Соленые крошки

Я выхожу на крыльцо. Раннее утро схватывает прохладой. Ежусь, раздумывая, не вернуться ли за кофточкой? Но не решаюсь: старшая сестра сразу же оставит дома. А мой план — встретить первой маму, уехавшую на рассвете в райцентр за почтой. Жду, как всегда, ее возвращения. Надеюсь, что снова будет от отца письмо, а в нем рисунок: наши бойцы бегут и стреляют из автоматов по фашистам, а черные «мессершмитты», объятые пламенем, падают на землю.

Деревенская улица тянется далеко и обрывается у оврага. Почему его называют Голым — мне непонятно. Склоны оврага заросли густым кустарником. Зато мне нравится название нашего колхоза — «Прогресс». Живем мы здесь почти год. Мы — это мама, бабушка, сестры, брат и я. Наш поселок под Курском занят фашистами. «Эвакуированные», — жалостливо говорят здешние женщины, когда мы с мамой разносим под вечер почту. Они гладят меня по голове, предлагают попить топленого молока.

Солдатские письма-треугольники мама отдает мне. Я мчусь вперед, а у калиток стоят в ожидании люди. Я громко кричу:

— Письмо! Получите письмо!

Казенные четырехугольники, склеенные тонкой ленточкой бумаги, мама отдает сама. Она всегда идет медленнее обычного и держит бумажку, словно это раскаленная головешка. У дома останавливается, а мне передает очередной треугольник. На этот раз я бегу дальше, оглядываясь, в глазах пощипывает от набегающих слез. Знаю, что сейчас за моей спиной раздастся горестный крик, потому что четырехугольная казенная бумажка называется «похоронка». Это значит, что погиб на фронте чей-то папа, дядя или брат.

Я продолжаю свой путь вдоль бревенчатых домов. На улице тихо. Все работают в поле. Домоседничают и приглядывают за нами, ребятишками-дошколятами, наши старенькие бабушки. Вот в этом доме живет со своей мамой мой ровесник Вовка Петрусевич. Они приехали сюда из Белоруссии. А еще через два дома квартируют у бабушки Петровны две тети Фроси, которых прозвали Фрося-большая и Фрося-маленькая…

— Ты куда это бежишь, кнопушка, спозаранку? — спрашивает маленькая сухонькая старушка. Это Фоминична, подруга моей бабушки. Она держит за спиной вязанку хвороста. Ходила, видно, в лес. Сбросив хворост у забора, она садится на скамейку.

— Ну, что молчишь? Небось, от бабушки сбежала без спроса?

— Не-ет, — я мотаю головой. — Бабушка знает. Я маму иду встречать.

— Ну-ну, — недоверчиво тянет Фоминична. Потом оживляется. — Может, и мне весточку принесешь? Чего стоишь, беги.

Из-за оврага показывается подвода. Мама стоит на передке и нахлестывает лошадь. Я кричу:

— Письма привезла?

Она улыбается:

— Целых два! — в мамином голосе ликование. — От папы и от дедушки. Жив наш дедушка! Кшень освободили! Скоро домой вернемся!

На семейном совете решили, что бабушка, брат и я поедем немедля на родину. Наши вещи уложены в плетеную корзину, еда — в холщовую сумку. Мама отвозит нас на станцию и вечером сажает в пассажирский поезд. Утром следующего дня мы уже на пересадке.

Через полдня приезжаем в Воронеж. Ночуем на вокзале, в бомбоубежище. На рассвете идем через весь город на другой вокзал. Города, как такового, нет. Только стены домов с пустыми глазницами окон и груды ржавых кроватей. Надежды наши тщетны: пассажирские поезда еще не ходят. Нам удается проехать немного в солдатской теплушке отправляющегося на фронт эшелона. А дальше тридцать километров пешком…

Августовское утро бодрит легким ветерком. Проселочная дорога вьется с пригорка на пригорок среди полей, вид которых необычен: высокий бурьян да разбитые танки, пушки, самолеты. Километры тянутся за километрами. Я страшно устаю, начинаю хныкать:

— Бабушка, есть хочу!

Бабушка вздыхает, выгребая из пустой холщовой сумки крошки хлеба, перемешанные с солью, и отдает мне:

— Потерпи немного, скоро придем домой.

На закате показываются первые дома поселка. Бабушка становится на колени прямо в придорожную пыль, обнимает руками обочину дороги и целует ее, приговаривая:

— Здравствуй, родная земля! Здравствуй, кормилица! Изранили, избили тебя. Вылечим, милая. Улыбнешься снова нам, накормишь хлебушком.

ЗЕНИТЧИЦЫ

Светлой памяти участницы Великой Отечественной войны

Беловой Клавдии Васильевны и ее однополчан,

защищавших город Воронеж от немецко-фашистских захватчиков,

посвящаю

На рассвете командир приборного отделения Белов крикнул в распахнутую дверь землянки:

— Подъе-е-ем!

Девчата вскочили с нар, стали быстро одеваться.

— Поспали-то всего два часа, — с досадой заворчала Шура Курындина, застегивая пуговицы на гимнастерке.

— Разговорчики! Выходи строиться! — снова раздалась команда лейтенанта. Девушки выбежали из землянки, построились. Свежий ветерок обдувал их сонные лица. На востоке уже означилась алая лента зари. Глядя на нее, Клава думала о доме: «Как так в Абрамовке? Мама теперь, наверное, корову подоила и в стадо выгоняет… Вот бы парного молочка попить»! Она настолько размечталась, что не поняла, какое приказание отдал лейтенант.

— Ефрейтор Селина, вы что, команду не слышали?! — очнулась она от громкого голоса командира. — Марш за ломом! Новое укрытие будем делать. Разойдись!

Вдалбливаясь ломом в твердую землю, Клава не могла сдержать слез. Они бежали по щекам и капали на комья. Ей некогда было их вытирать. Она только шмыгала носом и вздыхала, продолжая работать.

— Клав, ты чего расквасилась? — наклонилась к ней Маруся Фролова.

— Аню Попову и девчат-связисток жалко. Просто не верится, Марусь.

И они заговорили о вчерашней бомбежке, которая продолжалась почти день. Одна из бомб попала в укрытие связисток, где была и ее землячка-подруга Аня. Чтобы похоронить останки, собирали в буквальном смысле куски тел…

Закончив рыть укрытие, позавтракали. Клава мыла котелок, когда последовала команда:

— Воздух! По местам!

Она добежала до окопа и прильнула к объективу управления артиллерийским огнем.

— Вижу цель! Высота… — она стала передавать данные. И снова, как и во все дни обороны Воронежа, нарастал гул самолетов, грохот разорвавшихся бомб, свист осколков. В эти часы Клава не думала о том, что в любую секунду она может погибнуть. В голове была одна мысль: поразить вражеский самолет…

К полудню бомбежка внезапно прекратилась. Наступило подозрительное затишье. Командир батареи старший лейтенант Кабанов отдал приказ приготовить больше снарядов. Девушки спускались в склад и вытаскивали попарно тяжелые ящики со снарядами наружу. Вдруг странный гул привлек внимание зенитчиков. На мосту, совсем близко от ВОГРЭСа, показались танки. На них ясно просматривались кресты.

— Ой, мамочка, фашисты! Да как же это?! — запричитала Маруся Фролова, ставя край снарядного ящика на землю.

— Клав, немцы!

А Клава безмолвно смотрела на разворачивающиеся танки. Она никак не могла осознать, что враг уже в Воронеже. Опомнившись, прикрикнула на Марусю:

— Чего нюни распустила?! Быстро в окоп к приборам!

— Девчата, снаряды к орудиям! — раздался над ними голос Белова. — Пока нет бомбежки, таскайте снаряды, будем бить по танкам прямой наводкой. Орудия к бою!

И вот уже один танк завертелся на месте с подбитой гусеницей. За ним запылал второй, третий… Фашистские снаряды выли, осыпая при взрыве градом осколков и земли. Снарядные ящики приходилось подносить одной на спине по ходам сообщения. А вес ящика под семьдесят килограммов! Больше всего Клава боялась, что ее убьет прямым попаданием снаряда. Перед глазами все еще стояла страшная картина того, что осталось от Ани Поповой.

— Бедная Анечка, как мы мечтали побывать у тебя в Бутурлиновке в гостях, — шептала Клава, сгибаясь под тяжестью ящика со снарядами. Не успела она в очередной раз добежать до склада боеприпасов, как послышалось: «Воздух»! Клавдия бросилась в окоп и прильнула к прибору наведения. Вражеские самолеты разворачивались над городом. Вскоре заухали взрывы бомб. В окуляр прибора они виделись близко, рядом, и Клаве казалось, что бомбы сейчас посыплются на их позиции. Ей хотелось вжаться в дно окопа и ничего не видеть и не слышать. Но она продолжала вести наблюдение за самолетами и выкрикивать координаты для ведения огня по целям…

Уже глубокой ночью Клавдия и Маруся Фролова буквально вползли обессиленными в землянку и свалились на нары. Забывшись тяжелым сном, они не слышали ни гула самолетов, ни взрывов бомб и снарядов, ни того, что землянка ходила ходуном. Часа через два их разбудила Мария Дунаева с просьбой: «Смените нас, сил больше нет».

Клава вышла из землянки. Ее пошатывало. Направляясь к окопу, в ходе сообщения она столкнулась с лейтенантом Беловым.

— Клава, вот, поешь и попей, — офицер протянул два ржаных сухаря и фляжку с водой. — Уже светает. «Рама» только что пролетела. Значит, скоро снова налетят, будет жарко. Ты уж береги себя, — тихо произнес он, резко повернулся и ушел по ходу сообщения…

ПЕТРОВ ДЕНЬ

Однажды на летних студенческих каникулах я поехала навестить тетю Полю, сестру отца, которая жила в селе под Курском. Электричек тогда еще не было. Поэтому ходили местные поезда. Их называли рабочими. Несколько старых пассажирских вагонов тащил на небольшой скорости паровоз. Остановки на железнодорожной станции Мармыжи были долгими. Поэтому пассажиры успевали купить на местном базарчике у перрона нехитрую снедь. Торговали обычно вареной картошкой, огурцами, помидорами и фруктами. Мужчины предпочитали покупать вареных раков и тут же спешили в станционный буфет, где рыжая буфетчица неопределенного возраста наливала пиво в большие пивные кружки. Как только раздавался паровозный свисток, пассажиры устремлялись в вагоны, и рабочий поезд тихо плелся среди полей пшеницы, ржи и овса. По краю поля росли ромашки и васильки. Я открыла вагонное окно. Сразу потянуло запахом скошенного сена. Солнце клонилось к закату. И было слышно, как над полем перепела выводили полушепотом свое извечное «спать пора».

На станции меня встретила двоюродная сестра Валентина. Мы уселись в тарантас. Валентина взмахнула хворостиной и дернула вожжи. Смирная черная кобыла, запряженная в тарантас, тут же оживилась и потрусила по полевой дороге. Тетя Поля нас встретила у околицы. Она ожидала корову из стада, пасшегося весь день на заливном лугу речки. Мы расцеловались. «Ужин на столе, — предупредила она нас. — Валентина мне поможет управиться на базу, а ты посиди в горнице, не выходи во двор, а то у нас корова бодается». Я не сразу поняла смысл сказанного и с удивлением спросила: «А это как?» — «Ударить рогами может», — пояснила мне с улыбкой Валентина.

После ужина я уселась у открытого окна. Был теплый летний вечер. Большая желтая луна царствовала над затихающими окрестностями. Краски дня постепенно угасали, уступая место таинству ночи. И только недалеко от тетиного дома два женских голоса продолжали диалог. Он начался у двух соседок еще на закате солнца, когда мы приехали со станции. Как мне пояснила Валентина, соседки ссорились из-за того, что козы одной, Елены Михайловны Водовозовой, а по уличному — Водовозихи, забрели в соседский огород с утра, когда вторая соседка, Елкина Мария Петровна, а по уличному — Елка, отлучилась из дома в магазин. Оказывается, что ссора могла продолжаться долго и по традиции имела свою форму. В речи ссорившихся совершенно отсутствовал мат. А так как в селе все все знали друг о друге до седьмого колена, то ссорящиеся перечисляли все недостатки соседских родственников.

Первой сдалась Водовозиха, как пояснила мне сестра. Пошла доить коз. Елка еще какое-то время ходила по своему двору и что-то приговаривала. Через плетеный метровый заборчик хорошо была видна при луне ее высокая тень, метавшаяся от избытка возмущения. Но вскоре угомонилась и она. Валентина заплела в косы ленты и прихорашивалась у зеркала. Тетя Поля искоса наблюдала за ней, а потом сказала недовольным тоном: «К Витечке своему на свиданку собираешься? Не пущу!» — захлопнула дверь в горницу, где мы были, и закрыла с ее стороны на ключ.

Валентина села на кровать и расплакалась, стала жаловаться, что тетя противится ее встречам с Елкиным племянником. Слишком, мол, боевой и задиристый. Ей что ли жить, всхлипывала сестра. Я, как могла, успокаивала ее. Неожиданно окно в горницу с улицы бесшумно распахнулось, и в него мягко, по-кошачьи, впрыгнул человек. Валентина шепотом выругала его: «Вить, ты с ума сошел! Мать в любую минуту может войти. Она нас заперла на ключ». — «Храпит давно твоя мамаша, я проверил. Форточка даже дрожит от храпа». Парень также бесшумно выпрыгнул через окно на улицу и предложил нам: «Ну-ка, прыгайте сюда, девчонки! Пойдем огород городить. Завтра же Петров день». Мы вылезли тихо в окно и плотно закрыли его. Я спросила сестру: «А что означает «огород городить»? Она рассмеялась: «Сейчас увидишь». Мы шли по выгону в направлении пруда. Неожиданно мимо нас прогрохотала кем-то сдвинутая под уклон телега. Мы остановились. Увидев, как два парня тащат плетеный туалет, Валентина удивленно сказала: «Точно, как наш».

Я заметила, что на выгоне стояли чугунки, бочки, тачки, плетеные заборы и туалет. И тут до меня дошел смысл сказанных Витькой слов. К нам подбежали несколько парней и девчат. Они со смехом рассказывали, что смогли утащить от соседей на выгон. И тут неугомонный Виктор предложил: «Давайте над Водовозихой подшутим». Ребята пошептались между собой и побежали в направлении дома Водовозовой. Когда мы подошли к ним, калитка соседки была завязана проволокой. Виктор открыл форточку и прокричал: «Бабуля! Война началась!» Ребята стали колотить палками по железному забору. А потом все со смехом помчались на высокий холм за околицу.

Начинался рассвет. И всем хотелось посмотреть, как «играет» солнце. И вот уже алая полоса зари стала расширяться. Я стояла, затаив дыхание, и смотрела на начинавшееся великое таинство природы. И тут обратила внимание, что птицы на крыше школы, стоявшей у самой околицы, тоже все смотрят на восток. И как только брызнул первый луч восходящего солнца, птицы разом запели, приветствуя его. И когда солнце полностью появилось над горизонтом, его лучи, действительно, переливались всеми цветами радуги. Мы вернулись домой и хотели тем же путем влезть в горницу. Но окно было заперто изнутри. Валентина помрачнела: «Вот и допрыгались! Сейчас мать задаст нам с тобой за уход без разрешения». Мы робко вошли во двор. Насупленная тетя Поля разжигала самовар щепками. «Доброе утро, маманя», — буркнула Валентина. «Доброе утро, тетушка!» — как можно ласковее сказала я. Тетя Поля была доброй женщиной и отходчивой. И, действительно, тетя заулыбалась и сказала: «Садитесь завтракать, проказницы. Я вам блинчиков уже напекла. А мне пора корову выгонять в стадо».

Мы уже пили чай, когда вернулась тетя Поля. Она сказала встревоженно: «Девчата, что-то с Водовозихой случилось. Она коз в стадо не привела. Надо посмотреть». Мы похолодели, вспомнив, что забыли снять проволоку с калитки Водовозовой. И пошли боязливо вслед за тетей Полей к соседскому забору.

Увидев замотанную проволокой калитку, тетя всплеснула руками:

— Вот анчихристы непутевые! И надо же, что сотворили!

Водовозихи в доме не было, и коз тоже. Дверь была распахнута настежь. Мы остановились в недоумении: куда же она подевалась вместе со своими козами? И тут до нашего слуха донеслось пение со стороны погреба. Тетя Поля вбежала на погребицу и склонилась над лазом в погреб. Мы последовали за ней. Нашему взору предстала такая картина. Водовозиха стояла на коленях перед иконой Божией Матери и пела молитвы, а козы сгрудились вокруг нее.

«Елена Михайловна!» — позвала ее тетя Поля. Водовозиха посмотрела на нас и спросила: «А что, бомбежка кончилась? С кем война-то?» Тетя Поля грозно посмотрела на нас и молча полезла в погреб. Мы вытащили всех козлят и охавшую старушку из погреба. Опустив виновато головы, попросили прощения. Нам было стыдно за поступок ребят и за то, что мы их не остановили. А в это время тетя Поля растерянно спросила:

— Девчата, а где же наш туалет?!

И тут мы вспомнили, что видели, как его тащили двое парней, и все расхохотались. А Водовозиха вспомнила с улыбкой, как у нее однажды под Петров день увели на выгон корову. Вдруг тетя Поля замерла от удивления с открытым ртом. По улице шел, согнувшись, Виктор и тащил на спине наш плетеный туалет. После этого тетя Поля сдалась, и Виктор заслал сватов к Валентине. Петров день помог.

——————————

Генриэтта Михайловна Назина родилась в рабочем поселке Таловая Воронеж­ской области. Окончила факультет иностранных языков Орловского государственного педагогического института. Преподавала немецкий и французский языки в различных учебных заведениях, профессионально занималась журналистикой. Автор нескольких детских книжек и сборника рассказов «Соблюсти ду­шу», публикаций в столичной, областной и районной периодической печати. Живет в поселке Таловая Воронежской области.