Поверенный природы

* * *

Запах теплых степей волгоградских —

Половецких, сарматских степей,

Силуэты палаток рыбацких,

Белый донник, татарник, репей.

 

У коричневой старой запруды

Словно свечки, грустят камыши.

Что ни отмель — то новое чудо,

Что ни берег — бальзам для души.

 

Удивляться никак не устану

Низкорослым ветрам продувным.

Если правда, что прахом я стану, —

Стать хотел бы я прахом степным.

 

И тогда — маргинал, беззаконник,

Потерявший и зренье, и слух,

Буду с вами, татарник и донник,

Сизый клевер, пушистый лопух!

 

* * *

Там утки плавали, и вкрадчивый камыш

Под ветром кланялся — и к осени все ниже,

Там рыла норку полевая мышь

И запах ивняка был явственней и ближе.

 

И мир причудливый пред взором возникал —

Песчинки, камешки, доверчивые травы,

И сногсшибательный лягушечий вокал

Под вечер долетал до сумрачной дубравы.

 

Там тайны жуткие вода открыла мне —

И я расписку дал об их неразглашенье —

О ямах глинистых, песочной глубине,

Об узаконенной болотной тишине.

На сходку плавунцов я принял приглашенье.

 

Я понял — не сносить мне буйной головы,

Когда узнают ямы, буераки,

Что тайный заговор заносчивой плотвы

Раскрыли бдительные раки.

 

Они шептали мне: «Кругом враги воды,

Изгадить все хотят, и каждый враг опасен!»

Но я-то понимал, что нет у нас беды —

С водой мы заодно, и Божий мир прекрасен.

 

Там утки плавали, и холмики стогов

На поле брошенном, неприбранном, стояли.

Я всем сказать хочу, что нет у нас врагов,

Что всех троцкистов мы в сердцах насочиняли,

 

Придумали, и вся-то недолга —

Вот сломанный клинок, вот зеркала осколок.

Ты погляди в него — увидишь в нем врага?

Но войны все идут, и вечен мартиролог.

 

Зачем же ты, вода, открыла мне секрет,

Доверила свои таинственные коды?

И кто я для тебя? Какой такой поэт?

Я вечный твой должник, поверенный природы.

 

* * *

В траве земляника алеет,

Чихает хозяйственный еж,

И облако в небе белеет,

А в поле лоснится и зреет,

Полнеет красавица-рожь.

 

Глубокого неба колодцы

Двухвостые режут стрижи,

И в узеньком темном болотце

Смешные резвятся ужи.

 

И каждый свернувшийся ужик,

Что весел, отважен и лих,

Болотную тину утюжит

В сообществе юрких ужих.

 

Там кочка мягка, как подушка,

И средь узаконенной мглы

Скучает царевна-лягушка

В предчувствии острой стрелы.

 

* * *

Как мучнистый седой мотылек

Над увядшим пасленом порхает,

Так и жизни дарованный срок

Растворяется, тает и тает.

 

Да и стоит ли вечно порхать

Над поруганным русским болотом?

Уж не лучше ли в небе летать

Величавым ковром-самолетом?

 

В сонной речке резвится малек,

В чистом поле цветет василек,

Пыль стоит на дорогах Отчизны.

Но мучнистый седой мотылек

Что-то важное знает о жизни.

 

Знает то, что не знает другой,

В узколобой ночи дорогой

Заскорузлые башли считая.

И безбожно чернеет паслен,

И желтеет раскидистый клен.

…Скоро осень придет золотая.

 

* * *

Он покинуть совсем не жалел

Ни закат, что так долго алел,

Ни тебя, обветшалая пашня.

Уходить в безъязыкую тьму

Так, без друга, совсем одному,

Было вовсе не больно, не страшно.

 

И жену он покинуть был рад,

И любовницу Любу, и сад

С огородом, и сельские дали.

Даже книги — и те потерять

Не боялся. Ему ль не понять —

В многих знаниях — много печали.

 

Раньше, позже ли — что за беда!

Снегом был, а сегодня — вода.

Жизнь — комедия, грязная драма.

Но однажды он вспомнил о том,

Как мальчишкой играл в бадминтон,

Как купила волан ему мама.

 

И заплакал он, словно дитя,

Вспоминая, как жил он шутя,

Наплевав на судьбу-профурсетку,

В захудалом советском раю.

Вспомнил школу и маму свою,

Долгожданный волан и ракетку.

 

Там гусиные перышки в ряд

О свободе своей говорят,

Неразгаданной тайне полета.

Есть ли в мире Божественный План?

Без сомненья — ракетка, волан.

В этом есть запредельное что-то.

 

Боже, как он был счастлив тогда!

Из фонтанчиков била вода,

Тлело небо в лиловых накрапах.

Не пятеркой в его дневнике,

Не синицей в озябшей руке —

Счастье было — резиновый запах.

 

* * *

Несмотря на боль и скрежет,

Словно острые ножи

Небо пепельное режут

Черноглазые стрижи.

 

Пискнет мышка в узкой норке,

На болоте свистнет рак.

Грянет гром — на скользкой горке

Упадет в траву дурак.

 

В огороде молодуху

Испугает этот гром.

Перекрестится старуха

Над пустым своим ведром.

 

В ожидании парома

Я на пристани стою.

Может, Там я буду дома?

Что я вспомню в том краю?

 

Что я вспомню — счастье, горе?

Взмах чеченского ножа?

Дурака на косогоре?

Хвост раздвоенный стрижа?

 

* * *

Сосняк и пружинист, и колок,

И строен, что твой звукоряд.

И столько прилипло иголок

К коричневым шляпкам маслят!

 

И столько листочков прилипло

Ольховых, что просто беда!

Кукушка устало и сипло

Считает в чащобе года.

 

Родное мое бездорожье!

Залетных стрекозок слюда!

Однажды пред Ангелом Божьим

Предстану, и скажет тогда

 

Мне Ангел, что в век озверевший

Барыг и безумных вождей

Не грех, что сосняк побуревший

Я больше любил, чем людей.

 

Поэтому с чувством ребенка

Я вижу сплетенье корней

И трогаю шляпку масленка,

Сухие иголки на ней.

 

---

Евгений Ростиславович Эрастов родился в 1963 году в городе Горьком. Окончил Горьковский медицинский институт и Литературный институт им. А.М. Горького. Доктор медицинских наук. Автор шести поэтических и четырех прозаических книг, а также многочисленных публикаций в периодике. Произведения переводились на английский, немецкий, испанский, македонский и болгарский языки. Лауреат многих литературных премий, в том числе им. А. Горького, им. М. Цветаевой, победитель ряда международных поэтических конкурсов. Член Союза писателей России. Живет в Нижнем Новгороде.