Сохраняя чистоту и силу души

О том, что есть такой замечательный русский писатель Иван Бунин, я узнал 8 сентября 1962 года в Тарусе (городок на Оке в Калужской области) благодаря Константину Георгиевичу Паустовскому.

А дело было так. Мне исполнилось 23 года. Я работал инженером в одном из сибирских городов. Головное предприятие находилось в Москве. И вот я оказался в командировке на этом предприятии в течение августа-сентября. В свободное время читал недавно вышедшую книгу Константина Паустовского «Бросок на юг» из его автобиографической серии «Повесть о жизни». Мое поколение остро нуждалось в нравственных ориентирах и активно искало их. Паустовский тогда, в начале 1960-х, для многих юношей был таким нравственным ориентиром. Я в те годы жадно читал и думал о жизни. Был весьма недоволен и собой, и окружающей обстановкой. И вот выпали какие-то свободные дни, и я замыслил совершить свой «бросок на юг». Впрочем, «юг» был весьма условным. На электричке до Серпухова, потом часа три или четыре на катере по Оке до Тарусы, где в то время на даче жил писатель. К пристани причалили уже в темноте. Без проблем поселился в гостинице, где в те дни жили близкие Паустовскому писатели — Борис Балтер, Владимир Кобликов, Николай Оттен, Лев Кривенко и еще кто-то. А на следующий день, 8 сентября, в полдень, я по-молодому, довольно нагло, без приглашения, появляюсь на его даче.

Мы беседовали один на один в его рабочем кабинете, в уютном домике на высоком берегу реки Таруски, впадающей в Оку. Зная о том, что он недавно перенес очередной инфаркт и недавно выписан из больницы, я несколько раз пытался проститься. Но наш диалог все как-то плавно длился и длился. А после двухчасовой беседы Константин Георгиевич поднялся из кресла, достал с полки один из авторских экземпляров литературно-художественного сборника «Тарусские страницы» и подарил мне, сделав дарственную надпись. Эту книгу, одну из немногих, я пронес через всю жизнь, полную неустройств, потерь и переездов. Сборник, изданный в Калуге в 1961 году, к тому дню был уже запрещен и изъят из магазинов, библиотек и книгохранилищ. В нем среди четырех десятков авторов были Марина Цветаева, Наум Коржавин, Николай Заболоцкий, Булат Окуджава (повесть «Будь здоров, школяр!»), Борис Балтер, Юрий Казаков… Дарственную надпись Константин Георгиевич сделал не на титульном листе, хотя фактически был главным редактором сборника, а на двадцать восьмой странице, на которой начиналась глава «Иван Бунин» — из второй книги «Золотая роза». Это цикл очерков К.Г. Паустовского о тайнах писательского творчества и о судьбах творцов — замечательных писателей, поэтов, художников…

И вот в тот прекрасный сентябрьский день, уже сидя на высоком берегу Оки, я и прочитал теплый и восторженный текст одного прекрасного русского писателя о другом замечательном мастере русского слова — Иване Алексеевиче Бунине.

А с 1965-го по 1967-й издательство «Художественная литература» выпустило собрание сочинений И.А. Бунина в девяти томах, в темно-вишневом переплете. Жадно читал каждый том. И все во мне находило отклик и со-чувствие (считаю такое написание более содержательным). Я ужаснулся степени распада человеческих связей в повестях «Деревня» и «Суходол» и увидел в них предзнаменование событий 1917 года и их последствий. Художественные зарисовки впечатлений автора во время путешествий с прекрасной женщиной по морям и странам в цикле «Тень птицы» начала ХХ века читал с не меньшим интересом, чем полные светлого трагизма рассказы цикла «Темные аллеи», созданные в 1940-е годы, когда шла война и писателю было уже за семьдесят. С юности помню: если меня магнетизировали сочинения автора (стихи, проза, эссе), хотелось все узнать о его жизнетворчестве.

С начала 1970-х и в течение двадцати последующих лет обстоятельства жизни отдалили меня от всякого искусства. Надо было просто физически выживать. В 1987 году меня пригласили работать в литературную часть Кольцовского театра драмы. А примерно в 1993-м я почему-то оказался в составе выставкома при отборе картин для объединенной выставки художников Воронежской и Липецкой областей с названием «Бунинская Русь». Снова появилась возможность и даже необходимость вернуться к осмыслению творчества Бунина. Тем более, не за горами было его 125-летие в 1995 году.

Бурное и трагическое начало 1990-х запомнилось, помимо многого прочего, появлением в печати книг, ранее запретных, в которых открывались новые факты о России, о роли отдельных личностей в ее истории. Появились многочисленные воспоминания эмигрантов первой волны. Среди них — мемуары Ирины Одоевцевой, Андрея Седых (был личным секретарем Бунина в Нобелевские дни), Зинаиды Гиппиус, Нины Берберовой, Надежды Тэффи, Зинаиды Шаховской, Александра Бахраха и других, где приводились интересные свидетельства о Бунине французского периода. Наконец, были изданы дневники писателя под общим названием «Лишь слову жизнь дана», в которых появились и «Окаянные дни» — жутковатые описания 1918 года, которые, конечно же, не могли быть напечатаны в советское время. В журналах публиковались «Жизнь Бунина» и «Беседы с памятью» Веры Николаевны Муромцевой-Буниной, жены писателя. Вышел «Грасский дневник» Галины Кузнецовой, жившей в семье писателя, которую кто-то назвал «последним романтическим призом Ивана Бунина». До этого практически единственным событийным источником такого рода были честные и умные записки Александра Кузьмича Бабореко, посвятившего писателю всю свою подвижническую жизнь — книга «Материалы для биографии И.А. Бунина». Издали, наконец, в репринтном исполнении интереснейшую книгу-исследование «Бунин» эмигранта второй волны Юрия Мальцева, прежде напечатанную во Франкфурте-на-Майне в издательстве «Посев».

Особо сильное впечатление после всего прочитанного и узнанного произвела на меня в те девяностые годы впервые ставшая доступной читателю в России речь Бунина, произнесенная 16 февраля 1924 года. В тот день Иван Алексеевич Бунин выступил в Париже с докладом «Миссия русской эмиграции».

«Есть нечто, что присваивает нам некое назначение. Это нечто заключается в том, что поистине мы некий грозный знак миру и посильные борцы за вечные, божественные основы человеческого существования, ныне не только в России, но и всюду пошатнувшиеся. …Что произошло? Произошло великое падение России, а вместе с тем и вообще падение человека… Россия, поджигаемая «планетарным» злодеем, возводящим разнузданную власть черни и все самые низкие свойства ее истинно в религию, Россия эта уже сошла с ума…»

Поражала энергия текста. Энергия осмысления истории, выраженная к тому же высокохудожественным словом. Выходя на трибуну в тот субботний день в парижский зал, переполненный беженцами из России, автор его не мог не знать, что совершает поступок, ставя под удар благополучие и даже жизнь своей семьи и свою собственную. Интеллектуальная элита Запада, в то время активно поддерживающая Советскую Россию (Ромен Роллан, Томас Манн, Герберт Уэллс, Андре Жид и другие), после этой речи почти на десятилетие вычеркнула Бунина из списка возможных претендентов на Нобелевскую премию, о которой он так мечтал. Это означало нищету на долгие годы… Но иначе он не мог. Ему было тогда 53 года. Всего 26 дней назад в возрасте 53 лет скончался Владимир Ленин…

Суждения о ситуации в России, изложенные в речи 1924 года, не были просто эмоциональным выплеском потерявшего Родину талантливого человека. Он, как никто из всей плеяды русских писателей, хорошо знал психологию и русского мужика, и русского барина, а также — и так называемых революционеров. Живя в Париже с 1920 года, он страстно анализировал развитие событий в России. Не только по публикациям в многочисленной в то время эмигрантской прессе. Жуткие факты рассказывали только что вырвавшиеся из «русского ада» известные деятели.

3 февраля 1922 года Бунин цитирует, со слов философа Льва Шестова, недавно появившегося в Европе Андрея Белого (выехал в сентябре 1921 года): «Жизнь в России — дикий кошмар. Если собрались 5-6 человек родных, близких, страшно все осторожны, — всегда может оказаться предателем кто-нибудь». Интересно, что Андрей Белый восторженно принял февральскую революцию и посвятил ей поэму.

А вот еще одна запись в дневнике, в которой провидческие мысли Бунина о будущем России. «9 апреля 22 г. Разговор с Карташовым (богослов, министр Временного правительства. — Н.Т.). Он, как и я, думает, что Россия будет в иностранной кабале, которая, однако, уничтожит большевиков и которую потом придется свергать. В тысячный раз дивились, до чего ошалел и оподлел мир».

Такие дневниковые записи проясняют многое для нас, лишь недавно, в связи со столетием переворота, в который уже раз пытающихся вразумительно понять, что же все-таки произошло в России после октября 1917 года.

Миссию русской эмиграции и, в первую очередь, свою собственную, Бунин видел в том, чтобы сказать правду, открыть глаза цивилизованному миру на происходящее в России. А также в том, чтобы сохранять Россию в сердце своем и продолжать творить в духе, заповеданном лучшими образцами русской культуры. И то, и другое Бунин исполнил предельно честно и талантливо. За тридцать с лишним лет эмиграции до смерти в 1953 го­ду Бунин написал десять книг, в том числе автобиографический роман «Жизнь Арсеньева».

С юности исповедовал я еще в детстве вычитанную где-то житейскую максиму: «Слабые идут толпой. Сильные идут в одиночку». И еще одну: «Искусство, как и жизнь, слабым не по плечу». После всего прочитанного и узнанного о жизни и творчестве Бунина к 1995 году, возрос мой интерес к его личности, судьбе, к нравственным ориентирам, которые сформировали такого писателя. Чего стоит один тот факт, что не окончивший и четырех классов уездной гимназии (отчислен за неуплату), много лет живший в предельной нужде, вечный БОМЖ (как, кстати, и Пушкин), Иван Бунин стал известен всему миру, первый среди русских получил Нобелевскую премию по литературе в 1933 году.

Бунин и в самом деле с юности шел по жизни своим путем, «в одиночку». Первые два десятилетия ХХ века, годы активной творческой деятельности Бунина, характерны в России идейной борьбой множества партий. По этому поводу есть такая запись в дневниках: «Вся наша среда только и делала, что разбирала вопросы политические, литературные, общественные, и я принимал в этом горячее участие, — пишет он о своей московской жизни. — Но никогда и ни в каком политическом движении я не участвовал принципиально, понимая ограниченность любого из них. А меня — до конца жизни (и в эмиграции тоже) — обвиняли: то в анархизме, то в монархизме. Как они все не поймут, — ни к какой партии я не принадлежу, но приму все, что будет добром для России» (выделено мной — Н.Т.).

То же и в литературе в те годы. Каждое из многочисленных течений своими громогласными манифестами стремилось перекричать другие. Бунин критически относился к их творческим претензиям. Он считал, что в сочинениях многих литераторов конца ХIХ — начала ХХ века «исчезли драгоценнейшие черты русской литературы: глубина, серьезность, простота, благородство, прямота». И остался верным продолжателем пушкинской традиции — как в поэзии, так и в прозе. К сожалению, Бунин-поэт и до сегодняшних дней остается недооцененным по заслугам.

Чувство особости пути и взглядов его на ценности жизни особенно ясно выражено в такой записи: «Так всю жизнь не понимал я никогда, как можно находить смысл жизни в службе, в хозяйстве, в политике, в наживе, в семье… Я с истинным страхом смотрел всегда на всякое благополучие, приобретение которого и обладание которым поглощало человека, а излишество и обычная низость этого благополучия вызывали во мне ненависть — даже всякая средняя гостиная с неизбежной лампой на высокой подставке под громадным рогатым абажуром из красного шелка выводили меня из себя». Право же, сегодня такая запись какого-то «благополучного» читателя может навести на мысль об умственном и прочем неблагополучии автора… Но, как говорится: каждому — свое!

В 1990-е годы интерес к его творческому формированию даже в какой-то степени перевешивал интерес к бунинской прозе и поэзии. Вернее, в его сочинениях, помимо эстетического наслаждения изящным, точным и строгим слогом, я искал подтверждения также его человеческой индивидуальности. Поступки. Важно, кого человек выбирает в учители. Были выбраны — Лев Толстой и Антон Чехов. Бунин практически всю жизнь писал о Толстом и Чехове. Девятый том темно-вишневого издания начинается большим очерком «Освобождение Толстого» и продолжается очерком «О Чехове».

Я увидел: Бунин формировал себя, свою особость, свои принципы «с младых ногтей». Своей возлюбленной Вере Пащенко, родители которой отвергли юного Бунина, потому что он был беден и не имел «места», он признается в апреле 1891 года: «Нет, ей-Богу, буду должно быть человеком. Только кажется мне, что для этого надо не «место», а сохранить, как весталке, чистоту и силу души…» (выделено мной — Н.Т.). Было ему в то время двадцать лет.

А в 26 лет Бунин пишет Толстому письмо-исповедь, в котором звучит недовольство собой, уровнем своих знаний, дисгармоничностью отношений с людьми, просит совета и помощи.

Никакие испытания, никакая нужда не могли заставить Бунина изменить своим принципам остаться человеком «чистой души». Вот любопытный факт. 2 марта 1918 года он записывает в дневнике: «Новая литературная низость, ниже которой падать, кажется, уже некуда: открылась в гнуснейшем кабаке какая-то музыкальная табакерка — сидят спекулянты, шулера, публичные девки и лопают пирожки по сто целковых штука, пьют ханжу из чайников, а поэты и беллетристы (Алешка Толстой, Брюсов и так далее) читают им свои и чужие произведения, выбирая наиболее похабные… Алешка осмелился предложить читать и мне, — большой гонорар, говорит, дадим». А позднее, в 1949 году, о том же «Алешке» написал замечательный очерк «Третий Толстой», в котором высоко оценивает его как писателя и с теплотой и предельной объективностью говорит о его человеческих качествах.

Обо всем этом я жадно и заинтересованно читал, и во мне возникала фигура творца редкой породы, человека по-настоящему сильного, который жил и творил по «гамбургскому счету». Я увидел, что главной чертой в его творчестве и в его жизни было непрерывное самосовершенствование, опирающееся на ценности духовного и нравственного плана. Ведь есть немало и среди писателей, декларирующих в своих текстах призывы к доброте и милосердию, таких, которые в жизни позволяют себе беспредел по отношению к окружающим их людям.

Весьма интересным и содержательным с точки зрения драматургии мне увиделся французский период его жизни. В новых, порой очень тяжелых условиях, Бунин оставался верен своим принципам. Вот пример. В конце тридцатых и в сороковые годы для существования его семьи собирали деньги по подписке. Этим обстоятельством был очень удивлен Ромен Роллан и другие его соотечественники, которые полагали, что на полученную в 1933 году Нобелевскую премию можно было прилично существовать до конца жизни. Но ведь они не знали, что значительную часть этой премии Бунин роздал нуждающимся эмигрантам из России в течение двух лет после ее получения.

И вот наступил 1995 год. 125-летие Ивана Алексеевича Бунина. В театре к тому времени был основан фонд «Кольцовский театр». Главной целью его было привлечь внимание воронежцев к сохранению разрушающегося здания на исторически сложившемся месте. В рамках его деятельности появилась «Гостиная, 131». Инициативная группа артистов устраивала в фойе второго этажа благотворительные музыкально-литературные вечера. Была создана интересная программа, посвященная бунинскому юбилею. Ведущий в то время актер театра заслуженный артист России Евгений Малишевский великолепно читал рассказ «Кавказ». За­служенная артистка России Елена Гладышева читала «Легкое дыхание». Молодая актриса Виктория Стеганцева исполняла, аккомпанируя себе на гитаре, сочиненные ею романсы на стихи Ивана Бунина. Лауреат международных конкурсов пианистка Лариса Вахтель играла фортепьянные сочинения Сергея Рахманинова. Дружеские отношения великого композитора и великого писателя продолжались много лет.

В этой творческой компании мне была отведена роль ведущего. С этой программой мы выступали в Липецком драмтеатре имени Льва Толстого по приглашению его художественного руководителя, народного артиста России Владимира Пахомова осенью 1995 года, когда там отмечались «Бунинские дни в Липецке». Та же программа звучала со сцены драмтеатра в Ельце, городе, где Бунин учился в гимназии и который подробно описан в его «Жизни Арсеньева».

Имеет, наверное, смысл поведать и о таком факте. Летом 1995 года я заинтересованно вчитывался в обстоятельства жизни Бунина во Франции. Итогом в конце августа стала написанная мной пьеса «Русская любовь во Франции, или Париж, Жаннет и Бельведер». В ней среди действующих лиц, кроме Бунина, Вера Николаевна Муромцева-Бунина, Галина Кузнецова, Владимир Набоков, княгиня Шаховская, художники Наталья Гончарова и Татьяна Муравьева-Логинова, а также другие спутники его жизни. В то время у меня были хорошие отношения с художественным руководителем театра народным артистом России Анатолием Васильевичем Ивановым. В начале сентября я показал ему пьесу и сказал, что хотел бы поставить по ней радиоспектакль. Прочитав, он сказал мне незабываемую фразу: «Бери любых актеров!» Тут надо иметь в виду, что радиоспектакль — жанр особый. В том плане, что в слове, интонации несоответствие актера характеру проявляется более заметно, более резко, чем на сцене, где актер может быть «прикрыт» внешностью, светом, декорацией, музыкой, партнерами. В радиоспектакле ложь в интонации заметна резче. Поскольку в своей жизни я перепробовал, в силу обстоятельств, много специальностей и общался с большим количеством людей разной культуры и ранга, во мне развилось чувство того или иного человека на соответствие той или иной роли. И я, в сущности, знал, кто в труппе на какую роль подходит. На роль Бунина идеально подходил интеллектуального плана актер с великолепным голосом Евгений Малишевский. Роль его жены прекрасно исполнила впоследствии народная артистка России Татьяна Краснопольская. Княгиню Шаховскую органично сыграла заслуженная артистка России Татьяна Егорова. Молодую возлюбленную Бунина Галину Кузнецову трогательно и душевно воплотила Виктория Стеганцева, сочинившая и прочувственно исполнявшая под гитару в спектакле романсы на бунинские стихи. Вместе с молодой пианисткой Ларисой Вахтель мы подобрали в качестве музыкального сопровождения отрывки из произведений Рахманинова. Все названные актеры почему-то согласились участвовать в столь сомнительном мероприятии под руководством человека, по всем внешним показателям далекого от режиссуры. Начали репетиции 11 сентября. А 28 сентября 1995 года поздно вечером Воронежская телерадиокомпания записала в своей студии наш радиоспектакль. Разрешение дал ее руководитель Валентин Семенов. Записывал Владимир Ценк. Накануне дня рождения Ивана Алексеевича Бунина, числа 20 октября, 80-минутный радиоспектакль прозвучал в эфире воронежского радио.

А далее было вот что. В те годы Кольцовский театр был хорошо известен в Москве, участвовал в международных и всероссийских фестивалях. Радио России на сцене воронежского театра записывало постановки А.В. Иванова «Женитьба» и «Любовь по переписке» (моя инсценировка по повести В. Войновича «Путем взаимной переписки»). Мне по работе завлита довелось познакомиться, а потом часто встречаться с ведущей цикла «Театр у микрофона» Майей Романовой и радиорежиссером Верой Малышевой. Я попросил В.В. Семенова подарить мне копию моего радиоспектакля. Две большие бобины магнитной пленки передал в Москве Майе Яковлевне Романовой. Через некоторое время получаю от нее такую информацию: «Мы два раза собирали художественный совет. Спектакль нам понравился. Но студийный уровень фона совершенно не соответствует ГОСТу. Мы ждем японскую аппаратуру, которая позволит очистить текст от шумов». В общем, в итоге с 1996 по 2003 год наш радиоспектакль звучал в эфире «Радио России» хотя бы один раз в год.

Еще факт как результат прикосновения к творчеству Бунина. Летом 1995 года в течение недели я написал инсценировку повести «Натали», соединив в ней бунинский текст с его подходящими по смыслу и чувству стихотворениями. Должен признаться, что ни одна из попыток перенести известную повесть на экран и на сцену мне не кажется удачной. В творчестве Ивана Алексеевича Бунина, будь то стихи или проза, все-таки главное — душа человеческая, боль и счастье бытия. Вместо этого дается внешняя канва сюжета, не передавая чуда отношений между мужчиной и женщиной.

Я весьма благодарен Бунину за то, что он был в значительной степени ориентиром в трудные дни и минуты моей жизни. И таких, как я, надеюсь, немало в России. Пример его жизнетворчества дает надежду всем нам, что человек способен преодолеть темные силы и побуждения и выйти разумом и чувством к постижению Божественной истины, красоты и добра.

Так что и в этом плане миссия Ивана Алексеевича Бунина продолжается и сегодня.

Николай Николаевич Тимофеев родился в 1939 го­ду в городе Старый Оскол Курской области. Окончил Рязанский радиоинститут. Работал инженером, учителем физики. Литературный и театральный критик. Публиковался в журналах «Юность», «В мире книг», «Подъём», «Литературной газете». Автор радиоспектакля «Русская любовь во Франции» об И.А. Бунине, ряда театральных инсценировок, книги «Из древней тьмы… звучат лишь письмена» и других очерковых и краеведческих книг. Живет в Воронеже.