Ранней жимолости маленькая горстка

* * *

 Был февраль, да был таков —

лишь капели легкий лепет.

Девочка снеговиков,

под окном гуляя, лепит.

Производственный поток,

верно, выстроить решила —

на скамейку, на капот

продырявленной машины.

Нагребает снег сырой,

старый дом увеселяет —

словно свежей детворой

землю снова населяет…

 

Населяет — стало быть,

под невзгодою и взгодой

будет женщина творить,

что назначено природой.

А что малы да влажны,

ручки — сломанные ветки,

до апреля неважны

эти маленькие бедки.

Не разжалобишь прогноз —

и они не оробеют:

снова поутру мороз —

закалятся, загрубеют.

Устоят который раз

при обыденной погоде…

Лето красное у нас

тоже оттепели вроде.

 

* * *

 Напетое смолоду снова учить не надо:

я помню все песни Московской Олимпиады,

а если докапываться до глубины —

и песни Великой Отечественной войны.

А вовсе уйти в запамятные глубины —

возникнут из глины северные былины

и все проголосные, что я проголосил

по юности, хоть малолеткой не выносил.

Теперь малолетние мне говорят: «Папаша,

что было, то сплыло, сегодня эпоха наша.

Покуда раскапывал ты позапрошлый век,

мы корни пустили и вытянулись вверх…»

Теперь для почета особый искус и вкус,

а точкой отсчета Иосиф — не Иисус.

Мол, новая эра — мы все от нее возьмем,

а ваш чернозем, пардоньте, разит назьмом…

Не ведая броду, и в землю сглупа не суйтесь:

на севере сроду — суглинок, подзол и супесь,

а тот чернозем, что можно на хлеб ножом —

теперь за юго-западным рубежом.

И, может быть, овощу свежего урожая

земля до былого края и впрямь чужая,

а как сойдутся тертые калачи,

про новую географию помолчи.

Но сходятся молодые — ответить нечем:

я сорок на двадцать миллениумом размечен,

и, чтобы на той не кончиться стороне,

мне надо прожить на этой еще вдвойне.

Цепляйся, чем хочешь, коль надо, живи, хоть тресни —

до самого края, до волчьей прощальной песни,

и хоть завяжись узлом, вековой разлом,

как будто мостом, удерживая хребтом.

 

* * *

 Простором досыта наполнись,

пока наверняка века

перемолачивает поезд

глубинами материка,

где под корнями ходит море,

и орошается земля

на придорожном косогоре

фонтанчиками ковыля,

и, как процеженная ситом

через кедровые тела,

степь, рассеченная Транссибом,

голубовата избела.

 

* * *

 Земля суха до корочки. Июль.

На кухне — столкновение кастрюль:

нагреть воды и наварить варенья.

Когда уже горячую дадут?..

Обыкновенный ежелетний труд

со дня водопроводосотворенья.

 

Но есть иной — садовый домострой,

где бочки нагреваются жарой,

как тихоокеанские лагуны.

И сад лакает жадно, словно лось,

как будто проливается насквозь

она через подземные лакуны

 

туда, где новый день — через полдня,

где нет меня, а только часть меня

и, тоже словно лось на водопое,

киношный город ангельских кровей,

что с лету отзывается на «эй»

в потустороннем водоносном зное…

 

И возвращаются издалека

с попутным ветром только облака.

 

ЖИМОЛОСТЬ

 

Покупали сад, а словно по наследству

он достался нам вдали от суеты.

Там за яблонею рослой по соседству —

ранней жимолости давние кусты.

Впереди иных от радостного солнца

под живой его рекою световой

сизых ягод наливные веретенца

наполняются небесной синевой.

 

Но который год на памяти бороздка:

веретенец этих с каждого куста

набирается лишь маленькая горстка —

не распробуешь, по правде ли вкусна…

 

Покуражится весна порою майской

или смилуется — перемены нет.

Тоже требует заботы маломальской,

чтобы цвет не обращался в пустоцвет.

Но едва неистребимая природа

распечатывает солнечные дни,

вновь на жимолости с полуоборота

распускаются веселые огни.

 

Если даже наберется по наперстку

и опять ее на вкус не уловлю,

ранней жимолости маленькую горстку

я с тобою непременно разделю.

Пусть от первого весеннего отростка

будет помниться до ранних холодов

малость жимолости — молодости горстка,

обещание несбыточных плодов.

 

* * *

 Переменить, что было,

жизни вполне хватило —

треснувшую страну,

лопнувшую струну…

Ладно, что не жену —

должен на свете быть,

кого не переменить.

 

Жизни сухой остаток

вроде не больно сладок —

всего, что душа могла,

Родина не приняла.

Да есть еще кипяточка

на два или три глоточка.

 

Может, и слава Богу —

прожили понемногу,

сами держась собой…

Да не само собой —

на цыпочки привставали,

пальчиками доставали

среди взбаламученной глубины

прежние валуны.

 

* * *

 Повторяется, не обрывается

металлический голос в ночи:

— Осторожно, страна закрывается…

Берегись, говорит — помолчи…

 

Отыщу телогрейку на вате я:

как по осени — самое то…

Кто с какой стороны виноватее,

до конца не узнает никто.

 

Речи пламенны или матовы —

сколько лет и людей на распыл…

Если что — как портянки наматывать,

я еще до конца не забыл.

 

Кто с какой стороны нарывается,

где воистину меньше вранья?

Осторожно — земля порывается

воротиться на войны своя.

 

* * *

 Миновала лета половина —

зреет колос, птица не поет.

По эмали донышка малина

тихо колокольчиками бьет.

Листья не поспели для полета,

но уже родится в глубине

перезвон малиновый по лету…

Да еще, наверно, не по мне.

 

* * *

 Поведя на прохладе плечом,

ощути, как ребенок, спросонок:

запах груши едва различим,

запах сливы неслыханно тонок.

И, почуяв животную связь,

неподвластную точным наукам,

улови, как, перевоплотясь,

он становится светом и звуком.

 

---

Андрей Петрович Расторгуев родился в 1964 году в городе Магнитогорске. Окончил Уральский государственный университет и Российскую академию государственной службы при Президенте РФ. Кандидат исторических наук. Работал журналистом, госслужащим, в коммерческих структурах. Публиковался в журналах «Наш современник», «Литературная учеба», «Урал», «Север» и др. Автор 8 книг стихов, переводов и литературно-критических статей. Лауреат государственной премии республики Коми, премии журнала «Урал», литературной премии Уральского федерального округа. Член Союза писателей России. Живет в Екатеринбурге.