«Печаль и благодать» поэта

Годы мои уже клонят к итогам, и потому все чаще прикидываешь: а что в твоей жизни было определяющим и кто был опорой или ярким ориентиром? В поэзии для меня одним из таких ориентиров и опорой был и остается Александр Твардовский.

Поэт-фронтовик Михаил Тимошечкин, ставший россошанцем в 1960-е годы, сразу заинтересовал меня духовной и творческой близостью к Твардовскому. Я наглядно и теперь уж совсем рядом наблюдал, как классические традиции высокого реализма можно плодотворно использовать и в наши дни, не впадая в подражательность, а ответственно и бережно используя народное слово, народный взгляд и оценки. В Тимошечкине я почувствовал своего, близкого мне по духу и творческой манере поэта. Личное знакомство и общение не разочаровало, а укрепило это родство. Он стал одним из моих наставников если не в творчестве, то в гражданском становлении.

В период творческой «бузы» поэтов-шестидесятников, поисков новых или забытых форм и кумиров, новых идейных идолов, пересмотра и переоценки «звездными мальчиками» литературных традиций, ставшего модным эстрадного нигилизма, поэзия поэтов-фронтовиков во главе с Твардовским все же возвышалась мощной боевой крепостью среди пестрого и шумного разброда и шатаний. Критики в этой боевой обойме справедливо числили и Михаила Тимошечкина.

«Поэзия моя, ты из окопа», — эта строка Анатолия Головкова стала не только названием поэтического сборника фронтовиков, созданного Николаем Старшиновым, но и определением сущности творчества поэтов, шагнувших в кровавую войну со школьной скамьи и воспринявших те тяжкие испытания, гибель однополчан, свою пролитую за Отечество кровь с позиций рядового бойца из окопа. И тут восприятие и оценка во многом расходились не только со сложившимся официальным мнением, но и с точкой зрения «поэтов-лейтенантов», утвердившихся в послевоенной литературе благодаря талантам Семена Гудзенко, Давида Самойлова, Александра Межирова, Бориса Слуцкого, Булата Окуджавы и многих других. Их взгляды усилило и растиражировало советское кино, чьи деятели знали войну все же со стороны. Отчетливо стал виден перекос, переоценка многих гражданских ценностей. Это побудило Михаила Тимошечкина еще в 1961 году написать стихотворение высокого гражданского накала «Меня играют на экране», которое явило пример мужества и смелости автора. Сверхдальновидные редакторы не только не опубликовали эту вещь, но сделали из нее грозный ярлык, «табу», а творчество Михаила Тимошечкина стало «непроходным». Этот заговор молчания длился долго. А ведь он только выступил против извращения той самой окопной правды, против наметившейся тенденции к пересмотру и вольной трактовке фактов.

Хорошо, что позицию Тимошечкина правильно поняли поэты-фронтовики Николай Старшинов, Юлия Друнина, Владимир Солоухин, поэты помоложе — Николай Палькин, Николай Благов. Они давали ему общаться с читателем, печатали его стихи в популярных журналах, альманахах, антологиях, в том числе и в знаменитом «Венке Славы», где опубликованы четыре стихотворения нашего земляка. Имя поэта стало известным в стране.

Обидно только, что в Союз писателей приняли его поздновато, что сборников его стихотворений издано мало — всего три за шесть десятков лет творческой работы. Благо, что объемистый итоговый сборник вышел к 60-летию Великой Победы и 80-летию поэта.

Об этом сборнике и хотелось бы сказать слова благодарности и восхищения. Книга названа «Печаль и благодать». И хотя впереди стоит слово «печаль», в целом сборник оптимистичен, светел, жизнеутверждающ. Поэт ведет нас через печаль к благодати мира.

О фронтовых стихах Михаила Тимошечкина написано немало восторженных отзывов, многие из них уже стали песнями — высшая ступень признания. Верность правде, цепкая память на детали, на лица, на народное слово, гуманизм и высокое чувство солдатского долга в своей неразрывности ярко выделяют авторское «я» из множества даже самых талантливых поэтов и в то же время — не отделяют от сотен тысяч рядовых солдат великой войны.

Я подвигов в бою не совершал  —

С другими рядом я в цепи шагал.

На пыльных шляхах, кроткий волонтер,

Мозоли на ногах до крови тер.

В полях осенних чернозем месил

И грязь — по пуду! — на ногах носил.

На пулеметы белым днем бежал, —

И подвигов при том не совершал.

Не каждый прикрывал амбразуру грудью, шел на таран, ложился под танк со связкой гранат, но каждый солдат той великой войны «землю вращал ногами», свершая невероятно тяжкий труд, проливая кровь, слезы и пот, чтобы общими усилиями сломить, одолеть железного врага и свершить тот общенародный подвиг, имя которому — Победа.

Мерзлая озимь лежит за траншеями,

Свищет над степью картечь.

Воины, воины с тонкими шеями,

Как же вам жизни сберечь?

…Звезды еще никому не присвоены,

Озимь покамест ничья.

Милые, добрые, грозные воины,

С вами шагаю и я.

И вместе с автором таких пронзительных стихов шагаем и мы, его потрясенные читатели. Мы переживаем гибель воинов, вчерашних мужиков-пахарей:

Мать-земля, родная с колыбели,

Мягкую постель им приготовь.

Новые — с иголочки — шинели

Теплая пропитывает кровь.

Мы переживаем и за народную певицу Русланову, поющую под бомбежкой для отступающих солдат в суровый 1942 год на станции Валуйки, переживаем за мальчишек, которым бы «еще жить да жить», за расстрел незадачливого сержанта, возжелавшего подкормить своих солдат и ставшего мародером, переживаем за генералов и маршалов. Все это единое победное воинство: «Никакой награды им не надо, // Лишь бы только Родина жила».

И по-человечески понятно, почему автору так дорога правда о войне, почему он не хочет и не может предать подлинных героев, почему выступает против прямой лжи тех, кто сам пороха не нюхал и выдумывает собственную войну:

Смотрю опять: моя винтовка,

Мной пережитые бои.

Но только не моя сноровка

И все манеры не мои.

То я какой-то кислый с виду

И, изменив тем грозным дням,

Не верю, затаив обиду,

Ни командирам, ни вождям.

Но тут же, на переднем крае,

Когда огонь на полстраны,

Витиевато рассуждаю

О негуманности войны.

Просто поражаешься, что это написано еще в далекие 1960-е годы, а не сейчас, когда штрафбаты, заградотряды, особисты-палачи, гуманные трусы, пораженцы и дезертиры стали главными героями кино о войне. Как точно поэт все предвидел. За это его и возненавидели фальсификаторы-перелицовщики.

Живу с эпохой на ножах,

Но не затем, чтоб вызвать драку.

Я за нее ходил в атаку

На героических фронтах.

 

Учить ученых не берусь,

Но ведь пора и вскрикнуть громко:

Что оставляешь ты потомкам,

Эпохой вздыбленная Русь?

 

Вступаю с ней, с эпохой, в бой

Отнюдь не ради личной славы  —

Рву душу памятью кровавой,

Народа горестной судьбой.

Опять удивляют даты под стихами: 1967, 1979, 1989 годы. То есть еще до той сокрушительной ломки, какую всем нам доведется пережить.

Несмотря на общесоюзную известность, профессиональным поэтом Михаил Федорович себя не считал, говорил, что он поэт-любитель. В этом тоже внутреннее сходство с Твардовским, который не любил, когда его величали поэтом. И тут никакой рисовки нет. Это крестьянский взгляд на литературу, на жизнь, на людей, потом и кровью добывающих свой хлеб насущный и потому знающих ему цену. Вот главное, а стихи, песня — в редкие дни и минуты отдыха от хлеборобских забот.

Мне, например, трудно себе представить, что Тимошечкин мог бы написать такое: «Постелите мне степь, // Занавесьте мне окна туманом, // В изголовье поставьте ночную звезду». Стихи молодого Ярослава Смелякова ярки, талантливы, но они из другого художественного мира, из другого представления о роли Слова. Хотя я беру автора не самого далекого по мировосприятию, по гражданской ответственности от героя моих заметок.

Деревенский человек, поэт крестьянских корней, как правило, стесняется книжной красивости, она выбивается из его духовной гармонии. Оголенная правда, земные детали, нелюбовь к высоким словесам, восприятие той же войны как вынужденной тяжкой и кровавой работы. Можно говорить, что это идет еще от великого «Слова о полку Игореве», где битва сравнивается с молотьбой или с кровавым пиром, хотя это тоже не по-крестьянски выспренне. Мне, например, ближе для понимания народного восприятия войны капитан Тушин из «Войны и мира» или шолоховские солдаты, которые сражались за Родину неброско, терпеливо и воистину героически. Свой окоп, своя винтовка, свой котелок, свои гранаты, которые Стрельцов перед вражеской атакой гладит, перекладывает с места на место, стараясь скрыть великое волнение и страх перед смертным, может быть, последним боем. Оплакивание потерянного солдатского кисета в «Василии Теркине», которым прикрывается страшное, непоправимое горе солдата от потери семьи и родимых мест, брань иссеченного осколками Звягинцева в адрес бездушных докторов, прикрывающая невыносимую физическую боль. Такое не придумаешь, такое надо было увидеть, пропустить через сердце художника. Снайперская точность деталей, подсмотренных в жизни и суровая правда бытия, которая встает из этих деталей, поражают читателя.

Великая война неохватна для одного человека, будь он даже гениальным художником. Тут как в притче о слепцах и слоне. Кто что ощупал, то и представил, то и обрисовал. Рядовому Виктору Астафьеву война предстала бессмысленным кровавым месивом, а солдаты — почти неуправляемым пушечным мясом («Прокляты и убиты»), солдаты Андрея Платонова, «одухотворенные люди», и шолоховские солдаты погибают в боях осмысленно, видя в этом свой крест, свою горькую судьбу, понимая, что без смертей и крови врага не одолеть. А одолеть необходимо, ибо враг топчет твою землю, убивает и насилует твоих родных, сжигает твои города и села.

Не шутки шутить, не людей смешить

К тебе вышел я теперь, бусурманский сын,

Вышел я на смертный бой,

на последний бой.

Вот это ощущение войны как правого дела, как отплаты за поругание было свойственно большинству воинов, оно было основой духовной силы. Потому и победили. И это ощущение проходит через поэзию Тимошечкина о войне. Его солдаты — не слепое пушечное мясо, без каждого бойца «народ неполный», каждый — неотъемлемая частица своего народа.

Не знаю, не желание ли спустя десятки лет увидеть войну с новых позиций — командирских, штабных, а то и с позиций Ставки Верховного Главнокомандования — побудило потом Михаила Тимошечкина заняться краеведческим поиском и летописью военных событий буквально по дням. Ему, видевшему войну из окопа, были и карты в руки. Он хотел проследить, как верховные замыслы воплощались, спускаясь до блиндажей и солдатских окопов.

Краеведческий поиск, в который журналист и учитель истории Михаил Тимошечкин погрузился в последние годы жизни, стал для него главным смыслом существования. И подобное ощущение свойственно не ему одному. Знаменитый Сергей Сергеевич Смирнов лично разыскал более 400 защитников героической Брестской крепости, восстановил и защитил их честные имена. Самым важным своим делом считали поиск погибших и живых героев войны учитель-краевед из села Новая Калитва Иван Иванович Ткаченко, установивший имена более двух тысяч воинов, погибших в операции «Малый Сатурн», учителя Владимир Семенович Руденко, Василий Иванович Цимбалист.

Я тоже оказался причастен к установлению имен около 150 воинов, погибших за мою деревню Новопостояловку в январе 1943 года. Судьбы этих воинов, их родственников стали частью и меня самого. И я хорошо понимаю Михаила Федоровича Тимошечкина, всей душой ушедшего в эту работу.

Есть краеведение популяризаторское и поисковое. Тимошечкин — краевед-поисковик. Докопаться, установить истину, имена, сделать их достоянием общественности — это так трудно, но зато так радостно.

С чего все началось? Может, с небольшой полемико-краеведческой статьи «Битюцкий розыск» в журнале «Подъём» в начале 1960-х? Потом поиск документов, воспоминаний, установление погибших и живых участников Острогожско-Россошанской операции в январе 1943 года, значение которой было явно недооценено в нашей военной истории. Конечно, занимался этим не только Тимошечкин, но он один из первых. Постепенно вырисовывалась картина воистину судьбоносного крупного сражения за освобождение нашего края от фашистской оккупации. Цифры войсковых потерь с нашей и особенно с вражеской стороны красноречиво говорили о масштабах и значении этой битвы. Но в ней гибли конкретные солдаты («А это были все живые люди»), командиры, похороненные в безымянных братских могилах под обелисками. Надо было искать имена героев. «Никто не забыт, ничто не забыто» — эти крылатые строки Ольги Берггольц и стали девизом для поисковиков-краеведов всей страны в 60-е — 80-е годы прошлого века.

Документальная повесть Михаила Тимошечкина «Вслед за солнцем», вышедшая в Военном издательстве Министерства обороны СССР в 1968 году тиражом в 65000 экземпляров, тоже о боях за Родину. Она о Герое Советского Союза Михаиле Крымове и его боевых друзьях. Опубликованная в серии «Герои и подвиги», она нашла широкий отклик у читателей, получила высокую оценку критики. Две следующие документальные повести Тимошечкина «Утро офицера связи» о боях за Россошь и «Из пламени подвига» о геройской гибели экипажа самолета-бомбардировщика лейтенанта Михеева, протаранившего вражеский аэродром под Марьевкой, написаны по материалам событий, связанных с Острогожско-Россошанской операцией. Обе повести публиковались только в местной печати и не известны широкому кругу читателей, как и очерки о тех боях в январе 1943 года: «Замыслы и решения», «Удар от Кантемировки», «Бросок к Жилино», «Бой за Михайловку», «Танки — вперед!», «Атака», «Со Сторожевского плацдарма», «Ставка Верховного командования на Воронежском фронте» и другие.

Поисковые статьи Тимошечкина еще ждут своего издания отдельной книгой.

Когда появилась возможность, Михаил Федорович открыл на свои скудные средства газету «Русский фронт», где продолжал отстаивать свои взгляды на Вторую мировую войну, спорил с теми, кто видел в ней лишь гибель миллионов покорных властям солдат и не замечал Великой Отечественной войны, героизма и мужества советских воинов от солдата до маршала.

Десятки лет все свободное время, все отпуска Тимошечкин проводил в Подольском архиве Министерства обороны, в других архивах, перебирал штабные документы, наградные листы военных лет. И возникали имена, имена, имена… Героя Советского Союза танкиста Кобца, летчика Соколова, минометчика Мелентьева, награжденного за бои орденом Красной Звезды и получившего его спустя сорок с лишним лет благодаря поиску Тимошечкина и ходатайству юных краеведов Новопостояловской школы. И сколько таких волнующих эпизодов, сколько встреч с живыми героями боев было у воина-краеведа и поэта!

Искренне жаль, что богатейший поисковый материал его до сих пор мало востребован. А как нужна была бы его документальная книга во времена извращения нашей истории, клеветы на нашу армию и ее командующих.

Возвращаясь к книге его стихов, скажу лишь, что более цельного, целеустремленного автора я не знаю. Его краеведческий поиск, стихи, гражданская позиция в отстаивании «чести воинской и правды» — все неразрывно, все бьет в одну точку. Он побуждает нас гордиться своим Отечеством, своим народом, своей историей, учит видеть истинных героев не за морями, а рядом с собой.

Стихов-потрясений, стихов-открытий, стихов-надежд в сборнике «Печаль и благодать» большинство. О родной природе и любви, о родном селе и земляках, о горестной их судьбе, о лжевождях и фарисеях — обо всем поэт говорит ярко, образно и волнующе. После прочтения сборника остается в душе щемящая радость-боль. Гражданской смелости, мужества, воинской прямоты Михаилу Тимошечкину не занимать. «Все сгорит, а правда останется». Великие народные слова!

Поэзия Михаила Тимошечкина — ориентир и опора, в которых я не ошибся. Его имя для меня в одном ряду с Твардовским, Рубцовым, Тряпкиным…

В нашей жизни печаль и благодать идут рядом. Не впасть в печаль на трудном пути, верить в благодать грядущего — разве этого мало?

—————————————————-

Виктор Васильевич Беликов родился в 1940 году в селе Новопостояловка Россошанского района. Поэт, прозаик, переводчик, краевед. Окончил филологиче­ский факультет Воронеж­ского государственного университета. Работал учителем в школе, ответственным секретарем районной газеты. Автор книг «Тепло и боль земного бытия», «Охоты чудные мгновения», Член Союза писателей России. Живет в Россоши.