих ядов.

— О боже!.. — Филипп побледнел. — Я давно почувствовал, что вокруг меня творятся какие-то темные дела, но о таком не подозревал… А действительно, менялись слуги и конюхи, воспитатели и кухарки. Однажды погиб на охоте учитель фехтования…

— Ему вспороли живот и бросили рядом мертвого секача. Наверное, эти люди утратили доверие хозяев.

— Но каких хозяев?! — вскричал Филипп.

— Терпение, терпение, дойдем и до них. Итак, вы покинули замок…

— Этот замок стал моей тюрьмой, а слуга дал понять, что он может стать и моей могилой, — помрачнел молодой человек.

— И тогда вы бежали?

— Да, с тем слугой.

— Очевидно, тоже не случайной фигурой в вашем окружении?

Филипп медленно кивнул:

— Увы, в этом я убедился очень скоро. Мы добрались до Амстердама, там долго от кого-то скрывались. Приходили и уходили какие-то люди, по ночам, при полной секретности шли непонятные совещания, на которые меня не приглашали. И когда однажды мне не позволили выйти в город без сопровождающих, я окончательно понял, что стал игрушкой во враждебных руках. Тогда, выбрав удачный момент, я обманул охрану и совершил побег. Несколько дней прятался в порту, а когда мне предложили перебраться в Англию, — согласился, и ночью, на рыбацком судне, мы отплыли.

— Кто это — «мы»? — уточнил Фернье.

— Я и мои новые друзья, которые, узнав о моих несчастьях, посоветовали искать покровительства у короля Карла, — вздохнул молодой человек.

— …Из рук в руки… — пробормотал Фернье.

— Что вы сказали?

— Я сказал, что вы удивительно легко находите себе друзей, сударь.

— О, это были очень порядочные люди, — возразил Филипп. — И кстати, именно они и предупредили меня потом о грозящей опасности, сами вызвались помочь, и вот… — Он развел руками.

— И вот вы здесь. — Фернье нашел деревянные стаканы и плеснул в них вина. — Ну, теперь-то понимаете, какую с вами сыграли шутку? Все было подстроено так, чтобы в один прекрасный день, в железном колпаке, в карете с решетками вместо окон и темными занавесками вы отправились в новое путешествие, и, по всей видимости, последнее. Вам знакомо название Пинероль?

— Нет.

— Эта крепость — королевская тюрьма на берегу Средиземного моря, — пояснил Фернье. — И пока единственный ее постоялец — небезызвестный всем Фуке.

— Суперинтендант финансов?! — обомлел Филипп.

— Бывший суперинтендант. Ныне он простой узник, хотя содержат его, насколько мне известно, неплохо.

— И меня должны были увезти туда?.. — прошептал молодой человек.

— Увы. Так скажете все-таки, кто вы такой?

Филипп на минуту задумался, потом передернул плечами, будто стряхивая с себя оцепенение.

— Знаете, не хочу казаться простаком, совершенно не понимающим, что с ним происходит. Может быть… Может быть, я отпрыск знатной фамилии, но родители мои умерли, и я стал жертвой какой-то чудовищной несправедливости?.. Вы что-то знаете! Не молчите, прошу, умоляю!.. Или же я несчастный бастард?

Фернье улыбнулся:

— Ну, с этим у вас все в порядке, по крайней мере, формально. Как, кстати, и у… вашего брата.

— Что?! — взвился Филипп. — У меня есть брат?.. И тоже злополучный скиталец и мученик?

Фернье медленно покачал головой:

— По нему этого не скажешь. Скорее, наоборот. Правда, вашу мать последнее время донимают разные недомогания, но тут уж, увы, ничего не попишешь — возраст.

— Но почему они до сих пор не отыскали меня? Почему? А мой отец?

— А вот отец ваш давно умер. Не искали же вас лишь потому, что вашим родственникам вплоть до сего дня было отлично известно, где вы, с кем и куда направляетесь. Так зачем же искать?

— Они бросили меня? Я им мешал?

Фернье снова опустился на стул.

— Вы даже представить не можете, как вы им мешали.

— Титул, земли, поместья… Да?

— Да. И титул, и земли, и, гм… поместья.

— Всем этим владеет брат? — замер молодой человек.

— Да, хотя изначально вина его здесь гораздо меньше, чем остальных. Дело в том… Дело в том, сударь, что вы… близнецы.

Филипп побледнел.

— Близнецы?.. Господи, ну так что же? Существуют древние правила наследования. Если бы ему, допустим, достался графский титул…

Фернье осклабился:

— Это если бы ему достался графский титул. А ему, друг мой, досталось нечто большее…

— Вы намекаете, что я мог бы, по своему рождению, занять место среди первой знати королевства?! — Бедняга привстал.

— Выше, — скрестив на груди руки и откинувшись на спинку стула, чуть слышно проговорил Фернье.

— Что?.. Что вы сказали?.. Я принадлежу к королевской фамилии?! — пролепетал Филипп.

— Вы сами это сказали! — пожал плечами Фернье.

— Но… надеюсь, вы не имеете в виду…

— Я имею в виду, что, возможно, вы — король! — отрезал Фернье. — И что-то не припомню в истории другого такого случая: два близнеца — два короля! Разве что Ромул с Ремом, да и то добром не кончилось.

 

(Мэтр побагровел: «Мерзавец!..»)

 

Филипп безвольно уронил руки на колени.

— Не надо так шутить… Прошу вас… Я этого не выдержу!.. — Голос его дрожал.

— Молчать! — Фернье грохнул кулаком по столу. — Я предупреждал, что вас ждут испытания, и это, первое, — самое легкое. Сейчас, быть может, вы подавлены и растеряны, но уже скоро совсем другими глазами станете глядеть на мир: на этот лес и деревья в нем, на поля и реки, на птиц и зверей, на людей и меня в том числе, потому что поймете: все это — ваше! Вернее, могло бы быть вашим.

Вы и Людовик похожи как две капли воды, и еще не известно, кто родился первым. Так можно ли утверждать с полной уверенностью, что ваш брат занимает трон по праву?

Молодой человек почти прорыдал:

— Но за что?! За что такая судьба?! Пускай он король, пускай, но разве же я не мог бы спокойно жить с людьми, жить как все…

— Как все принцы или как все бедняки? — насмешливо поинтересовался Фернье.

Филипп уронил голову.

— Какая разница? Главное — быть свободным!

— Ну, вы скоро поймете, что разница есть, и огромная. И что свобода это еще далеко не все. Между прочим, уже завтра надо отправляться в дорогу — если вы со мной, конечно, или же нам, увы… придется расстаться навеки.

— Поднимете руку на своего короля? — Молодой человек вдруг холодно взглянул на Фернье.

Тот вздрогнул и ответил не сразу.

— Не на короля… Не на короля, а на абсолютно незнакомого мне человека. Королем же… Королем буду делать вас я… Если буду. Подумайте… ваше величество. Живой простолюдин в миллион раз лучше усопшего монарха — так насколько же прекраснее быть здравствующим королем, чем мертвым бродягой?

Филипп сделал попытку встать, но Томас зевнул, показав бездонную пасть, и он благоразумно остался на месте. И тихо проговорил:

— Хорошо, шевалье, я с вами. Или же… вы со мной, а?

— Ого! — удивленно вскинул брови Фернье. — Ну что ж, можно выразиться и так. Вы делаете успехи, ваше величество!

Но теперь пообещайте, что никогда, никогда впредь не станете припоминать мне мой резкий тон и некоторые не совсем почтительные выражения. Согласитесь, я встряхнул вас, привел в чувство: вы должны были ощутить себя, в первую очередь, просто оскорбленным человеком и только потом уже — неудавшимся королем. Цели своей я достиг — ваш яркий румянец и горящие нетерпением глаза говорят об этом. Прошу простить заодно и некоторые детали вашего спасения. Оно тоже было не очень вежливым, но когда все решают минуты и секунды, тут уж не до этикета.

Филипп невольно дотронулся до шишки на затылке.

— Объяснитесь, таинственный незнакомец…

— Фернье, сир. Шевалье де Фернье. Я уже говорил, что погони не будет?

— Да, и я удивлен.

— Не удивляйтесь. Ваши враги получили, что хотели — человека в маске, которых у меня было две. Он должен был предстать перед охраной с уже закрытым лицом, за это отвечал я — и я выполнил свою задачу. Кем он должен оказаться, не знает никто, кроме короля и еще нескольких лиц, которым я, честно сказать, не завидую.

Для меня самого встреча с вами стала просто сногсшибательной неожиданностью. Я думал, дело идет к тому, чтобы схватить и упрятать подальше кого-нибудь из продавшихся шпионов или опасных длинными языками эмигрантов. Но чтобы брат-близнец короля!..

Молодой человек вяло пожал плечами:

— Странно, что кому-то нужны эмигранты и шпионы. Или их можно как-то использовать?

— Разумеется, хотя, конечно, и не с таким блеском, как ваше величество. Да наша затея, будь она когда-нибудь обнародована, принесла бы мне всемирную славу. Вот только о ней, увы, никто и никогда не услышит.

— И почему же? — поинтересовался Филипп.

— А потому, что в случае успеха вы и ваши потомки (если, впрочем, они об этом узнают) старательнее, чем кто-либо, будете прятать концы в воду и молчать. Коли же наше предприятие потерпит фиаско, боязнь величайшего скандала заставит Людовика сделать то же самое.

Но мы отвлеклись. Так вот: навряд ли сам король или, к примеру, его первое доверенное лицо — военный министр Лувуа — когда-нибудь лично посетят крепость с тем, чтобы взглянуть на лицо узника. Охрана же Пинероля, включая и Сен-Мара, коменданта и начальника гарнизона, не знает, к т о должен поселиться по соседству с Фуке. Подмена может раскрыться лишь в случае провала, но какое тогда нам дело до этого человека, самим бы уцелеть, верно? А в случае успеха мы станем высокопоставленными персонами. Уж вы-то, по крайней мере, точно.

— Я и о вас позабочусь, Фернье, — важно произнес Филипп, и его собеседник прищурился:

— Гм, надеюсь… И, следовательно, тогда уже вы поступите с этим человеком так, как вам заблагорассудится.

— Но шевалье, неужели он будет молчать? — усомнился Филипп.

— Будет, сир. В тюрьме его ждет недурная жизнь — новому постояльцу Пинероля положено содержание как принцу крови, а на свободе вашему двойнику светит в лучшем случае веревка, в худшем же — знакомство с последними новинками из арсенала палача, ну и потом все равно веревка или топор. Да он согласился на добровольное заточение с великой радостью — целовал мне руки и называл спасителем. А если он когда-нибудь и заговорит, уж поверьте: мы заставим его замолчать.

— Вы правы. — Филипп резким движением отбросил со лба длинные темные волосы.

— Да, ваше величество, с сегодняшнего дня вы начинаете отращивать бороду.

— Понимаю…

— Ну и отлично! Тогда самое время подкрепиться…»

 

(Мэтр снова вскочил, но тут же опять медленно опустился на стул, впившись глазами в следующий лист рукописи.)

 

« — …Ваше величество… — Фернье, оседлав колченогий табурет, принялся перезаряжать длинные пистолеты.

— А вам не кажется, что это уже становится похоже на издевательство?! — сердито буркнул молодой человек. — Ради бога, называйте меня как-нибудь иначе.

— Так именно это я и собирался предложить вашему величеству. — Фернье, сидя, отвесил шутливый поклон. — Как вас звать на людях? Ведь не вечно же мы будем прятаться в этой берлоге. Может быть, «ваша светлость» или «ваше высочество», а?

Недавний пленник фыркнул:

— Давайте без шуток! Зовите просто Филипп.

— «Просто Филипп»… — задумчиво протянул Фернье. — «Просто Филипп»… Нет, сир, все далеко не так просто… Мсье Филипп, шевалье Филипп… Интересно, а младшего брата короля нарекли не в вашу честь?

— Скажите лучше — в память обо мне, — криво усмехнулся молодой человек. — Похоже, моя дорогая матушка в молодости была не лишена сентиментальности либо же чувства юмора.

— О, все-таки она ваша мать! А он — брат.

— Гм… Знаете, то немногое, что я слышал об этом братце-тезке, как-то не наполняет особой гордостью за такое родство. Похоже, довольно серая личность.

Фернье рассмеялся:

— Думаете, «серая»? А вот он бы, я уверен, вами гордился и оценил по достоинству. Правда, с несколько субъективной точки зрения.

— То есть? — не понял Филипп.

— Принц — большой знаток и любитель мужской красоты, — невинным тоном пояснил Фернье.

 

(«Хам и пошляк! — возмутился Мэтр. — Ну зачем же так прозрачно? Между строк надо, между строк. Как, допустим… я!»)

 

— Вы хотите сказать… — покраснел Филипп.

— Я лишь хочу сказать, что его высочество со страхом и ужасом думает о предстоящей когда-нибудь женитьбе, — отрубил Фернье. — Но вернемся к нашим заботам. У меня возникло небольшое дельце, тут неподалеку. Через сутки буду обратно. Найдете, чем себя занять?

— Вы должны кого-то навестить?

— Гм… в некотором роде… Так могу я оставить вас со спокойной душой? Не сбежите? Не наделаете глупостей?

— А куда и зачем мне бежать? — пожал плечами молодой человек.

Фернье внезапно нахмурился.

— Я чужих мыслей не читаю, но стараюсь угадывать, и порой довольно успешно, знаете ли. И сейчас мне кажется, что вы не прочь взять инициативу в свои руки. Разве не так?

Филипп дерзко посмотрел ему в глаза:

— А если даже и так. Считаете это странным?

— Напротив. Странно было бы обратное. — Фернье отвел взгляд. — Но пока, заметьте, пока я считаю это опасным. Не зная страны, не зная людей, вы, руководствуясь не велением разума, а порывами души и страстями, погубите себя, да и меня заодно. Я, конечно, не претендент на престол, но жить хочу не меньше вас или вашего брата в Лувре.

— Не беспокойтесь, шевалье, — улыбнулся Филипп. — Я не глупец и отлично понимаю, что сейчас главным должны быть вы.

— А потом? — вяло поинтересовался Фернье.

— А потом может и не наступить. Не правда ли, я способный ученик?

— О, весьма… — пробормотал Фернье.

— Ну а если я все-таки стану королем, вы сможете рассчитывать на мою признательность, не сомневайтесь, — заверил молодой человек.

— Ах, благодарю, ваше величество… прошу прощения, мсье Филипп! — Фернье тряхнул головой. — Ладно, ухожу со спокойной душой, но все-таки… забираю пистолеты. Вот вам кинжал. Но, надеюсь, он не понадобится. И ради всего святого, не пытайтесь распространять свою власть на Томаса. Томас далек от чинопочитания. Он зверь, и очень опасный.

Невинный вопрос:

— Как хозяин?

— Э-э, мсье Филипп. Со мной все куда сложнее… — вздохнул Фернье.

— Ну еще бы! Вы — благородный рыцарь, спасающий обиженных и страждущих. Прямо Амадис Галльский какой-то! — фыркнул Филипп.

Его собеседник поморщился:

— Какой дрянью, сир, забивали вам голову! Ладно, пускай я не ангел, но уж одна-то черта моей души несомненно вызовет в вас чувство глубокой симпатии.

— Это какая же?

— Честность.

— Ну-у!..

— Вы не доверяете мне, мсье Филипп?

— Я пытаюсь вас понять. Вы чего-то не договариваете, и это меня, признаюсь, немного пугает.

Фернье посерьезнел.

— Если я о чем-то пока и умалчиваю, поверьте, так надо. Клянусь, в свое время меж нами не будет недомолвок и тайн.

— А куда вы собрались сейчас? — спросил молодой человек.

— Ну, скажем так: допустим, у меня поднакопилось несколько незамоленных грехов, и я решил исповедоваться.

— С оружием в руках? Или ваши грехи отпускаются только под дулом пистолета?

— Вы мстительны, мсье Филипп, — покачал головой Фернье. — А знаете, сколько бандитов рыщет в здешних лесах? Порядочному человеку просто невозможно путешествовать безоружным.

Филипп хмыкнул.

— И когда вас ждать?

— Завтра вечером буду на месте. Летние ночи коротки, но я не педантичен в вопросах веры и, думаю, к утру освобожусь. Кстати, надо будет еще и достать лошадей.

— У вас, конечно же, есть поблизости знакомый торговец?

— Конечно же. Завтра мы будем иметь пару коней.

— Удачи вам, — пожелал Филипп.

— Благодарю, мсье, благодарю… Томас, ты опять остаешься за хозяина. Не обижай гостя, это друг.

Пес пошевелил хвостом.

— Хлеб и мясо в ящике в углу, там же вино. Возьмите еще свечей. На полке книги. Без надобности не выходите. Вечером можете прогуляться с Томасом, только недалеко.

— Хорошо, я все понял.

Фернье, нахлобучив широкополую шляпу, шагнул к двери.

— Я надеюсь на вас, мсье Филипп. — И вышел вон».

 

(«Я надеюсь на вас, мсье Филипп»! — передразнил Мэтр. — Ну, молокосос!..»)

 

……………………………………………………………………………………

 

«…Всадник в длинной темной одежде с опущенным на лицо капюшоном подъехал к лесу и остановился. Выглянувшая из-за облаков бледная луна озарила на миг синеватым светом поляну, и вновь воцарилась тьма.

Всадник явно кого-то ждал — оглядывался по сторонам, прислушивался и нетерпеливо перебирал в руках поводья, по-видимому, чувствуя себя неуютно в мрачном ночном лесу.

Невдалеке надрывно заухала сова, и конь, волнуясь, тихо и жалобно заржал. Ожидание затягивалось…

И вдруг за спиной всадника раздался негромкий шорох, чья-то невидимая рука раздвинула косматые лапы можжевельника…

Человек в капюшоне услышал подозрительные звуки, хотел оглянуться — но не успел. Черноту ночи со свистом прорезала тусклая молния, и всадник, хрипя, повалился на шею коня. Меж лопаток его торчала рукоять ножа.

Конь заржал и взвился на дыбы. Седок рухнул на лошадиный круп.

Из-за кустов выросла высокая тень, сильная рука ухватила поводья и рванула голову животного вниз. Почувствовав железную хватку, конь встал как вкопанный. Убийца выдернул нож и, быстро обшарив бездыханное тело, вытащил из-за пазухи какой-то предмет, поднес его к глазам и удовлетворенно кивнул. Затем взвалил труп на спину, не отпуская повода, подошел к густым зарослям подлеска и сбросил свою страшную ношу в кусты.

Через минуту он вскочил в седло и пустил коня в галоп по направлению к Дюнкерку. Час спустя всадник проехал обратно, ведя в поводу вторую лошадь, в упряжи, но без седока…»

 

(Мэтр глянул на большие настенные часы — скоро придут помощники и этот наглец тоже. Надо спешить!)

 

…………………………………………………………………………………….

 

«…Филипп и Фернье мелкой рысью ехали по ухабистой дороге, ведущей на юг. Позади остались унылые пейзажи Пикардии и Нормандии. Начинались цветущие земли солнечной Тулузы.

Темная борода и усы сильно изменили облик Филиппа, и теперь компаньоны путешествовали днем, избегая, впрочем, городов и предпочитая держаться поближе к деревням и мелким селениям. Верный Томас, опустив морду, неутомимо трусил слева от лошади хозяина.

Всадники переправились вброд через мелкую речку, за которой снова начинался лес. Фернье следовал какими-то одному ему известными тропами. Очевидно, дорога напрямую, по лесу, сокращала путь, но она была очень трудной: лошади спотыкались, всадникам же то и дело приходилось увертываться от ветвей и острых сучьев. Лишь солнце начало клониться к закату, Филипп стал подумывать о привале, а когда почти наступили сумерки, сделал попытку взбунтоваться.

— Слушайте, ну сколько можно ломиться через кусты?! Я уже чуть не выколол себе глаза! Утром наверстаем эти несчастные пару лье! — И молодой человек осадил лошадь, всем своим видом показывая, что не желает ехать дальше.

— Мсье Филипп. — Фернье, нимало не смутясь, продолжал двигаться вперед. — Лес вот-вот кончится, и пойдут поля. Думаю, спать в сене гораздо приятнее, чем на твердой земле. Готов биться об заклад, от наших ночевок у вас давно трещат бока. Ну, еще немного терпения, сир!

Филипп вздохнул и нехотя пришпорил серого жеребца.

Скоро солнце село, и уже почти стемнело, когда деревья наконец расступились и остались позади.

— Ну и где же ваше сено? — Филипп вертел головой, но так и не мог ничего разглядеть.

— Посмотрим, посмотрим… — Фернье спешился и, взяв лошадь под уздцы, двинулся вперед. Пробурчав что-то себе под нос, Филипп последовал, однако, его примеру. Они не прошли и сотни шагов, как Фернье замер на месте:

— Тс-с-с… Слышите?..

— Ничего не слышу. Где?

— Впереди голоса. И, видите, — отблески огня…

— Не вижу! — проворчал Филипп.

— Костер, вроде бы в овраге, а люди, наверное, местные крестьяне.

— И что они здесь делают?

— Работают, ваше величество, работают.

— Ночью?!

— Днем, конечно, но, похоже, не хотят тратить время на дорогу домой и обратно, вот и ночуют в поле.

— Я, кажется, чую запах жареного мяса, — потянул носом воздух молодой человек.

— Ну, лес-то рядом, — пожал плечами Фернье.

— А разве им разрешено охотиться?

— Вы словно вчера родились, сир! Если делать лишь то, что разрешено, недолго и ноги протянуть.

— А если их господин…

— Если их господин узнает, дело худо. Не зря же несчастные забрались в яму. Между прочим, сейчас они совершают преступление, хотя, конечно, браконьерство — сущая ерунда по сравнению с тем, что вытворяет с этими людьми их барон.

Филипп удивился:

— Вы его знаете?

— Кого?

— Их барона.

Фернье покачал головой:

— Да я же говорю просто так, в общем. Какая разница — барон ли, граф, или самый захудалый дворянчик, владеющий сараем, — желательно с привидением, — именуемым замком, косяком гусей да раскидистым генеалогическим древом, вылезающим из могилы какого-нибудь легендарного собутыльника какого-нибудь Капетинга или Меровинга. Но сколько у таких голодранцев жестокости и спеси!

Молодой человек был озадачен.

— Вы их осуждаете, Фернье?! Вы, который…

— Я, мсье Филипп, прошу запомнить, никогда, никого, ни за что не осуждаю — я просто констатирую факты и действую исходя из обстоятельств! — рыкнул Фернье. — Если сейчас эти мужики бросятся на нас с дрекольем, я хладнокровно убью их столько, сколько смогу. Если будет надо, я встану на колени перед их задрипанным господином, а когда нужда в нем отпадет, безмятежно повешу в его собственном курятнике.

— Вы мизантроп, Фернье, — нахмурился Филипп. — И признаюсь честно: порой меня это пугает…

— Ну и напрасно. Я — реалист и не обременен излишними эмоциями. Мизантроп ненавидит всех и вся, без причины, в силу своего ущербного нрава. Я же ненавижу то, что мешает сейчас или может помешать в будущем осуществлению моих замыслов, — отрезал Фернье.

— У вас прямо впору учиться! — усмехнулся Филипп.

— И учитесь, кто не дает? Только сперва отведите, пожалуйста, лошадей назад, к деревьям, и привяжите там. Не думаю, чтобы из чащи вылез еще кто-нибудь, все порядочные люди давно спят.

— А если вылезут непорядочные?

— Не волнуйтесь, ваше величество, — насколько я знаю, разбойников здесь сейчас нет, да и мы рядом. Томас… Нет, Томас пойдет со мной… Опять потянул ветерок — чувствуете запах? Эй, у меня разыгрывается аппетит! Короче, мы с Томасом подкрадемся поближе, а вы присоединитесь к нам. Старайтесь ступать тише. Да, чуть не забыл!..

Фернье вернулся к своей лошади, снял с седла дорожный мешок и достал из него сверток.

— Что там? — спросил Филипп.

— Скоро узнаете. — Издалека донесся взрыв смеха. — Видите, друг мой, как людям весело. Мы немножко послушаем, о чем они говорят, а когда еды останется как раз на троих, повеселимся тоже.

— Что вы задумали? — насторожился Филипп.

— Ничего страшного. Путешествие затягивается и становится несколько скучным, вот мы малость и развлечемся. Надеюсь, у них там целый олень или кабан и не слишком много едоков. Ступайте и возвращайтесь скорее.

Филипп отвел лошадей и присоединился к товарищу. Тот уже успел подползти к самому краю оврага. И внизу…

И внизу они увидели костер, вокруг которого расположились с десяток людей. Это были крестьяне, с тяжелыми, натруженными руками, обожженными солнцем и нуждой усталыми лицами, в грубой домотканой одежде. В стороне валялись косы и деревянные вилы — нехитрые орудия земледельца. Над огнем жарился кабанчик-подросток, насаженный на заостренный кол. Люди уже отрезали от туши куски мяса и торопливо поглощали их, запивая вином из глиняных кувшинов.

 

(Мэтр невольно сглотнул слюну, но, проклятье, до завтрака еще далеко!..)

 

Молодой человек толкнул Фернье локтем:

— Не боитесь остаться без ужина? Глядите, как здорово работают челюстями!

Тот что-то пробормотал в ответ и зашуршал свертком.

Здесь, на границе света и тьмы, их могли заметить. Фернье знаком показал, что надо отползти, и подтолкнул Томаса. Пес бесшумно последовал за хозяином. Филипп же чуть задержался, прислушиваясь к разговору у костра. Вернее, говорил почти все время один, остальные, разинув рты, слушали и временами, перебивая рассказчика, громко и заливисто хохотали.

— Жюль, Жюль, — вскочил долговязый, нескладный парень. — А расскажи, как ты к своей Анне сватался!

— Да ну вас! — закрутил головой тот, кого назвали Жюлем. — Сто раз уж слыхали…

— Я не слышал!

— И я!

— И я!

— И я тоже!

— Давай, толстяк, давай!..

Пожилой, пузатый Жюль хватил из кувшина, утер губы, крякнул.

— Ну ладно, слушайте. Значит, дело было так. Надрался я однажды и думаю: ну, сколько можно нам с Анной гулять, — ее родители уже на меня косятся, да и мои ворчат. Пора свататься.

Пошел к ее дому. Встречаю младшего брата и — где Анна? — спрашиваю. Стирать, говорит, к речке пошла. А у нас на реке свое место было, никто про него и не знал: за мельницей, где кусты самые густые. Там заводь — и ниоткуда не видно. Я мостки сколотил — она на них стирала, я снасти забрасывал.

Иду, значит, к нашему месту, а меня шатает — выпил-то крепко, да и смеркаться уже начало. Но доплелся кое-как до реки. Гляжу, Анна на мостках на коленках, согнувшись, стоит — стирает, думаю. Я к ней. По спине хлоп — давай, говорю, поженимся, что ли? Она — молчок, только голову еще ниже опускает. Я рядом присел, так и так, — объясняю, — родители совсем замучали, да и люблю же я тебя вроде как все-таки. Она не поворачивается. Ну, тут я…

Слушатели восторженно вытянули шеи…

— …Тут я, ласково эдак, кэ-э-к дал ей под зад! Хотел еще про любовь чего-нибудь сказать, а она с досок — кувырк прямо в воду. Испугался я — утонет невеста! А она выныривает — гляжу: никакая это не невеста, а наш священник отец Бертран. Я аж глаза протер — точно он! Барахтается и сквернословит на чем свет стоит.

Что же это, говорю, вы, отче, здесь делаете? Не отвечает, только богохульствует еще пуще. Ну, вытащил я его из воды, и тут-то до меня дошло. Ах, вы, говорю, падре, такой-разэтакий! Так вот кто у меня рыбу, оказывается, из вентерей таскает! Ну, и еще кой-чего добавил. Он страшно обиделся и ушел.

Слушатели дружно грохнули. Толстяк снова отпил из кувшина.

— Встречаю я Анну, так и так, рассказываю, слышь, искупал я на нашем месте святого отца. Давай поженимся. Она в слезы — теперь не обвенчает! Ничего, успокаиваю, уломаем.

Заявился к отцу Бертрану — злой сидит, как сыч. Я, будто ни в чем не бывало, — соедините перед богом и людьми. А он как рот открыл, да как понес на меня: шипит, плюется — аж всего забрызгал.

Терпел я, терпел, а потом — да ладно вам, падре, говорю, хватит скрипеть, вы скажите-ка лучше: рыба — она мясо или нет? — это, во-первых. А во-вторых: почему мои вентеря как раз в постные дни пустыми оказываются?

Тут он язык прикусил. Хотите, добавляю, во дворе поковыряюсь, яму найду для костей от трапез греховных, а потом по всей деревне разнесу, да еще и до самого аббата дойду, не поленюсь?..

— Ну, и что же? — гоготнул лохматый детина, ухитрившийся под шумок пару лишних раз приложиться к кувшину.

Рассказчик развел руками:

— Ну и все. Обложил меня святой отец напоследок и назначил день венчанья.

— А дальше?

— Да ничего дальше. Все. Обвенчал. Только в церкви задом ко мне становиться боялся. Может, думал, опять огрею?..

 

(«Чертов остряк! — хмыкнул Мэтр. — Ну, погоди у меня, погоди…»)

 

Фернье потянул Филиппа за ногу.

— Эй, что вы там? Очень интересно?!

— Довольно интересно… — Молодой человек повернулся к товарищу и вздрогнул — Томас весь светился голубоватым пламенем, а вместо лица Фернье на него смотрела железная маска, тоже покрытая светящимися пятнами.

— Фосфор, — глухо бросил Фернье, не дожидаясь вопросов.

— Но зачем?!

— А просто так. Чтоб страшнее было!

— Погодите, может, не надо?.. — пробормотал Филипп.

Фернье огрызнулся:

— Не надо? А что надо? «Накормите бедных путников, люди добрые»? А потом любоваться на эти тупые рожи и не спать до рассвета в ожидании удара вил в бок?!

Филипп пожал плечами…

 

…Люди в овраге, услышав наверху шаги, подняли головы…

Над ними стояло существо величиной с медведя. Отблески костра переливались в кровавых глазах, оскаленная пасть грозила белыми клыками. Но самое ужасное — невиданный зверь весь светился, и от него, казалось, летели искры тоже мертвенного цвета, каким мерцают иногда могилы и старые кладбищенские кресты.

Чудище не шевелилось, и люди замерли в безмолвном оцепенении. Но вдруг опять послышались шаги: высокая, худая как Смерть фигура, вся в черном, выступила из ночи, словно порождение самых жутких сновидений, и… начала медленно спускаться в овраг.

Окаменев от страха, крестьяне были не в силах сдвинуться с места — их будто притягивал взгляд призрака, хотя лицо его скрывал капюшон. За несколько шагов черный пришелец поднял тощие руки, поднес их к голове…

Клобук упал — и синюшный лик мертвеца, ощерив в безгубой ухмылке рот, глянул пустыми глазницами…

Тишину прорезал отчаянный пронзительный крик, и один из косарей, схватившись за грудь, навзничь рухнул на землю. И это словно послужило сигналом — спотыкаясь и падая, остальные как безумные кинулись взбираться по крутым склонам, вопя и призывая на помощь всех святых. Через минуту голоса их затихли вдалеке.

Выходец с того света, чертыхаясь, принялся стягивать маску. Томас повалился на спину и стал кататься по траве, которая тотчас же тоже засияла голубоватым светом там, где он коснулся ее своим могучим телом…

 

(«Ох-х, ну а я, я-то хорош… И где только были мои глаза!..» — покачал головой Мэтр.)

 

…Филипп кубарем скатился в овраг и бросился к распростертому на земле телу. Приставил ухо к груди несчастного, прислушался. Потом поднялся и подошел к товарищу, который тер трофейным мешком густую шерсть Томаса и недовольно бурчал что-то себе под нос.

— Он умер. Слышите? Он умер! — Филипп был бледен. — Наверное, сердце не выдержало…

Фернье ощерился:

— Да неужели, господин лекарь! Скажите на милость, а я-то думал, от разрыва сердца кончаются только обесчещенные дочки благонравных родителей да пэры-подагрики. Но, впрочем, один мой знакомый испанец как-то рассказывал, что в Эскориале несколько лет назад таким же вот образом отдала душу всевышнему простая кастелянша. Якобы увидела ночью в коридоре привидение, которое хотело ее задушить, — и тоже серд­це не выдержало — скончалась на месте.

— А от кого же тогда он узнал эту историю? — удивился Филипп.

— Кто?

— Ну, ваш приятель.

— Ах, приятель… Он узнал ее от самого привидения.

— ???

— «Привидению» исполнилось тогда семнадцать лет, — ухмыльнулся Фернье. — И второй такой потаскухи надо было еще поискать при всем дворе его католического величества. В ту ночь она засиделась, а вернее, залежалась в гостях у моего знакомого дворянина, а когда на рассвете стала пробираться в свою девичью спаленку, наткнулась на старуху. Та же подумала, что перед нею призрак, — девушка-то была во всем белом.

— Но почему?

— А вы что, спите во всем черном? Суеверия — бич нашего просвещенного века. Кастелянша пала их жертвой, как и этот неотесаный мужик.

— Ну, Испания, насколько я слышал, просвещением изуродована не сильно, — улыбнулся Филипп.

Фернье хмыкнул:

— Да, пожалуй, в этой стране для людей еще существует что-то святое. А наша милая Франция? А Италия, Голландия? Об Англии уж и не говорю — революция!.. А революции, если только тут не замешана борьба с чужеземцами, как в Голландии, — продукт просвещения, которое порождает неверие: в одних людях — в бога, что, на мой взгляд, еще более-менее терпимо, а в других — в монарха, что совершенно недопустимо и возмутительно.

— А вы сами-то верите в привидения? — поинтересовался Филипп.

— Хорошо, что не спросили, верю ли я в бога. Ответить на этот вопрос было бы гораздо труднее. Ну, верить в привидения меня призывает религиозное воспитание и рассказы тех, кому довелось столкнуться с выходцами с того света. Да, представляю, сколько подобных историй сидело в голове этого почтенного землепашца!

— Вы так спокойны…

Фернье отмахнулся:

— А знаете, какой смех наутро стоял во дворце! Мой друг рассказывал… Но давайте все-таки уберем тело и сядем ужинать, а то Томас уже облизывается на нашего поросенка, и я тоже последую сейчас его примеру.

— Увы, а я если и стану есть, то безо всякого удовольствия, — печально вздохнул Филипп.

— Воля ваша, сир. — Фернье довольно потер руки. — Ну, раз-два!

Он подхватил труп под мышки, а Филипп брезгливо взялся за ноги. Вдвоем они вынесли мертвеца из оврага и бросили в густую траву. Молодой человек искренне перекрестился. Его товарищ усмехнулся.

— Что вас так развеселило, Фернье?! — вспыхнул Филипп.

— Да все, сир! Я, черт возьми, доволен вами. Доволен, что сейчас вы будете преспокойно ужинать. Доволен, что мы друг другу, кажется, неплохо подходим…

— Не ставьте меня, пожалуйста, на одну доску с собой! — не на шутку рассердился Филипп.

— Да мы на ней, ваше величество, стоим уже почти месяц, — недоб­ро прищурился Фернье. — Но учтите: спрыгнете вы — я-то свою шею сберегу, а вот если я — поручиться за вашу будет трудновато. Давайте-ка, сир, по-хорошему. Слишком уж крепко мы связаны, и отступать поздно.

Филипп молча вернулся к костру, молча отрезал и съел кусок мяса. Потом он завернулся в плащ и уснул глубоким сном. Товарищ его ел долго, с аппетитом, запивая свинину и хлеб терпким деревенским вином. Томасу тоже достался приличный ужин. Когда хозяин захрапел, пес улегся недалеко от затухающего костра и положил тяжелую голову на лапы, чутко вслушиваясь в тихие звуки ночи…»

 

(«Наглец… какой наглец!.. — то и дело бормотал Мэтр. — Просто самый настоящий мерзавец!..»)

 

……………………………………………………………………………………

 

«— …Фернье, я хочу хоть раз выспаться по-человечески! — заявил Филипп.

Его товарищ недоуменно поднял бровь:

— То есть?

— То есть, не в лесу и не в поле, а на самой обыкновенной постели, с подушкой и чистыми простынями.

— Ну, это вам, сир, нужно в гостиницу, — пожал плечами Фернье.

— Так давайте остановимся на каком-нибудь постоялом дворе, где можно было бы поспать в нормальной кровати.

Фернье почесал затылок.

— Погодите, дайте подумать… Вообще-то узнать вас сейчас не смог бы даже ваш брат… Ладно, будет тут на пути одна деревня. Я собирался объехать ее стороной, но раз настаиваете… Да и, действительно, пора начинать показываться в свете, а то совсем одичаем.

— И далеко эта ваша деревня? — повеселел Филипп.

— Ваша, сир, ваша, только она, глупая, до сих пор об этом не знает!

Фернье захохотал и пришпорил коня. Его товарищ кисло улыбнулся, но смолчал: он уже почти привык к несколько своеобразному юмору своего пока что единственного не то подданного, не то командира.

— Устроим коронацию, ваше величество? Я буду папой! — дурачился Фернье.

— Отстаньте!.. — обиделся Филипп, и Фернье мгновенно посерьезнел:

— Ну не дуйтесь. А если без шуток, — то будьте начеку и не отходите от меня ни на шаг.

— И даже?.. — чуть покраснел молодой человек.

— И даже! Я знаю эти места: народ тут всегда был неспокойный, а сейчас в лесах собралась целая армия головорезов. В деревнях они частые гости, а порой — и хозяева. Так-то вот, ваше величество…

Уже начинало смеркаться, когда наши герои подъехали к деревен­ской гостинице. К ним подошел хмурый, нечесаный слуга и молча принял лошадей. Фернье бросил ему монету и велел не жалеть ячменя. Слуга угрюмо кивнул и повел животных в старую конюшню.

Путники поднялись на крыльцо, Фернье распахнул тяжелую дубовую дверь и… едва успел отскочить в сторону — на порог вылетел, очевидно, не без посторонней помощи, изрядно хмельной молодец. Филипп тоже посторонился, дав тому возможность без помех покинуть заведение.

— Восемь, — констатировал Фернье, когда парень, не сделав даже попытки подняться, на четвереньках пополз под крыльцо.

— Что — «восемь»? — не понял Филипп.

— Ступенек. — Фернье положил руку на эфес шпаги. — Я же говорил, здесь бывает весело.

Томас обнюхал моментально захрапевшего под лестницей любителя Бахуса и, брезгливо фыркнув, ступил на трухлявое крыльцо.

Фернье шагнул в открытую дверь, за ним — Филипп, последним — Томас.

— Добрый вечер, господа!..

В полутемном помещении было человек тридцать народу. Вдоль стен за грубыми столами сидели, потягивая вино, местные жители. Их можно было без труда отличить по простой одежде, усталым лицам и недовольным взглядам. Крестьяне исподлобья косились на пирующую в середине зала компанию крикливо разодетых хмельных молодчиков.

В углу пристроились еще двое посетителей: неопределенного облика и возраста женщина с всклокоченными волосами и слегка затуманенным взором и толстый, похоже, тоже из землепашцев, мужчина. Подперев рукой щеку, он не отрывал восторженных глаз от своей визави, которая что-то настойчиво ему вещала.

Ну а в центре всеобщего внимания находился здоровенный детина, чуть не до самых глаз заросший смоляной бородой. Видимо, это он только что вышвырнул из трактира одного из своих собутыльников и теперь с пьяным упорством вопрошал, кто еще сомневается в его силе.

— Добрый вечер, господа! — громко повторил Фернье, обведя взглядом присутствующих.

Шум стих. Крестьяне, опасаясь новой потасовки, уткнули носы в стаканы. Загулявшая компания уставилась на новых гостей. Великан тупо хлопал глазами, таращась на Фернье. Наконец он икнул и, плюнув на пол, рявкнул:

— Кого еще принесло?! — и грязно выругался.

Более трезвые товарищи хотели было успокоить буяна, да, возможно, тот и сам не собирался пока предпринимать никаких агрессивных действий, а просто пошатнулся и, пытаясь удержать равновесие, выставил обе руки вперед…

В воздухе промелькнула черная тень, раздался глухой стук — и через мгновенье два огромных сапога задиры торчали из-за уставленного едой и кувшинами стола, а Томас уже снова терся о ноги Фернье.

Подскочил хозяин, проворный малый с бегающими глазками и в засаленном фартуке.

— Прошу, господа, прошу! Извините… сами понимаете… крестьяне… выпили, устали…

Фернье уселся и поманил хозяина пальцем. Тот подобострастно согнулся, и Фернье прошептал ему на ухо:

— Скажи-ка, приятель, их оружие на кухне?

Трактирщик отшатнулся:

— Что вы, ваша милость! Какое оружие?! Это ребята из соседней деревни. У них там харчевня сгорела, вот и пожаловали сюда…

— Ну-ну! — Фернье подмигнул трактирщику и пересел за боковой стол под маленьким грязным окошком.

Из глубины зала раздался вдруг резкий выкрик.

Филипп, привстав, заглянул через плечо своего спутника:

— Кто это?

Фернье на миг обернулся и с улыбкой пожал плечами:

— Да считайте, что никто. Вдова Франсуа Вийона.

Филипп опешил:

— Кого-о-о?!

— А вы знаете, кто такой Франсуа Вийон? — простодушно осведомился Фернье.

— Знаю! — огрызнулся молодой человек. — Поэт-забулдыга, который жил лет двести назад.

 

(Умничаешь, негодяй?! — проскрипел Мэтр. Ладно-ладно, ты у меня попляшешь!..)

 

— Ну, девица сия тоже не первой свежести… Да шучу, шучу! Кстати, она величает себя Франсуазой Вийон, а еще Прекрасной Оруженосицей, сир, и страшно любит декламировать одноименные вирши покойного «супруга».

— Вы с ней знакомы?! — удивился Филипп.

— Хвала всевышнему, нет, однако, часто путешествуя по здешним краям, натыкался несколько раз на эту местную достопримечательность.

— Так она… сумасшедшая?

Фернье добродушно усмехнулся:

— Не будьте жестокосердны, ваше величество. Просто когда-то девушка слишком сильно полюбила поэзию и влезла в образ, из которого так и не вылезла. Второй Маргариты Наваррской бедняжка не стала, и вот итог. Не очень характерный недуг для простолюдинки, но, как говорится, любовь зла.

И тут…

И тут «Прекрасная Оруженосица» внезапно вскочила и пронзительно воскликнула:

Что стало с этим чистым лбом?

Где медь волос? Где брови-стрелы?

Где взгляд, который жег огнем,

Сражая насмерть даже смелых?

Где маленький мой носик белый,

Где нежных ушек красота

И щеки — пара яблок спелых,

И свежесть розового рта?

Где белизна точеных рук

И плеч моих изгиб лебяжий?

Где пышных бедер полукруг,

Приподнятый в любовном раже?..

Но вдруг она осеклась, застыла как мумия, а после, точно подкошенная, рухнула обратно на лавку и, уронив голову на столешницу, тоненько захрапела.

Фернье улыбнулся:

— А я, ваше величество, с какого-то перепугу вспомнил Ронсара:

Пред женской красотой мы все бессильны стали,

Она сильней богов, людей, огня и стали!

Филипп в ответ лишь невнятно пожал плечами.

Впрочем, на эту пару кроме наших героев никто не обратил ни малейшего внимания. Видимо, привыкли.

А между тем хозяин сам обслужил Фернье и Филиппа: принес мясо, хлеб, зелень и вино и вытянулся рядом по стойке «смирно», то и дело обмахивая стол подозрительно серой тряпкой. Фернье это в конце концов надоело, и он так рыкнул на чересчур услужливого трактирщика, что того вмиг будто ветром сдуло.

Но этот маленький инцидент вновь привлек внимание двухметрового вожака «ребят из соседней деревни». Извлеченный дружками из-под стола, он прикорнул было на лавке, но резкий возглас Фернье разбудил его.

— Что?.. Кто?.. Кто это?..

— Брось, Медведь, оставь их! Неизвестно, что за люди!.. — попытались сдержать собутыльники приятеля. Но тот, очевидно, вспомнив, в каком смешном положении оказался по вине наглых пришельцев, возжаждал реванша. Одурманенные вином мозги напряженно заработали в поисках предлога для ссоры, и вдруг Медведь, как называли его товарищи, схватил со стола большую обглоданную кость и, размахнувшись, швырнул в лежавшего у ног Фернье Томаса.

Кость ударила пса по спине. Томас вскочил как ужаленный и глянул на Фернье.

Тот сидел спокойно.

В зале воцарилась напряженная тишина, которую внезапно разорвал хриплый хохот Медведя:

— А хозяин-то трусоват! Собака, и та смелее!..

Фернье молча взял со стола большое твердое яблоко, задумчиво надкусил и… через мгновение бродяга орал, схватившись за глаз, а Фернье, невозмутимо глядя на него, взял другое…

— Андре, шпагу! — завопил Медведь, моргая посиневшим веком. — Сейчас я изрублю этого пройдоху на куски!

Прибежал испуганный трактирщик.

— Что вы, господин! Бог с вами! Какая шпага! Что вы такое говорите?! Я честный трактирщик!.. — Андре тараторил без умолку, пока не получил хорошую затрещину и отлетел к камину.

— А что, без шпаги никак? Очень не хотелось бы пачкать свою, — процедил Фернье, продолжая сидеть, закинув ногу за ногу.

— Да я… я из тебя всю душу вытрясу! — Медведь рванулся к Фернье, но на пути его, злобно рыча, встал Томас.

Гигант отпрянул.

— Убери проклятого пса, ты, трус! Он и по нужде с тобой ходит?!

— Не всегда. — Фернье вскочил, и тут все увидели, что он почти одного роста с Медведем, только худой и поджарый.

— Господа, господа!.. — заныл трактирщик. — Я умоляю, только не здесь, господа! Все, все, что нажито честным трудом, вы все мне сейчас разнесете, господа!..

— Да следовало бы. — Фернье сунул Филиппу пистолеты и шпагу, достал из-за голенища ботфорта кинжал и тоже отдал товарищу. — За мной! — И бросил на ходу трактирщику: — Не убирай со стола, вернемся — доужинаем.

Андре злорадно ухмыльнулся в спину Фернье, но тотчас же физиономия его опять приняла благообразное выражение, так как на него зырк­нул Томас.

 

(«Ф-фу-ты, ну-ты! — осклабился Мэтр. — Нет, но каков, однако, штиль!..»)

 

На дворе смеркалось. Молчаливый слуга принес и зажег четыре больших фонаря. Фонари взяли крестьяне из местных и встали по разным углам двора.

Фернье обернулся к Филиппу:

— Не спускайте глаз с дружков этого урода. В случае чего — стреляйте и пускайте Томаса. Главное, чтобы я не получил нож в спину. Поняли?

— Да.

Фернье сбросил плащ и стащил куртку, оставшись в одной рубашке.

Медведь, подвернув рукава, обнажил по локоть руки толщиной со свиной окорок.

— Ну, сейчас ты получишь, наглец!.. — Бродяга вышел в центр круга, образованного зрителями, и, пригнувшись, пошел на Фернье, который тихо шепнул: «Томас, сидеть!» и приготовился встретить противника.

Медведь, видимо, решил, что не стоит слишком долго церемониться с хлипким соперником, шумно выдохнул и… протаранил волосатым кулачищем воздух в том месте, где мгновение назад находился Фернье. А тот неуловимым движением отклонился чуть в сторону, и бродяга, как бык, пролетел мимо, получив вдобавок хлесткий, но, правда, не очень сильный удар по затылку. Свалить таким тычком великана, конечно, было невозможно, да и, похоже, Фернье хотел пока только разозлить противника, вывести из себя. И это ему вполне удалось.

Когда Медведь развернулся вновь, на тупом лице его была написана одна только ярость, без малейшей примеси осторожности и осмотрительности. Далее схватка развивалась молниеносно. Растопырив руки, Медведь бросился вперед, но пропустил еще один удар. Лицо его окрасилось кровью, хлынувшей из рассеченной брови. Медведь опешил и, широко расставив ноги, застыл как вкопанный посреди двора. Не давая ему опомниться, Фернье прыгнул влево и сцепленными в «замок» руками трахнул по могучему загривку. Медведь хрюкнул и упал лицом в кучу не то грязных опилок, не то навоза. Фернье ткнул его носком ботфорта.

— Ну что, боров, надеюсь, с тебя хватит?

Но тут поверженный гигант, издав хриплое рычание, с неожиданной ловкостью извернулся и ударил Фернье по ноге своим громадным сапогом. Фернье тоже оказался на земле. Вскочить он не успел, и противники покатились, стараясь прижать друг друга к вытоптанной траве. Гораздо более тяжелый Медведь оказался наверху, и в его руке вдруг блеснул нож. Но Фернье крепко сдавил толстое запястье, стремясь отвести смертоносное жало от груди. Медленно, медленно тело Медведя начало приподниматься и заваливаться на бок, и наконец Фернье резким толчком опрокинул грузную тушу на спину. Нож упал. Медведь заскрежетал зубами и бессильно обмяк.

Фернье встал, взял нож, которым его противнику едва не удалось воспользоваться, и, приставив к горлу поверженного великана, обвел зрителей веселым взглядом:

— Ну что, господа, полагаю, после нечистой игры, затеянной этой обезьяной, я вправе отплатить тем же? Так, кажется, у вас, «ребят из соседней деревни», принято?

Филипп поднял пистолеты. Друзья Медведя угрюмо молчали. Сам побежденный лежал с закрытыми глазами, грудь его бурно вздымалась.

Фернье слегка надавил на рукоятку, и из-под острого лезвия показались капли крови…

— Остановитесь, мсье! — Расталкивая зевак, в центр круга вбежал невысокий, худенький человек в черной одежде. — Я местный превЛ и не потерплю произвола! — важно заявил он. — Признаюсь, мне доставило удовольствие понаблюдать, как вы проучили этого мерзавца, мсье, но только как частному лицу. Теперь же, выступая от имени закона, я обязан прекратить самосуд, иначе, клянусь, я вас арестую!

Фернье внимательно оглядел тщедушную фигурку представителя верховной деревенской власти и вежливо поинтересовался, как он все это дело себе представляет.

Заместитель короля замялся.

— Ну-у, пока не знаю… Но во всяком случае я приложу все силы!

Фернье рассмеялся и хлопнул прево по плечу так, что тот присел:

— Ладно, не буду утруждать вас, уважаемый. Берегите здоровье.

Он подошел к Филиппу, оделся, вооружился, потрепал Томаса по холке и вдруг гаркнул:

— Андре, собачий сын!

— Я, ваше светлость! — Трактирщик, исполнив ногами замысловатый пируэт, замер перед грозным клиентом.

— Если я тут еще чего-нибудь натворю, к утру буду «высочеством», — наклонился Фернье к Филиппу. — Догоняйте, сир, уж больно противная рожа…

Ни секунды не думая, Филипп ткнул кулаком в подобострастную улыбку мессира Андре. Когда того подняли, редкий по изяществу танец вместе с титулом «ваше превосходительство» был подарен Филиппу, и смекалистый трактирщик с быстротой лани унесся в свое заведение.

Фернье приблизился к поставленному друзьями на ноги и приведенному в чувство Медведю, жестом велел всем отойти.

— А теперь, висельник, если хочешь, чтобы я тебя совсем простил, окажи мне маленькую услугу: скажи, где Барон?

Бедняга выпучил один глаз (другой не открывался совсем) и натужно просипел:

— Какой барон?.. Не знаю я никакого барона!

Тогда Фернье, взяв Медведя за ворот куртки, притянул его к себе и что-то прошептал на ухо.

Казалось, единственный целый глаз бродяги вот-вот лопнет от напряжения, с таким трудом он пытался осмыслить услышанное. Потом Медведь пролепетал нечто невнятное и вдруг, грузно рухнув на колени, припал слюнявым ртом к руке Фернье, которую тот брезгливо отдернул.

— Ваша милость, ваша милость… — забормотал Медведь. — Ждем, давно ждем!.. Да как же вы так, без охраны, в лесах неспокойно…

— Ну, как видишь, жив пока, твоими молитвами. Вставай!

Вприпрыжку подскочил прево:

— Потрясающе, шевалье, просто не верится! Вы превратили этих негодяев в смиренных овечек!

— Да мы такие и есть! — хмыкнул Медведь и, саркастически поклонившись, отошел к приятелям.

— Минутку, месье, минутку! — прыгал перед Фернье экспансивный страж закона. — А не хотите остаться у нас? Я бы назначил вас своим помощником. Хорошее жалованье, на всем готовом, — вся деревня, можно сказать, наша! Да мы бы с вами навели тут такой порядок!..

Фернье на миг вроде как задумался, а потом серьезно покачал головой:

— Простите, господин прево, но я человек занятой, на службе, и никак не могу остаться, хотя предложение и чертовски заманчиво. Вся деревня наша — это, конечно, здорово, но, увы…

Прево, похоже, искренне огорчился.

— А кому же вы служите, шевалье?

— О, у меня очень строгий начальник! — развел руками Фернье. — Да вы и сами видели, как он ни за что расквасил нос бедняге Андре.

— Гм-м… Этот господин?.. А сначала он показался мне тихим и кротким.

— Сначала он всем таким кажется, — кивнул Фернье. — Давайте познакомлю вас поближе.

Прево, побледнев, замотал головой:

— Нет-нет, благодарю, не надо!

Фернье вздохнул:

— Ужасно знатный вельможа, путешествует инкогнито, но — между нами — такой необузданный нрав. Счастье, что в ссору с этим громилой успел вмешаться я, — он бы вам полдеревни искалечил и наверняка что-нибудь бы поджег. Он это любит.

— О-о-о! — Прево отступил на шаг. — Невероятно!..

— Слово дворянина! А кстати, слушайте: вообще-то, честно говоря, мне и самому надоело мотаться по лесам с этим бешеным отпрыском знатной фамилии. Вы — человек справедливый и видно, что храбрый. Может, попросите его, пусть отпустит меня к вам на службу?

— Кхе-кхе… А если вы сами?.. — Прево отодвинулся еще на шаг.

Фернье испуганно охнул:

— Да что вы! Он пристукнет меня — и все!

Представитель государственной власти побледнел:

— Вы… вы знаете, шевалье… Я… я совсем упустил из виду… Я вспомнил, что… что… что мне не положен помощник!..

Фернье пожал плечами:

— Ну и ладно! Подумаешь — «не положен»! Деревня-то ведь, можно сказать, наша?

— Гм… Деревня-то наша, но чем я вам буду платить жалованье? Яйцами? — пискнул прево.

— А что, яйца это очень неплохо! — обрадовался Фернье. — Начну высиживать цыплят и разводить кур…

Из-под шляпы прево потекли струйки холодного пота, и он отчаянно замахал руками:

— Нет-нет, месье, если король узнает, что у меня появился помощник!..

Фернье почесал затылок.

— М-да… если вмешается король, я — пас. Но жаль, право, очень жаль, дорогой господин…

— Маню! — еще тише чирикнул прево.

— …дорогой господин Маню! Но, может, хоть отужинаем вместе? Думаю, мой принц не сильно рассердится. К тому же перед тем как заехать в вашу милую деревню, я зарядил его пистолеты сырым порохом.

Несчастный господин Маню втянул голову в плечи.

— Нет-нет, благодарю, я сыт! Простите, но… но у меня важное дело! — И прево быстро засеменил прочь со двора. Скорость, с которой он исчез, в принципе, позволяла предположить, что дело его действительно не терпит ни малейшего отлагательства…»

 

(«Да-да… — пробормотал Мэтр. — Дело действительно не терпит ни малейшего отлагательства…»)

 

«На рассвете маленький отряд покинул спящую деревушку и, проскакав несколько лье по проселочной дороге, свернул в лес. Впереди ехали Фернье и Медведь, за ними — Филипп в окружении новоиспеченных телохранителей.

Ни накануне вечером, ни перед отъездом Филипп так и не смог добиться от товарища никаких объяснений и потому с некоторой тревогой поглядывал на своих спутников. Мелькнула мысль: а не ловушка ли это? Быть может, он уже пленник и скоро попадет в руки королевских ищеек?.. Однако это было бы величайшей неосторожностью со стороны его венценосного брата.

Брата… Филипп в душе уже ненавидел Людовика и королеву-мать, часто бессонными ночами строил планы мести и яростно шептал слова проклятий этим людям, лишившим его прошлого. Ну ничего-ничего, пусть в его в руках только настоящее, зато он на свободе, у него, похоже, есть друзья, он — опасен. А великое будущее придет, без веры в это Филипп, наверное, теперь не смог бы и жить. Но сначала — месть… Жаль, что нет уже Мазарини, — без сомнения, этот итальянский выскочка приложил здесь руку. Но зато есть Лувуа, некоторые другие, о которых говорил Фернье, и, может быть, кто-то еще из посвященных в тайну близнецов…

Мрачные мысли Филиппа были прерваны возгласом Фернье, который, придержав коня, поравнялся с молодым человеком.

— Дружище, вы, кажется, замечтались?

Филипп вздрогнул и нахмурился.

— А-а, что?.. Слушайте, объясните, наконец, кто эти люди и куда мы держим путь?

Фернье понизил голос:

— Сир, это самые обыкновенные бандиты. Хотя нет, что я говорю, — конечно, не обыкновенные. В их банде — несколько сотен человек, собственно, это целая армия.

Филипп удивился:

— И с кем же она сражается?

— Со всеми, и в первую очередь, с вашим братцем.

— Чушь, Фернье! Оборванцы против королевской армии?! — недоверчиво скривил губы Филипп.

— Это не чушь, ваше величество, это — Гасконь, а в Гаскони с давних времен отношение к помазанникам божиим весьма реалистичное. Ваш дед Генрих Наваррский… Что-нибудь о нем слышали?

— Конечно, слышал, но, разумеется, не подозревал тогда, что он мой дед.

— Ну, разумеется, — кивнул Фернье. — Так вот, он родом из этих мест и в покровы святости, согласитесь, никак не влезает — то шпага выскочит, то длинный нос, то вывалится дамский корсет, а то и стянутая у крестьянина курица. К тому же он здесь в юности так потрудился на ниве увеличения человеческого поголовья, что, возможно, изрядная часть населения этих краев приходится вам родней. Я уж и не знаю, скольких «принцев» и «принцесс» он тут оставил. А их дети, а дети их детей?!

Филипп недовольно покосился на товарища, и тот улыбнулся:

— Конечно, это шутка, сир, хотя и с долей правды. Главное же в том, что в этих местах до сих пор сильны гугенотские настроения, и регулярные войска не очень-то любят маршировать по этому солнечному краю. А крестьяне бедны, и дворяне бедны. Да тут в основном и не дворяне — дворянчики, вечно недовольные королем, что, однако, не мешает их младшим сыновьям отправляться на королевскую службу и верно служить престолу. К тому же рядом горы, а за ними — Испания. Обыкновенных разбойников здесь хватало всегда, но несколько лет назад произошло некое вроде бы пустяковое событие — королевские чиновники описали за долги имущество одного достойного дворянина, и тот остался, как говорится в Библии, нищ и наг. Вот он-то и начал войну с королем и вообще с целым светом. Со всей провинции к нему сбежались бродяги и дезертиры, убийцы и воры, разорившиеся крестьяне, ну и просто… находчивые и веселые люди.

Филипп высокомерно выпятил нижнюю челюсть.

— Но это же смешно, Фернье! Один бой с регулярными войсками — и все кончено!

Его товарищ согласился:

— Вы правы, пожалуй, так оно и было бы, да только больших сражений они не принимают и никогда не примут. Голодранцы — впрочем, далеко не все из них голодранцы, — могут потрепать эскадрон, роту, наконец. Но если встречают полк — ищи ветра. Чуть потянет жареным — местные разбегаются по домам, а остальные уходят подальше в леса или даже в горы. Иногда вообще на время перебираются через перевалы в Испанию и отсиживаются там до лучших времен.

— А испанские власти?

Фернье пожал плечами:

— Ну, не по Мадриду же разгуливают эти пройдохи! И потом, как вы, надеюсь, уже уяснили, для Эскориала всегда хорошо то, что хоть немного, но плохо для Лувра. Конечно, испанцы прекрасно знают, что дают убежище французским бандитам, однако они просто поворачиваются к границе спиной да еще и зажмуриваются.

— А вам-то эти люди зачем? — фыркнул Филипп.

Фернье назидательно покачал головой:

— Не мне, сир, а вам! Они нужны вашему величеству как воздух.

— Но не Париж же штурмовать с этим сбродом!

— В определенном смысле, да. Их главарь многим мне обязан. Я доставал для него оружие, ссужал деньгами. Он мой должник и по другим причинам, знать которые вам пока не обязательно. Так вот, я отберу здесь дюжину ловких людей и отправлю в Париж. Там они проведут разведку и будут следить за всеми передвижениями интересующего нас лица. В условленном месте, в определенное ходом событий время все и решится — либо вы станете королем, либо… погибнете. Готовы к этому?

Филипп не раздумывал ни секунды.

— Давно готов!

Фернье удовлетворенно кивнул:

— Прекрасно! Ну, а пока во временной… гм, резиденции вы будете учиться, и учиться прилежно.

— Да вы и так ежедневно мучаете меня уроками фехтования! — воскликнул молодой человек.

— И буду мучать, пока не увижу, что вы более-менее сносно владеете шпагой. Когда выстоите против меня хотя бы три минуты, да еще заставите попотеть, — тогда я скажу: «Отлично, ваше величество, с этой стороны я сделал все возможное за столь короткий срок!»

— Слушайте, но эти гнусные приемы… — скривился Филипп.

— А думаете, всегда под рукой будет шпага? Возможно, придется защищаться, вскочив с постели, или за обедом, или в еще более неподходящее время. Вам надо уметь владеть дамским шарфом, пустой бутылкой, вязальной спицей и подушкой не менее ловко, чем клинком. Поверьте, это такое же искусство, как и фехтование. Удары по глазам, ногой в горло, пах и живот, выкручивание рук — уверяю, сир, все это пригодится вам потом не только в жизни, но и в политике. И — осторожность. Осторожность и еще раз осторожность! Не заводите знакомств и помните: с вами случайных знакомств быть не должно. Люди знакомятся гораздо реже, чем вы, может быть, думаете, — и почти всегда по необходимости. Вам же до поры до времени, кроме меня, не нужен никто, тогда как вы нужны оч-чень многим, даже слишком многим. Так что за вас пока буду знакомиться я. И если рядом появился человек не со мной и не от меня — тревога. Это может быть ротозей, а может и враг.

Молодой человек вздохнул:

— Все это замечательно, Фернье, но, признаться, ужасно надоело. Есть же у меня своя голова на плечах, в конце-то концов!

— И ей работа найдется, — заверил его товарищ. — Вот вам учебник. — Фернье вытащил из мешка пакет.

— Что это?

— А то, без чего вы не процарствуете и дня. Здесь ваш распорядок дня и правила придворного этикета, ваши министры и любовницы, маршалы и лакеи, шпионы и охрана. Надо вызубрить все это наизусть и не забывать никогда. Я составил этот талмуд с учетом силы и слабости, привычек и вкусов, симпатий и антипатий этих людей к королю и короля — к ним. Каждому здесь дана характеристика и определена линия поведения в отношении любого из них…

— Чья линия, Фернье? — перебил Филипп.

— Ваша, сир.

— И кем же она определена? — замер на миг молодой человек.

— Мною, сир.

Филипп бросил на собеседника короткий, как тычок шпаги, взгляд и пришпорил лошадь.

Фернье нахмурился и, прикусив губу, последовал за своим подопечным.

Остальную часть пути они проделали молча.

Часа через два навстречу всадникам из кустов вышел человек, очевидно, дозорный бандитов, о чем-то тихо переговорил с Медведем и опять сошел с тропы. Потом встретились еще двое, что свидетельствовало о хорошо налаженной охране убежища. Наконец, впереди замелькали просветы, лес поредел, и отряд выехал на большую поляну.

Путники прибыли в столицу разбойников…»

 

И тут…

И тут вдруг хлопнула входная дверь и в коридоре послышались торопливые шаги.

Мэтр вскочил — на лбу мгновенно выступила испарина, а руки… руки судорожно вцепились в листы, стиснули, сжали, сдавили, скомкали их, и…

И в следующий миг он сунул измятую рукопись в бездонный карман своего халата. Сунул и, схватив с полки первый попавшийся том, с просто невероятной для его комплекции прытью скакнул к окну и сделал вид, что внимательно читает.

Шаги в коридоре стихли, но зато… Зато скрипнула дверь. Кто-то стоял у порога.

(Гм… «кто-то»…)

— Мэтр?! — Возглас Дюбуа был удивленным и озадаченным. И… испуганным. Да-да, явно испуганным.

— Я. — Хозяин дома медленно повернулся и кивнул: — Да, это я, Дюбуа, доброе утро.

— Д-доброе утро, Мэтр… — Голос молодого человека чуть дрогнул.

Молниеносный укол:

— Что с вами? Вам плохо?

— Нет-нет, — пролепетал молодой человек. — Просто…

— Просто вы явились на службу, — снова кивнул Мэтр. — Я вижу, но… — Он положил книгу на стол. — Но должен сообщить вам, любезный, что с сегодняшнего дня вы у меня больше не служите.

Глаза Дюбуа округлились:

— Не служу?.. — И тут он посмотрел на то место на столе, где…

Где теперь ничего не было.

В голове бедняги, похоже, закружились тысячи мыслей, но Мэтр в единый момент прекратил это паническое роение.

— Вам что-то непонятно, Дюбуа? — ледяным тоном проговорил он. — Вам требуются какие-то разъяснения? Извольте: допустим, меня не устраивает… стиль вашей работы.

Лицо Дюбуа перекосила не то улыбка, не то гримаса.

— Литературный?

— И этот тоже. — Мэтр был бесстрастен, как статуя.

— Но…

— За расчетом придете завтра, — перебил юношу Мэтр и, усмехнувшись, добавил: — По-моему, у вас сейчас вид человека, ищущего пропажу. Вы что-то здесь потеряли?

Их взгляды скрестились, как шпаги. Миг тишины — и:

— Нет, сударь, — негромко произнес Дюбуа. — По-видимому, нет. Скорее нашел.

— Даже так? — поднял бровь Мэтр. — И что же вы нашли, позвольте полюбопытствовать?

Дюбуа кивнул:

— Охотно позволю. Старого негодяя.

Ни единый мускул не дрогнул на лике Мэтра. И голос его был ровен и величав.

— До свидания, Дюбуа. Напоминаю, что расчет получите завтра в кассе. — И Мэтр отвернулся к окну.

 

Когда шаги в коридоре стихли и снова хлопнула входная дверь, Мэтр почти бегом устремился в свой кабинет.

Там уже вовсю полыхал камин, и он вытащил из кармана халата ворох скомканных листов рукописи Дюбуа. Вытащил и долго стоял, глядя то на листы, то на красно-желтые языки пламени, а рука — рука дергалась и дрожала так, будто держала груз. Очень тяжелый груз.

И…

И она освободилась от груза.

А листки за считанные секунды превратились в клубок черных хлопьев, которые почти тотчас же рассыпались в пыль и развеялись невидимым прахом по темно-огненному зеву камина.

А потом…

А потом Мэтр грузно уселся в свое рабочее кресло и, водрузив локти на столешницу, рыкнул:

— Нет, друзья!.. Нет! Похоже, рано я поставил на вас крест!..

Он схватил перо и, обмакнув его в чернильницу, на миг задумался. Но тотчас решительно тряхнул головой, и перо опустилось на девственный лист бумаги:

 

«Часть первая

 

I

 

Письмо

 

(«Так-так, так-так… господи, ну как же начать?.. Ага… ага… Ну, ладно, допустим, вот так…»)

 

В середине мая 1660 года, в девять часов утра, когда солнце, начавшее уже припекать, высушило росу на левкоях Блуаского замка, небольшая кавалькада, состоявшая из трех дворян и двух пажей, проехала по городскому мосту, не произведя большого впечатления на гуляющих по набережной. Они лишь прикоснулись к шляпам со следующими словами:

— Его высочество возвращается с охоты…»*

 

Мэтр поднял голову и уставился на громадный собственный портрет на стене напротив. И вдруг погрозил ему кулаком:

— Мы еще повоюем, дьявол меня забери!.. — И вновь побежали по бумаге цепочки и вереницы слов и фраз. — Да мы еще!..

 

Дюбуа за расчетом не явился.

 

* Так начинается первый том заключительной части трилогии о мушкетерах Александра Дюма-отца «Десять лет спустя, или Виконт де Бражелон».

 

---

Юрий Митрофанович Кургузов родился в 1957 го­ду в Воронеже. Окончил исторический факультет Воронежского государственного педагогического института. В Центрально-Черноземном книжном издательстве прошел путь от корректора до директора. Возглавляет областной Дом литератора. Автор мистических, детективных, фантастических, реалистиче­ских произведений, сборника публицистики «Встре­­чи с эпохой» и др. Член Союза писателей России, Союза журналистов России, Международной Ассоциации писателей и публицистов. Лауреат премии журнала «Подъём» «Родная речь», литературной премии «Коль­цов­ский край». Живет в Воронеже.