Перстень Ермолова

Припоминаю, что «всего Пушкина» планировали издать к 100-летию его гибели, то есть к 1937 году. Не получилось: издание Полного собрания сочинений А.С. Пушкина в 17 томах растянулось на много лет. Последний 17-й том вышел из печати в 1959 году.

Затем на его основе несколько раз издавали Собрание сочинений А.С. Пушкина в 10 томах.

В 1996 году Институт русской литературы (Пушкинский дом) Российской академии наук по заказу государственного газетно-журнального объединения «Воскресенье» выпустил Полное собрание сочинений А.С. Пушкина в 17 томах (в 24 книгах). Издание было приурочено к 200-летию со дня рождения поэта. Пополненное новыми материалами, оно значительно отличалось от академического издания 1937–1959 годов. Отныне исследователи могли не обращаться в архив Института русской литературы (Пушкинский дом) Российской академии наук. Материалы, хранящиеся в фондах Пушкинского дома и помеченные знаком «ОЦ» (очень ценно), благодаря этому изданию, стали доступны не только пушкинистам, но и более широкому кругу исследователей — преподавателям, студентам, историкам, писателям, журналистам, краеведам. В 1996 году газетно-журнальное объединение «Воскресенье», идя навстречу их пожеланиям, выпустило 18-й, ранее не издававшийся, дополнительный том с рисунками поэта. Для его выпуска был создан специальный оргкомитет. В него вошли известные литературоведы, такие, как Д.С. Лихачев, Н.Н. Скатов, потомок поэта Г.Г. Пушкин, генеральный директор газетно-журнального объединения «Воскресенье» Г.В. Пряхин. А в 1997 году был издан 19-й том, информационно-справочный. Он содержал указатели, каталог рисунков, путеводитель по Пушкину.

Именно это издание сочинений А.С. Пушкина помогло мне ответить на одну неразгаданную литературоведческую загадку. Приведенные ниже строки из «Путешествия в Арзрум во время похода 1829 года» на исследователей, живущих на Северном Кавказе, действуют завораживающе.

«В Ставрополе, — пишет Пушкин, — увидел я на краю неба облака, поразившие мне взоры ровно за девять лет. Они были все те же, все на том же месте. Это — снежные вершины Кавказской цепи.

Из Георгиевска я заехал на Горячие воды. Здесь нашел я большую перемену. В мое время ванны находились в лачужках, наскоро построенных. Источники, большею частию в первобытном своем виде, били, дымились и стекали с гор по разным направлениям, оставляя по себе белые и красноватые следы. Мы черпали кипучую воду ковшиком из коры или дном разбитой бутылки. Нынче выстроены великолепные ванны и дома. Бульвар, обсаженный липками, проведен по склонению Машука. Везде чистенькие дорожки, зеленые лавочки, правильные цветники, мостики, павильоны. Ключи обделаны, выложены камнем; на стенах ванн прибиты предписания от полиции; везде порядок, чистота, красивость…

Признаюсь: Кавказские воды представляют ныне более удобностей; но мне было жаль их прежнего дикого состояния; мне было жаль крутых каменных тропинок, кустарников и неогороженных пропастей, над которыми, бывало, я карабкался. С грустью оставил я воды и отправился обратно в Георгиевск. Скоро настала ночь. Чистое небо усеялось миллионами звезд. Я ехал берегом Подкумка. Здесь, бывало, сиживал со мною А. Раевский, прислушиваясь к мелодии вод. Величавый Бешту чернее и чернее рисовался в отдалении, окруженный горами, своими вассалами, и наконец исчез во мраке…»

Откроем 8 том Полного собрания сочинений А.С. Пушкина. В первой книге этого тома опубликован известный исследователям окончательный пушкинский вариант «Путешествия в Арзрум во время похода 1829 года», а во второй — ранние редакции того же произведения, по которым исследователи могут проследить, как Пушкин работал над текстом, увидеть его исправления, зачеркивания, вставки, сноски, пометки на полях, как менялось название…

Нас же интересует та часть текста, которая не вошла в окончательный вариант «Путешествия в Арзрум…» В Георгиевске 15 (27) мая Александр Сергеевич записал в тетради: «Путевые заметки 1829 г.» С этих слов начинаются записки Пушкина о его поездке на Кавказ и в Закавказье.

В первом варианте заметок находим: «С неизъяснимой грустью пробыл я часа три на водах; [с полнотою чувства разговаривал с любезными Же… и Жи… и старался изъяснить им мои печальные впечатления. Они меня поняли и дружески со мною распростились.] Я поехал обратно в Георгиевск — берегом быстрой Подкумки».

Вначале Пушкин пишет: «искренно старался передать им мои сердечные впечатления», потом вычеркивает слово «искренно», «передать» меняет на «изъяснить», а вместо «сердечные» ставит «печальные».

Кто такие «Же…» и «Жи…» и почему они с трудом, но все же «поняли» Пушкина? На каком языке разговаривал с ними поэт — на французском или на итальянском? В одной из редакций Пушкин записал: «Они меня поняли, по-дружески проводили до тележки, и я поехал обратно в Георгиевск…»

Критик О.И. Сенковский, профессор факультета восточных языков Санкт-Петербургского университета, писал об изучении Пушкиным языков: «Из языков он тогда в Лицее знал один только французский и весьма слабо латинский. После, уже в зрелом возрасте, выучился по-итальянски, по-немецки, по-английски и по-польски, и то в той степени только, в какой это знание было необходимо для чтения великих образцов поэзии и литературы…» Далее Сенковский отмечает, что Пушкин «к 1835 году свободно читал по-итальянски».

Отец поэта Сергей Львович, по словам первого биографа Пушкина П.В. Анненкова, «владея в совершенстве французским языком, сочинял на нем стихи так же легко, как француз, и дорожил этой способностью». По слухам, он составил целую книгу стихами и прозой, рассуждал в ней о современной русской литературе.

В семье поэта все изъяснялись по-французски. Маленький Александр и его сестра Ольга воспитывались вместе, говорили, писали и твердили уроки из всех предметов по-французски. П.В. Анненков отмечал, что библиотека отца поэта была наполнена французскими классиками XVII века и произведениями философов последующего столетия. К одиннадцати годам будущий поэт знал наизусть всю французскую литературу. Впоследствии для него было нормой писать письма по-французски жене Наталье Николаевне, генералу А.Х. Бенкендорфу, дочери М.И. Кутузова княгине Е.М. Хитрово, помещице из села Тригорского, соседке по Михайловскому, П.А. Осиповой…

Возвратившись с Кавказа в Петербург, он опубликовал в «Литературной газете» (1830, № 6) небольшой очерк «Военная Грузинская дорога» с подзаголовком «Извлечение из путевых записок А. Пушкина». Полностью текст появился в журнале «Современник» (1830, № 1), правда, под названием «Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года». И более при жизни Пушкина «Путешествие…» не печаталось.

Позднее издатели не раз обращались к этому произведению. После гибели поэта оно выходило на протяжении XIX века во всех наиболее авторитетных изданиях его сочинений под редакцией Анненкова, Смирдина, Павленкова, Ефремова, Морозова, Венгерова, Суворина и других. Несмотря на то что отрывок «Военная Грузинская дорога», как и все «Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года», при жизни Пушкина был напечатан с крупными цензурными изъятиями и ошибками, издатели не утруждали себя, продолжая печать текст «Путешествия…» с искажениями. Притом, что рукописные материалы, относящиеся к «Путешествию в Арзрум», в разные годы публиковались и на рубеже XIX и XX ве­ков были известны издателям. Среди них беловой автограф произведения, подготовленный Пушкиным для издания отдельной книгой; автограф отрывка «Военная Грузинская дорога», напечатанного в «Литературной газете»; автограф «Путевых записок» 1829 года; автограф отрывка из «Путевых записок», датированного «Арзрум, 12 июля 1829 года»; автограф первоначальной редакции «Предисловия»; цензурный экземпляр автографа «Предисловия»; первоначальная рукопись «Маршрута от Тифлиса до Арзрума»; писарская копия «Приложений» и «Маршрут от Тифлиса до Арзрума».

Обращает внимание на себя одна особенность пушкинского текста. Как в первых изданиях «Путешествия…», так и в изданиях, выходивших в конце XIX века, многие персонажи из «Путевых записок…» Пушкина все еще оставались анонимными. Читатели, открывавшие, например, томик сочинений, изданных А.С. Сувориным в 1887 году, встречали такие фразы: «На всякий случай я написал от имени всего нашего каравана официальную просьбу к Ч***, начальствующему в здешней стороне…» Или: «18 пар тощих, малорослых волов, понуждаемых толпою полунагих осетинцев, насилу тащили легкую венскую коляску приятеля моего О***»; «В Гергерах встретил я Б., который, как и я, ехал в армию…» В тексте «Путешествия…», предназначенном для печати, упоминается «г-н А.», то есть Александр Раевский.

В издании «Путешествия…» за 1986 год напечатано: «Здесь, бывало, сиживал со мною А. Раевский, молча прислушиваясь к мелодии волн…» В путевом дневнике Пушкин пишет иначе: «Здесь, бывало, сиживал со мною Н. Николай (Р)аевский), молча прислушиваясь к мелодии волн…» Справедливости ради следует отметить, что на Кавминводах Пушкину был ближе Николай Николаевич Раевский, 1804 года рождения. Со старшим из братьев — Александром Николаевичем Раевским, 1795 года рождения, поэт сблизился позднее, в Одессе.

По дороге в Арзрум Пушкину встречались люди, которых он представлял читателям по титулам, именам, фамилиям. Он писал и о совершенно случайных попутчиках, называя их также по именам, таких, как, например, князь Казбек из одноименной деревни, тифлисский банщик Гассан, молодой армянин Артемий, приглашенный поэтом в армию. А имена своих приятелей и знакомых Пушкин обозначал заглавной буквой фамилии, ставил многоточия, звездочки. Скрывал, не хотел афишировать свои встречи с сосланными на Кавказ декабристами? Но ведь «Г.С.» — генерал Стрекалов Степан Степанович, тифлисский военный губернатор. А встреченный Пушкиным в Гергерах «Б» — адъютант военного министра Бутурлина. Но они не имели отношения к декабристам.

Исследователь В.С. Шадури в книге «Пушкин и грузинская общественность» (1966) предположил, что Пушкин воспользовался сложным приемом зашифровки имен декабристов, и лиц благонадежных, для того, чтобы «спутать карты» своим врагам. Возможно.

Со дня первого издания «Путешествия…» прошло 189 лет. И за это время литературоведами проделана большая работа по расшифровке пушкинского текста. Но и в наше время, в начале XXI века, в тексте «Путешествия в Арзрум…» еще встречаются многоточия и звездочки. Например, до сих неизвестно, кого зашифровал Пушкин под именем «О***», которого назвал «моим приятелем».

Из Ставрополя поэт отправился в Георгиевск, а далее заехал на Горячие воды. В рассказе он употребляет местоимение «я»: «увидел я», «я заехал», «я карабкался», «я ехал берегом Подкумка». Но после отъезда из Георгиевска пишет: «мы отправились», «мы тронулись», «мы услышали глухой шум», «мы поехали»… Выясняется, что в оказии, следовавшей до Тифлиса, Пушкин упоминает графа Мусина-Пушкина и его родственника Шернваля, но встретил он его раньше: «В Новочеркасске нашел я графа Пушкина, ехавшего также в Тифлис, и мы согласились путешествовать вместе».

Граф В.А. Мусин-Пушкин — капитан, декабрист. Образование получил домашнее, в иезуитском пансионе, в пажеском корпусе. В 1816 году назначен в Бородинский пехотный полк. В 1817 году переведен прапорщиком в лейб-гвардейский Измайловский полк и назначен адъютантом к главнокомандующему I-й армии графу Ф.В. Остен-Сакену в Могилев. За короткий срок сделал успешную военную карьеру: в 1819 году он — подпоручик, в 1820 — поручик, в 1822 — штабс-капитан, в 1824 — капитан. Член Северного общества с августа 1825 года. После подавления восстания декабристов на Сенатской площади арестован в Могилеве 2 января 1826 и 6 января на полгода заключен в Петропавловскую крепость. По велению Николая I после шестимесячного заключения молодой граф был переведен из гвардии в один из обычных полков 25-й пехотной дивизии в Финляндии — в Петровский пехотный полк. В феврале 1829 года переведен на Кавказ в Тифлисский пехотный полк в том же звании. По дороге к новому месту службы и произошла его встреча с Пушкиным.

Владимир Алексеевич был старше Александра Сергеевича всего на один год: граф Мусин-Пушкин рожден в 1798 году, поэт Пушкин — в 1799-м. Владимир Алексеевич родился в семье графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина, открывшего российскому читателю «Слово о полку Игореве». К тому времени его уже не было в живых, он умер в 1817 году.

Вторым лицом, обозначенным в первом издании буквой «Ш», был Эмилий Карлович Шернваль, финляндец, зять упомянутого выше графа В.А. Мусина-Пушкина, брат известной красавицы Авроры Карловны Карамзиной.

Третьим человеком, следовавшим вместе с Пушкиным в Тифлис, был тот самый приятель под именем «О***», легкую венскую коляску которого еле тащили «18 пар тощих, малорослых волов».

Описывая свое пребывание в Тифлисе, поэт упоминает П.С. Санковского, издателя газеты «Тифлисские ведомости», первый номер которой появился 4 июня 1828 года. Газета выходила один раз в неделю и предполагала, как писал Главноуправляющий Грузией барон Г.В. Розен, «…сообщать России сведения о столь мало еще известном Закавказском крае и обратно знакомить туземцев с Россией и европейской образованностью».

Санковский, писал Пушкин, «рассказывал мне много любопытного о здешнем крае, о князе Цицианове, об А.П. Ермолове и проч. Санковский любит Грузию и предвидит для нее блестящую будущность».

Именно с благословения Санковского в «Тифлисских ведомостях», в номере от 28 июня 1829 года, была помещена заметка следующего содержания: «Надежды наши исполнились: Пушкин посетил Грузию. Он недолго был в Тифлисе; желая видеть войну, он испросил дозволения находиться в походе при действующих войсках и 16 июня прибыл в лагерь при Искан-Су. Первоклассный поэт наш пребывание свое в разных краях России означил произведениями славного его пера: с Кавказа дал он нам «Кавказского пленника», в Крыму написал «Бахчисарайский фонтан», в Бессарабии — «Цыган», во внутренних провинциях писал он прелестные картины «Онегина». Теперь читающая публика наша соединяет самые приятные надежды с пребыванием А. Пушкина в стане кавказских войск и вопрошает: чем любимый поэт наш, свидетель кровавых битв, подарит нас из стана военного. Подобно Горацию, поручавшему друга своего опасной стихии моря, мы просим судьбу сохранить нашего поэта среди ужасов брани».

Имя Павла Степановича Санковского, писателя, редактора газеты «Тифлисские ведомости», чиновника особых поручений при командире Отдельного Кавказского корпуса, генерал-фельдмаршале И.Ф. Паскевиче, в первой публикации «Путешествия…» Пушкин зашифровал буквой «С».

Описывая нравы и обычаи армянских и грузинских семейств, кахетинские и карабахские вина, лавки, полные турецких и персидских товаров, поведение русских офицеров и молодых титулярных советников, Пушкин отмечал, что и те и другие приезжают сюда за чинами и «смотрят на Грузию как на изгнание». Отсюда и приключения: «Граф С. и В., прослывшие здесь богатырями, обыкновенно пробовали свои новые шашки, с одного маху перерубая надвое барана или отсекая голову быку». В первом пушкиноведы узнали графа Николая Александровича Самойлова, вышедшего после блестящей военной карьеры в отставку в чине полковника и жившего после Тифлиса то в Москве, то в Киеве, то в Одессе. Самойлов был последним представителем своего рода. После отставки, как писал петербургский почтовый директор А.Я. Булгаков, Самойлов «прокутил почти полмиллиона рублей». Второй из окружения Самойлова под именем «В» остался неизвестным, хотя выяснение личностей, которых Пушкин встретил во время путешествия в Арзрум, занимает не одно поколение исследователей жизни и творчества поэта.

Нас интересует, с кем общался Пушкин на Водах, обозначив своих собеседников под именами «Же…» и «Жи…» Перечитаем полностью дневниковые записи, не вошедшие в «Путешествие в Арзрум…» В них содержится, на наш взгляд, гораздо больше информации о посещении Пушкиным Горячеводска в мае 1829 года, чем в публикации журнала «Современник»:

«Я нашел на водах большую перемену. — В мое время ванны находились в (бедных) лачужках, наскоро построенных. — Посетители жили кто в землянках, кто в балаганах. Источники, по большей части в первобытном своем виде, били, дымились и стекали с гор по разным направлениям, оставляя по себе серные и селитровые следы. — У целебных ключей старый инвалид подавал вам ковшик из коры или разбитую бутылку. Нынче выстроены великолепные ванны и дома. Бульвар, обсаженный липками, проведен по склонению Машука. — Везде чистенькие дорожки, зеленые лавочки, правильные партеры, мостики, павильоны. — Ключи обделаны, вложены камнем, и на стенах ванн прибиты полицейские предписания. — Везде порядок, чистота, красивость.

Что сказать об этом. — Конечно, Кавказские воды нынче представляют более удобностей, более усовершенствования. — Таков естественный ход вещей. — Но признаюсь: мне было жаль прежнего их дикого, вольного состояния. — Мне было жаль наших крутых каменистых тропинок, кустарников и неогражденных пропастей, по которым бродили мы в прохладные кавказские вечера. — Конечно, этот край усовершенствовался, но потерял много прелести. — Так бедный молодой шалун, сделавшись со временем человеком степенным и порядочным, — теряет свою прежнюю любезность.

С неизъяснимой грустью пробыл я часа три на водах; с полностью чувства разговаривал я с любезными Же… и Жи… и старался изъяснить им мои печальные впечатления. Они меня поняли и дружески со мною простились…»

Грусть и печаль, посетившие поэта, были навеяны воспоминаниями о его первой поездке на Воды с семьей генерала Раевского. Пушкин вспоминал Николая Раевского, сидевшего с ним на берегу Подкумка. Он всматривался вдаль, перед ним поднимался ввысь величавый Бешту, «окруженный горами, своими вассалами».

Полный впечатлениями и воспоминаниями о поездке на Кавказ в 1820 году, Пушкин торопливо запишет в тетради:

«15 мая

Все тихо — на Кавказ ночная тень легла

Мерцают звезды надо мною —

Мне грустно и легко — печаль моя светла

Печаль моя полна тобою».

Затем, это хорошо видно в рукописи стихотворения, поэт изменил первые строчки: в первой «ночная тень легла» заменил на «сошла ночная мгла», исправил еще раз на «идет ночная мгла»; во второй строке вместо «мерцают» написал сверху «восходят».

Все тихо — на Кавказ идет ночная мгла

Восходят звезды надо мною

Мне грустно и легко — печаль моя светла

Печаль моя полна тобою.

Третья и четвертая строки останутся без изменений. Позднее Пушкин изменит первые две строчки и перенесет место действия в Грузию:

На холмах Грузии лежит ночная мгла;

Шумит Арагва предо мною.

Мне грустно и легко; печаль моя светла;

Печаль моя полна тобою,

Тобой, одной тобой… Унынья моего

Ничто не мучит, не тревожит,

И сердце вновь горит и любит — оттого,

Что не любить оно не может.

Не побывай Пушкин второй раз на Кавказе, наверное, и не было бы одного из лучших лирических стихотворений в русской литературе.

Пушкин увидел будущий Пятигорск и в «диком его состоянии» и в начале больших его перемен, когда он превращался в уютный, чистенький городок европейского типа. Но верно и то, что и в двадцатые годы не все приезжающие на Воды жили в землянках и балаганах. С 1811 года калмыки, астраханские и саратовские татары ставили на Водах войлочные юрты. Проживание в юрте стоило 25 рублей, а за месячный наем квартиры с приезжающих брали по 250 рублей. Первый гражданский дом в будущем Пятигорске построил в 1812 году некий чиновник Чернявский, служивший в соседней Константиногорской крепости. Пушкин в свой первый приезд летом 1820 года жил в пятигорской усадьбе предводителя дворянства Кавказской губернии (одного из первых первопоселенцев КМВ) Алексея Федоровича Реброва. Об этом событии напоминает мемориальная доска, установленная на доме, сохранившемся до наших дней по современной улице Карла Маркса, 6.

Побывавший в 1825 году Павел Петрович Свиньин, писатель, историк, путешественник, собиратель древностей, первый издатель журнала «Отечественные записки», написал восторженный репортаж в «Северную пчелу»: «Нет почти недуга, который бы не мог быть исцеленным на Кавказе, самая старость отряхивает здесь свою дряхлость и шестидесятилетние больные получают бодрость юности…» Репортаж в виде письма к издателям «Северной пчелы», отмечали исследователи, больше напоминал сказку. Но в штабе Кавказского корпуса к сей сказке отнеслись с удовлетворением: репортаж П.П. Свиньина привлекал на новый южный курорт российскую гражданскую публику.

Начало большого строительства на Водах историки связывают с именем генерала А.П. Ермолова. Алексей Петрович был назначен Кавказским наместником в 1816 году. «Кавказ — это огромная крепость, защищаемая полумиллионным гарнизоном. Штурм будет стоить дорого, так поведем же осаду», — в этих словах Ермолова заключена целая программа его десятилетнего правления. Но кроме военных задач, Ермолову предстояло решать и гражданские задачи. Для этого нужны были люди, много людей, деятельных, инициативных, энергичных, чтобы привести «гибельный Кавказ» в процветающий край. Ермолов полюбил Кавказ, его природу и его суровую жизнь. Центром управления огромным краем была древняя, насчитывавшая едва ли не полторы тысячи лет, столица многострадальной Грузии Тифлис. На восток от Военно-Грузинской дороги лежали Чечня и Дагестан, на запад — Кабарда и Закубанье, на север — Кавказская губерния, преобразованная в 1822 году в Кавказскую область с четырьмя уездами — Георгиевским, Кизлярским, Моздокским и Ставропольским. И с центром в Ставрополе. Реформы по управлению краем начались сразу же, в первый год ермоловского правления. Повсюду началось возведение штаб-квартир на местах постоянной дислокации войск, перевод солдат из казарменного на полуоседлый, полуказацкий быт. В одном из донесений Ермолов писал Александру I: «Устрою казармы вместо убийственных землянок, госпитали, лазареты… Уничтожу многие из постов, куда назначение офицеров и солдат есть смертный им приговор…»

Побывав впервые в Горячеводске и, ознакомившись с положением дел на Водах, Ермолов с огромной энергией взялся за строительство на Кавказе лечебных и оздоровительных учреждений. Начало расцвета Горячеводска приходится примерно на 1823 год. Ермолов понимал, что для создания популярного курорта в предгорьях Кавказа нужны значительные затраты и, самое главное, «строить курорт надо с европейским размахом, с помощью способных архитекторов». И он обращается к графу В.П. Кочубею, управляющему Министерства внутренних дел России, с просьбой прислать «толковых архитекторов». По рекомендации управляющего на Кавказ прибыли архитекторы Бернардацци.

Чтобы покончить с беспорядочной застройкой вокруг Горячего источника по представлению А.П. Ермолова в 1822 году учреждена Особая строительная комиссия, на которую было возложено составление проектов, руководство сооружением зданий. Все новые постройки, разработанные под наблюдением архитекторов Джузеппе и Джиованни Бернардацци, выполнялись только в стиле классицизма и по составленному ими генеральному плану города Пятигорска.

Большую часть времени генерал Ермолов проводил в Тифлисе, поэтому наблюдение за строительством и благоустройством курортов на Кавказских Минеральных Водах он возложил на командующего войсками Кавказской линии генерала Георгия Арсеньевича Еммануеля (в среде московских и санкт-петербургских исследователей сегодня принято писать: Георгий Арсеньевич Эммануэль. — Н.Б.).

«В течение пятилетнего управления ген. Емануеля, — писал известный врач того времени Ф.А. Баталин, — Горячеводск совершенно преобразился: из невзрачного бедного поселения он превратился в чистенький беленький городок, до половины утонувший в зелени… В своих трудах по устройству Горячеводска Емануель нашел деятельных помощников в двух братьях Бернардацци, состоявших при Водах в качестве архитекторов от правительства, то были люди честные, деятельные, художники в душе и практики в деле… По их планам и под их надзором выстроился Пятигорск».

Современники отмечали, что бурная деятельность талантливых зодчих братьев Бернардацци на Кавказских Минеральных Водах выходила за рамки контракта, подписанного ими с правительством.

«Они, — писал владикавказский исследователь Г.С. Кусов, — создавали архитектурное лицо города, контролировали строительство, добывали камень, рубили лес для подогрева воды, пропагандировали свое детище с помощью рисунков, литографий, чертили планы. Разъезжали в поисках стройматериалов и котлов для подогрева воды по Кавказу и Росси. Из одной такой поездки братья привезли чугунные изделия, отлитые на луганском заводе в 1829 году».

В фондах Государственного литературного музея в Москве исследователь обнаружил литографию, выполненную по рисунку Иосифа Бернардацци. На ней запечатлено красочное графическое изображение центральной части города-курорта, который увидел Пушкин в свой второй приезд на Кавказ: на одном из пригорков фигура барыни, офицеры, наблюдавшие за двумя дамами с собачкой, поднимающийся в гору возок, открытый экипаж, богатая карета голубого цвета, возница с раскрытым зонтом на облучке. И все это на фоне добротных строений.

Братья Бернардацци не вернулись на родину, в Швейцарию. Они посвятили всю свою жизнь, свои знания и свое мастерство созданию курортов Кавказских Минеральных Вод. Делали они это бескорыстно, жили на скромное жалованье, не гонялись за чинами и орденами. Их подвиг по-настоящему оценил лишь Ермолов. Покидая Кавказ в мае 1827 года, он специально заехал в Горячеводск и вручил старшему из братьев алмазный перстень.

Не Ермолов ли посоветовал Пушкину познакомиться с братьями Бернардацци, когда поэт отправился на Кавказ во второй раз? В подробном плане горячеводских строений с перечислением домов того времени нет ни чиновников, ни военных с фамилиями, начинающимися на «Же» и «Жи». В архивных документах, в старых справочниках, в описаниях Кавказских Минеральных Вод итальянских архитекторов Джиованни и Джузеппе Бернардацци называют нередко русскими именами Иван и Иосиф.

Пушкин, видимо, собирался рассказать в «Путешествии в Арзрум…» о талантливых зодчих Кавказа. В его черновиках просматривается план этого рассказа: а) Горячие воды в 1820 году; б) появление на окраине России города-курорта; в) знакомство и разговор с зодчими Вод.

Во время подготовки «Путешествия…» к печати Пушкин сократил текст, отдельные его части переписал. Упоминание о любезных «Же…» и «Жи…» осталось лишь в черновиках его кавказского дневника.

На старом пятигорском кладбище, недалеко от места первого захоронения М.Ю. Лермонтова, на возвышении, откуда видна панорама центральной части Пятигорска, сохранился необычной формы памятник: каменная пирамида на постаменте. Утверждают, что именно здесь похоронены братья Бернардацци. Первым умер младший из братьев Джузеппе в 1840 году, вторым — старший Джиованни в 1842 году. Первому было 52 года, второму — 60 лет. Город помнит талантливых зодчих: одна из его улиц носит имя братьев Бернардацци. В книгах современных авторов по истории городов Кавказских Минеральных Вод обязательно упоминаются их имена и добрые дела.

Пушкин писал: «Кавказский край, знойная граница Азии — любопытен во всех отношениях. Ермолов наполнил его своим именем и своим гением…» Рядом с именем Ермолова стоят имена и братьев Бернардацци, которых Пушкин окрестил «любезными Же… и Жи…» О судьбе алмазного перстня, подаренного Ермоловым старшему из братьев Бернардацци, ничего не известно.

 

---

Николай Федорович Бло­хин родился в 1952 году на Ставрополье. Окончил отделение журналистики Ростовского государственного университета. Работал в средствах массовой информации Ставрополя, Волгограда, Луганска, Киева. Автор двадцати книг, среди которых «Лес и степь», «Изгнание Парад­жанова», «Ермоловский бульвар», «Черное золото Прикумья». Лауреат ряда литературных и журна­лист­ских премий. Живет в Ставрополе.