* * *

 На раннезимнее стекло

метелью лист прибит.

Его вело и волокло

так, что в глазах рябит.

Но безнадежный взгляд в окно

им утолен до дна —

в прожилках смерти как в кино

сквозная жизнь видна.

Напоминанием о ней

весь этот крупный план

пустых трудов и хмурых дней

с ночами пополам.

Невозмутимый глаз извне

следит, как бьется тьма

в настольноламповом огне

сходящего с ума.

Зрачок экрана строг и льдист,

и высверками льда

разукрупняет писчий лист

и застит без следа.

 

* * *

                                                 Х.Х.

 

Когда рамонский замок на замок

закрыли для латания фасада,

поэт провинциальный занемог,

и все сошлись, что так ему и надо.

Пил как свинья и более того —

смотрел на мир и вел себя по-свински —

не угощал с получки никого,

хоть и любил полакомиться виски.

 

Он жил на лоне, грубо говоря,

природы с исторической подсветкой,

где родственники прежнего царя

за каждой обнаруживались веткой.

 

И отдавалась родина внутри

красноречивой импортной изжогой,

когда под утро гасли фонари

над неисповедимою дорогой.

 

И рифмоплет с похмелья угорал,

и самолет снижался над поселком,

и выходил с принцессой генерал

к претенциозным елкам и сосенкам.

 

И реставрационные мужи

как дураки корпели над лепниной.

И что-то наподобие межи

обозначалось на дороге длинной.

 

Глухая тень ложилась поперек,

и забывались встречи и разлуки.

И получалось, что выходит срок,

когда слова забудутся и звуки…

 

И вот литература умерла,

и началась нелетная погода.

И замка освеженная игла —

смешное искупление ухода.

 

Аэропорт закрыт на карантин,

и в елисейских кущах сочинитель.

И что с того? Как будто он один,

кому сюртук не справили и китель.

 

И вместо слез — экскурсии одни,

и над землею — новая корона…

Но в чем печаль, когда труды и дни

прошли вдали от паперти и трона?

 

* * *

 Вот и осень исподволь подошла,

на лотках закуска подешевела.

В обрамленьи выжатого тепла

кореша теснятся осоловело.

 

Точно тени зыблются кореша

за летучим маревом паутины —

сигаретка, лавка, стакан ерша —

в летнем отблеске до глотка едины.

 

Жизнь очнулась в призрачном сентябре —

только тени тянут свои цигарки.

Знамо дело, выигрыш по игре,

по блажной любви ошалевшей парки.

 

Только сушь бессовестная во рту

от смешенья лиц и смещенья чисел:

кто-то взял и разом подвел черту —

до забвенья сбывшееся возвысил.

 

И оно пылает над головой

чистым спиртом яростного заката

за пустою лавкою угловой,

где ножом навек — имена и дата.

 

Но хороший спирт прогорает вмиг —

и ни дыма зрителям, и ни пепла.

И темно — как будто ватага их

от огня того навсегда ослепла.

 

* * *

 Индевеет стекло, западает движок.

На развязки пугливый сочится снежок.

Пепел кожу прожег.

 

По окраинным весям круги широки.

Сигарета как фикса у края щеки —

замерзать не с руки.

 

Что за ушлое лихо, дрянная беда

на костры новостроек заносит сюда —

велики холода.

 

То ли злая надежда на легкий ночлег,

то ль ночное смещение тутошних вех —

безнадзорный разбег

 

меж дежурных закусочных настороже

по ледку, где брезгливо в немом кураже

брезжут звезды-драже.

 

И уже не засечь разворота, угла,

за которым кривые дороги дотла

полночь выжечь смогла.

 

Над кварталами стоя кемарят дымы.

В черном инее тачка до самой кормы.

Славно в недрах зимы

 

говорить точно в бочку, глядеть словно в гать

и в потере пути находить благодать.

И другого не знать.

 

* * *

 Тогда Союз разводом занялся,

делением на околотки,

кругом бабла набухли завязи,

забултыхалось море водки.

Вернулась давняя и шалая

волна купанья в море крови.

И эта радость обветшалая

сполна вошла в обычай внове.

Теперь и вспомнить не предвидится —

на бражной, что ли, вечеринке,

где крыли наглое правительство,

иль у фонтана по старинке.

Возможных точек совпадения

изрядно было в эту пору —

там барышни вне поведения

давали жару и задору.

И в том и казус, и оказия,

что резус твой и крови группа

не допускали безобразия,

и время выглядело глупо.

Я тоже с ним дружил без рвения,

не совпадал по интересам,

аполитичной точки зрения

был празднолюбцем и балбесом.

Угар безделья и отдельности

витал над нашими телами.

Смолкали бесы оголтелости,

и слезы дали застилали.

Ведь в них, неясных, зрела заживо

смешного счастья недоимка —

ледащего, чумного, нашего —

и на душе копилась дымка.

 

А за душой копиться нечему —

по всем карманам ветер шарил.

Мы возвращались ближе к вечеру,

застолье свечкой украшали.

 

Дрожало пламя безутешное,

двойным дыханием гонимо…

И помрачение кромешное

как тень прокатывало мимо.

 

* * *

 Там цветами в девятнадцатом Шкуро

впечатлительные барышни встречали.

Генерал глядел нахально и хитро,

хоть и не без недоверья и печали.

 

Думал думу, где устраивать банкет.

По раскладу выходило, что в «Бристоле»…

И букет определялся на букет,

и катился под копыта поневоле.

 

Казачки вовсю глазели на девиц,

крыши ехали от визга и восторга…

Но лишь сутки на оттяжку без границ,

потому как лезли красные с востока.

 

Что за город? Он знаком и не знаком.

Но картинка забывается не скоро,

хоть шкуровцев как слизало языком

под ударами усатого комкора.

 

То-то было ликование — улет

горожанок в небеса от умиленья,

ведь отныне их урочище — оплот

и надежда трудового поколенья.

 

Сколько вспыхивало здравиц на веку,

что закончился почти как четверть века!

И хоть лозунги писали наверху,

в них лукавое проскакивало эхо.

 

Можно радоваться свету, можно — тьме.

А верней салютовать попеременно

и, проклятия суммируя в уме,

ожидать, когда сойдет вся эта пена.

 

А еще вернее помнить и не ждать,

сны просматривать, где все цветы да кони…

И проспав очередную благодать,

слепо здравствовать у бога на ладони.

 


Сергей Викторович Попов родился в 1962 году в городе Воронеже. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Печатался в журналах «Подъём», «Новый мир», «Москва», «Арион», «Интерпоэзия», «Дети Ра», «Литературная учеба» и других. Автор многих книг стихов и прозы. Лауреат Специальной Международной Волошинской премии, Международной премии им. Ф. Искандера, премий «Писатель XXI века», «Кольцовский край», фестиваля-конкурса «Русский Гофман». Член Союза российских писателей. Живет в Воронеже.