«Нам бы… не забыть, что мы люди, что мы должны быть…»
- 25.07.2019
Вот уже 45 лет нет с нами Василия Шукшина — ровно столько, сколько ему отвел Господь прожить на белом свете…
Преданный служитель России, Василий Макарович Шукшин (1929–1974) последовательно и настойчиво отстаивал в своем многогранном творчестве — будь то литература, публицистика или кинематограф — идею русского национального самосознания и высокой духовности, неустанно утверждал нескончаемость добра и безграничного великодушия соотечественников.
По Шукшину, душа каждого народа, в том числе русского, аккумулирует в себе таинственную сеть образов и понятий, как и язык, культура, религия, закладывает основу национального бытия, видения и осмысления мира, особенности национального мирочувствования.
Это вовсе не означает, будто Шукшин видел в исторических деяниях соотечественников некий высший мессианский знак, напротив, его творчество — это попытка оптимально приблизиться к пониманию гармонии мира и человека, осмыслить причины разрушения этой гармонии в самобытном национальном преломлении на примере драматической судьбы русского народа. Это скрупулезный анализ сложных, постоянно меняющихся душевных состояний, переливов, сотрясений и переживаний русских людей в самые критические, кризисные моменты истории, честное и объективное отображение рокового надлома русского характера под воздействием навязываемых ему извне негативных условий, обстоятельств и неудержимое стремление их преодолеть.
Познать душу русского человека в самых что ни на есть оптимальных катастрофических обстоятельствах — исконная традиция нашего национального искусства во всех его видах, жанрах и направлениях: вспомним шедевры древней русской литературы, «Слово о полку Игореве», воплощение трагических обстоятельств и испытание ими русской души в гениальных творениях Л. Толстого, Достоевского, Блока, Есенина, Шолохова, Леонова, Бондарева… В контексте этих художественных трагико-драматических традиций развивалось творчество Василия Шукшина на материале современной жизни России.
Осмысляя историко-трагедийный опыт России на протяжении ее многовекового развития, Шукшин приходит к заключению: как психика отдельного человека, так и душа народа, нации, подвержена тектоническим деформациям, которые периодически прорываются наружу взрывами демонической разрушительной силы, губительными для человека и общества, для всех сколько-нибудь существенных цивилизационных обретений. Особую опасность представляют разрушительные атаки не только извне — в виде войн и колонизационного порабощения, но и внутри общества, направленные на нравственное и национальное разложение народа.
За свою многовековую историю русский народ, быть может, более других народов подвергся опустошительным антицивилизационным атакам с целью полного уничтожения его самосознания, национального достоинства, духовно-нравственной прочности, а народ, лишенный этих живительных качеств, известно, уже не народ, беспамятное и бездумное население, некие манкурты, готовые легко расстаться с духовными обретениями своих предтеч. Такова в общих чертах сущностная историософская основа понимания Шукшиным прошлого и настоящего своего народа, служившая ему надежным мировоззренческим фундаментом в осмыслении человека и родной национальной истории.
Можно сказать, что нынче наступил качественно новый этап в изучении творческого наследия В.М. Шукшина. То, о чем не так давно говорили с осторожностью, с оговорками, словно бы опасаясь перехвалить самобытный талант Шукшина, ныне обнаруживает свою бесспорную и убедительную очевидность, а именно: философское мышление Шукшина, нашедшее наиболее сильное выражение в его остро разящей сатире («До третьих петухов») и историческом романе «Я пришел дать вам волю». К слову, название романа заставляет вспомнить крылатую пушкинскую фразу: «На свете счастья нет, а есть покой и воля». Воля, в понимании писателя, — это необоримое, вопреки всем препятствиям, обретение национальной и духовно-нравственной свободы личности в контексте сложных и противоречивых жизненных обстоятельств.
Намечается множество новых, весьма плодотворных путей научного понимания шукшинской прозы, среди которых наиболее многообещающим является изучение его творчества в аспекте традиций и новаторства, тесного взаимодействия с шолоховской эстетикой и художественными традициями Достоевского, Чехова, других классиков, ставящих в центр своих творческих поисков «маленького» человека (у Шукшина — «чудиков»).
Окончательно развеялись и, надеюсь, ушли в небытие обывательские легенды, среди которых самым жгучим и пошлым был миф о «полукультурности» «самородка» Шукшина. Шукшин — писатель-философ, мыслитель. Так надо ставить нынче вопрос и отталкиваться от него в толковании его художественно-эстетического и морально-этического идеала.
Лучшие критики и литературоведы правомерно выводят прозу Шукшина из классической традиции отечественной литературы. «Истоки шукшинского стиля восходят к пушкинской прозе, которая характерна занимательностью, стремительным развитием действия, крайней лаконичностью изложения, описательные картины занимают в ней мало места, детали и тропы используются чрезвычайно экономно», — отмечал профессор-филолог А. Огнев (Огнев А.В. Русский советский рассказ. М., 1978, с. 75).
В зарубежных исследованиях творчество Шукшина также, как правило, рассматривается сквозь призму классического опыта русской словесности, как образец необычайно яркого русского национального искусства.
«Феномен Шукшина — в способности повернуть живую, безыскусную картинку ее мудрой стороной, в активности нравственной позиции писателя, не знающей мелочей и компромиссов в главном, питается он одним корнем — русским национальным складом мышления», — пишет в своей книге «Василий Шукшин и русское духовное возрождение» (Нью-Йорк, 1990) Евгений Вертлиб, бывший ленинградский филолог и историк (Русский рубеж, 1991, № 4, с. 11).
Художественные творения Шукшина пристально изучают в США, Германии, Франции, Болгарии, Венгрии, Польше, Финляндии и других странах (Подробно см. об этом мою статью «Разин — лицо поэтическое. Историческая проза Шукшина» // Болгарская русистика. София, 1990, № 3).
Когда наступил неистовый шукшинский бум, то порой звучали осторожные голоса: бум, мол, скоро пройдет, и Шукшина забудут так же, как забывали многих скоропалительно модных, нечаянно вознесенных к вершинам славы авторов. В этом были свои резоны: Шукшину действительно грозило скорое забытье, если бы критика оценила его как бытописателя своего времени и не смогла заглянуть в потаенные глубины его художественного нравственно-философского мира.
Разумеется, эстетически самодостаточный читатель и сам, без посредничества критики, мог бы по достоинству оценить уже первые рассказы писателя, опубликованные в крупных периодических изданиях, но литературная критика 1960-х годов смогла распознать в нем весьма самобытного и перспективного художника слова и в своих высоких оценках не ошиблась.
В 1990-е годы писатель и в самом деле на некоторое время как бы ушел в тень, заслоненный огромными социальными катаклизмами в России — но не исчез. Сегодня же Шукшин обретает особый, ориентирующий нас смысл: на пределе безграничной откровенности писатель вновь и вновь заговорил об ответственности и муках нашего деформированного сознания. «Шукшин — художник, несущий в себе муку национального самосознания русского народа», — подчеркнул выдающийся литературовед XX века А.И. Хватов в своем памятном выступлении на Герценовских чтениях (г. Ленинград, Российский госуниверситет им. А.И. Герцена. 1991 г., 23 апреля).
Неистовый шукшинский вопрос «Что же с нами происходит?» во всей своей трагической сущности предстал сегодня, быть может, еще более обнажено и значимо, нежели в 1960–1970-е годы, когда гроза грядущих народных бед и потрясений еще только погромыхивала вдали и, казалось, ничего опасного в социальном плане не сулила…
В одном из своих последних интервью писатель тревожно обронил: «Вопросы расплаты за содеянное меня живо волнуют…»
Вместе с тем и сегодня критики и литературоведы порой упрощают творения Шукшина, исходя из обманчиво-ложной простоты и безыскусности его знаменитых рассказов о «чудиках». Это обманчивое ощущение мгновенно пропадает, как только начинаешь постигать нравственно-философскую глубину его воззрений, особенно цельно воплощенную в романе «Я пришел дать вам волю». Думается, именно в этом произведении писатель сумел достигнуть пика в своих многотрудных и нередко противоречивых творческих исканиях, связанных с постижением самобытной и «загадочной» русской души во всех ее трагических исканиях, духовных изломах и духовно-нравственных испытаниях.
«В.М. Шукшин был художником переломной эпохи. …Он отразил в своем творчестве проблемы, характерные для поворотного момента в развитии страны, — отмечают А.И. Куляпин и О.Г. Левашова в своем предисловии к Собранию сочинений В.М. Шукшина в восьми томах (Барнаул, 2009). — В начале XXI века стало в полной мере очевидно, что рассматривать Шукшина только как писателя-деревенщика невозможно, автор «Калины красной» в той же мере является представителем интеллектуальной, философской, «игровой» прозы второй половины XX века. Его эстетические пристрастия определились деревенским послевоенным детством, близостью к величавой природе Алтая, сложным восхождением к высотам духовной культуры, полемической позицией по отношению к ведущим культурным и идеологическим направлениям 1960–1970-х гг.» (См.: Горький, мучительный талант… Шукшин В.М. Указ. собр. соч., т. 8, с. 5).
На философскую природу художественного мышления писателя указывает И. Спиридонова: «В центре творчества Шукшина стоит проблема личности с ее вечной и всегда остросовременной драмой свободы и совести. …В судьбе и характере вольнолюбивого атамана (Разина. — В.Ю.) Шукшин искал ответы на самые проклятые вопросы своего личного и общенационального бытия» (Спиридонова И.А. Степан Разин Василия Шукшина //Русская литература. 1990, № 4, с. 18).
Об актуальной философской сущности шукшинского романа пишет Евгений Черносвитов: «Прочтите внимательно «Я пришел дать вам волю». Не только о конкретном историческом периоде России эта книга. Это настоящий духовный анализ, восхождение к истокам нашим: туда, за черту христианства, ко времени и месту наших предков… Шукшин чрезвычайно страшен для всяких лазутчиков и диверсантов, подрывающих основы нашей духовности. Уж больно они активизировались во время большой ломки, которая происходит в нашей стране. Вот один пример. Пущен в оборот термин «космическое сознание» и создан кентавр «русский космизм». И проглатываем, и не задумываемся. Власть космоса или земли. Третьего не дано. Шукшин-то выбрал второе. Он советует быть ближе к земле, приглядеться к ней повнимательнее, в микроскоп — тоже своеобразный символ земной ориентированности… А кому молятся лучшие шукшинские герои? Земной Божьей Матери. Приснодева у него — с глазами земной женщины. Шукшин не только духовник. Он провидец, ученый-политик. Если бы нашим парламентариям да прочитать как следует роман Шукшина «Я пришел дать вам волю»! Все пороки нашего государственного устройства там доступно изложены» (Черносвитов Е. Прорваться в будущую Россию // Учит. газета. 1990, № 43, с. 12).
«Я пришел дать вам волю», по выражению автора, «история души» одаренной личности, брошенной волею обстоятельств в кипящий котел событий. «Меня больше всего интересует «история души», — признавался писатель, — и ради ее выявления я сознательно и много опускаю из внешней жизни того человека, чья душа меня волнует…» (Шукшин В.М. Указ. собр. соч. в восьми томах, т. 8, с. 57).
Но почему все-таки «история души», то есть сложный, противоречивый и вместе с тем обаятельный внутренний мир Степана Разина столь больно волнует и тревожит Шукшина?
«В «Степане Разине» меня ведет та же тема, которая началась давно и сразу, — российское крестьянство, его судьбы, — пояснял Шукшин. — На одном из исторических изломов нелегкой судьбы русского крестьянства в центре был Степан Разин. Поэтому — Разин. …Я по происхождению крестьянин. Как только захочешь всерьез понять процессы, происходившие в русском крестьянстве, так сразу появляется непреодолимое желание посмотреть на них оттуда, издалека. И тогда-то возникает глубинная, нерасторжимая, кровная связь — Степан Разин и российское крестьянство. …Не менее глубокой проблемой был для меня и сам Степан Разин. Кто он, что он, каков он — не внешне, а по сути своей, по глубине, на это надо отвечать. С высоты трехсот лет фигура Разина гораздо сложнее, объемнее, противоречивее. В своем неудержимом стремлении к свободе Разин абсолютно современен, созвучен нашим дням. При всем том он остается человеком своего века» (Шукшин В.М. Степан Разин — легенда и быль // Лит. газ., 1970, 4 ноября, с. 8).
Как видим, обращение писателя к исторической теме, к образу Разина — закономерный итог его сложной творческой эволюции, плод глубоких раздумий об исторических судьбах русского крестьянства, наконец, попытка соединить в целостную нить прошлое и настоящее, вывести из истории в наш день непреходящие нравственно-философские поиски и конфликты, стремление их развязать, актуализировать, ответить на актуальные вопросы современности в свете прошлого.
Часы идут, дни бегут, а годы летят. Все больше растет интерес не только к самобытному и многогранному творчеству В.М. Шукшина, но и к его незаурядной личности, яркой и многотрудной судьбе.
Неожиданная, скоропостижная, горячо опалившая кончина Василия Макаровича 2 октября 1974 года, когда ему было всего-то 45 лет, в возрасте, который называют цветущим, потрясла Россию. Не случайно появилась экзотическая версия о насильственной гибели Шукшина: якобы он был застрелен «по-настоящему» при съемке эпизода боевой атаки в кинофильме «Они сражались за Родину», в котором Василий Макарович блистательно сыграл роль сержанта Лопахина. Широко разнеслась версия «отравления» Шукшина на теплоходе, когда снимался этот фильм: якобы в каюту, в которой он спал, ночью был пущен газ, вызвавший у него инфаркт…
О «насильственной смерти» Василия Макаровича не раз сдержанно упоминала и его супруга, талантливая актриса Лидия Николаевна Федосеева-Шукшина, не вдаваясь в подробности. Выдающийся советский кинорежиссер Сергей Бондарчук как-то горестно обронил: «Васю убили! И я знаю — кто…»
Избавиться от нахлынувших мистических представлений тут и в самом деле нелегко, особенно, если вспомнить, что творческий путь писателя не был усыпан розами. Достаточно вспомнить, что свое последнее письмо к матери в село Сростки Шукшин отправил из донского поселка Клетский, где снимался фильм «Они сражались за Родину», 28 сентября 1974 года. Мать получила его 2 октября — в день смерти сына. Написано письмо было красными чернилами и заканчивалось припиской: «Сюда уже больше не пиши»…
Твердые и последовательные национально-эстетические ориентиры писателя крайне раздражали либерально-космополитическую публику. Пристально наблюдая за стремительным творческим ростом Шукшина и его безусловным тяготением к истокам формирования русского национального самосознания, критики-«интернационалисты» пытались переломить мировоззрение писателя, перевести его творчество на культивируемую ими методологию пресловутых «общечеловеческих ценностей», упростить и примитивизировать его творчество, представить Шукшина как деревенского «самородка» и рассказчика-«бытовика», якобы «не способного» к художественному воплощению глобальных вопросов времени. Не случайно его произведения зрелого периода с немалым трудом пробивали себе путь в советские журналы и книгоиздательства, а законченный киносценарий по роману «Я пришел дать вам волю», в котором Шукшин намеревался сыграть роль Степана Разина, так и не был реализован. Это не могло негативно не отразиться на здоровье писателя.
Последовательная и принципиальная устремленность Шукшина к своим корневым национальным истокам, его все более зреющее и жесткое неприятие русофобских вывихов в литературе и искусстве 1960–1970-х годов формировали устойчивое к нему неприятие со стороны агрессивно-либеральной публики, что не могло не ранить его чуткую, восприимчивую душу. Эти силы старательно подставляли ему ножку на всем пути его многогранного творчества. Достаточно напомнить, что фильм о Степане Разине не состоялся, прежде всего, потому, что в образе легендарного исторического персонажа Шукшин, вопреки расхожему в либеральной среде мнению, будто русский человек изначально глуп, малообразован, некультурен и наивен, как малое дитя, хотел воспеть сильную, волевую и вместе с тем добрую, чистую и открытую русскую душу, а ему всеми силами мешали: упрекали, что якобы сценарий слишком длинный, мол, личности Разина приданы несвойственные народному буйному бунтарю благородные черты, свойства и пр., и пр. Но эти придирки были лишь формальным поводом, чтобы помешать воплотить на экране широкую русскую душу во всех ее необъятных нравственных колебаниях и глубоких душевных проявлениях, в контексте бурных исторических катаклизмов.
Преждевременная смерть В.М. Шукшина всколыхнула всю Россию. На нее горячо и трепетно откликнулись не только известные мастера пера, деятели культуры, кино, чиновные лица, но и самодеятельные стихотворцы. Можно было наблюдать удивительные вещи. Видный русский литературовед, автор многих академических трудов о советской литературе, в том числе о прозе Шукшина, Леонид Федорович Ершов обнаружил новую ипостась своего творческого дара — написал пронзительные лирико-философские стихи, посвященные Василию Макаровичу:
Остановилось сердце Шукшина…
Казалось мне,
Что тихо стало.
Была особой тишина —
Она давила, угнетала.
Я пережил внезапный шок,
Меня в унынье ввергнуло,
Как будто вдруг заглох движок,
Дававший мне энергию.
Еще такое давший мне,
Чего не смог никто иной…
Я говорю о Шукшине —
Он говорит со мной…
Пламенно и нежно, простыми, бесхитростными строками отозвались на смерть Шукшина его земляки-алтайцы: учителя, журналисты, рабочие, селяне, учащиеся школ, студенты, военнослужащие.
Мне удалось собрать несколько таких жгучих, рвущих душу самодеятельных стихов. Некоторые из них предлагаю здесь читателям под общим названием «Грустит Катунь о Шукшине».
От крутых ледников
С вершины Алтая
Катунь говорливая
Воды несет.
И, думы свои
Лишь ему доверяя,
Катунь Шукшину
Свои песни поет.
* * *
Волной крутою бьет река
Здесь каждым утром
На заре.
Грустит Катунь,
Грустит Катунь,
Грустит Катунь
О Шукшине…
* * *
Катунь босоногое детство
ласкала,
Катунь воспитала и волю
дала,
Катунь на заре
в дальний путь провожала,
Катунь с Шукшиным
неразлучной была…
* * *
Как Волга ждала атамана
Степана,
Катунь Шукшина до сих пор
еще ждет.
Судьба Шукшина, словно
строчка романа,
Калиною красной
в народе живет.
А.К. Аджикаев,
г. Свердловск
Был в нем крепкий русский стержень, испокон веку присущий нашему народу. Оттого и книги В. Шукшина так чисты и правдивы. Эта мысль была стержневой во всех выступлениях участников и гостей многих встреч, фестивалей, научно-творческих конференций в Сростках.
Он не был мастером словесной вязи, но в его строчках столько неистовой боли, страдания, искренней сыновней любви к своей великой и печальной, соловьиной Родине-матери, что после первых же страниц забываешь про все на свете и дышишь одним воздухом с его незамысловатыми, колоритными «чудиками», живешь одной жизнью с русскими людьми, которыми густо заселен мир его необычайного творчества.
И еще он умел верить. Верить так, как дано далеко не всякому. И вера эта в свой народ, в будущее тоже крепко держалась на любви к России. Об этом свидетельствуют все материалы, воскресившие образ Василия Макаровича на многих страницах статей и книг о нем. Не сомневаюсь, что и в нынешнем, юбилейном году 90-летия Василия Макаровича Алтайская земля вновь с радостью встретит много гостей. Научное шукшиноведение пополнится новыми изысканиями, посвященными его блистательным творческим обретениям.
В.М. Шукшин писал: «Нам бы о душе не позабыть!..» В этих словах заключено редчайшее провидение, предчувствие огромных перемен и потрясений, в которые скоро будет ввергнута Россия…
Люди едут к Шукшину в Сростки. Поклониться его земле и попытаться понять самим и поведать другим: что за живительные воды питали его глубоко народный талант? И так хочется, чтобы каждый, кто прикасается сегодня к Шукшину, мог бы произнести вслед за ним: «Верую! Верую в Россию, в ее будущее…»
В июне 1974 года, в последние дни своей жизни Шукшин и другие участники съемок фильма «Они сражались за Родину» встретились с М.А. Шолоховым в Вешенской. Усадили его рядом с хозяином дома. Когда пришла пора сказать ему свое слово, он с чувством произнес: «Я сейчас хочу сказать не как артист, не как кинематографист, а как литератор. Мы с вами распустили нацию. Теперь предстоит тяжелый труд — собрать ее заново. Собрать нацию гораздо сложнее, чем распустить». В ответ на эти слова поднялся Шолохов, понявший сразу серьезность момента, и предложил: «Давайте выпьем за Васю Шукшина — собирателя земли Русской».
Размышляя о Шукшине, видишь одно, ключевое — он был заложником Правды, дав свою, глубинную формулу ее толкования — «Нравственность есть Правда» — и добавил отдельно: «Литература есть Правда. Откровение. И здесь абсолютно все равно — кто смелый, кто сложный, кто «эпопейный»… Есть Правда — есть литература. Ремесло важно в той степени, в какой важно: начищенный самовар или тусклый. Был бы чай. Был бы самовар не худой».
При всем драматизме и трагизме поисков своего места «под солнцем» положительно прекрасные герои Шукшина лишены и намека на лукавство, светятся удивительной добротой и щедростью своих душ, они просты, но не простоваты, они вечные странники-праведники, искатели большой жизненной Правды. Они — рупор трудных и порой противоречивых нравственных поисков и размышлений своего автора.
«Главные составляющие эстетики Шукшина — Труд, Красота, Нравственность и Правда. Все эти категории проверены веками существования народной культуры. Такие высказывания, как «Угнетай себя до гения», «Нравственность есть Правда», «…литература есть ПРАВДА. Откровение», «…хочешь быть мастером, макай свое перо в правду», «Сложное — просто…», определили эстетическое кредо писателя», — подчеркивают А.И. Куляпин и О.Г. Левашова (Там же).
Свой последний авторский фильм «Калина красная» Василий Шукшин снимал в вологодских краях, в Белозерье. По ходу съемок он несколько раз встречался со зрителями, настоятельно призывая задуматься о том, что с нами происходит ежедневно: «А сами с собой мы остаемся пореже. Но… надо, наверное, оставаться. Вот… Например, прожит день, оглянулся — что-то сделано, такой сокровенный праздник души, не знать хоть иногда такого праздника — величайшая бедность… Нам бы про душу не забыть. Нам бы немножко добрее быть. Нам бы с нашими большими скоростями не забыть, что мы люди, что мы должны быть… Мы один раз, уж так случилось, живем на земле…»
По прошествии лет невольно задаешь себе вопрос: ну а что мы, потомки, о которых так трепетно болела душа у Шукшина, сделали для него, для увековечивания его выдающегося народного таланта?..
Сделали, к счастью, не так уж мало, но предстоит гораздо больше. И не только в плане увековечивания его доброго имени в названиях улиц и площадей, школ и библиотек, написания о нем умных книг и статей и т.п. Речь идет о более глубинном понимании творчества Шукшина как ярчайшего явления русского национального искусства, нашей самобытной культуры и литературы, в аспектах внимания писателя к устному народному творчеству, к эстетических традициям и новаторству удивительного художественного слова Шукшина. Тут еще непочатые пласты новых открытий и обобщений.
Между тем, как ни прискорбно говорить, произведения Шукшина крайне мало изучаются в школах и гуманитарных вузах. На филологических факультетах госуниверситетов, казалось, сам Бог велел обстоятельно изучать его многогранное творчество. Однако вместо этого студенты зачастую весьма легкодумно «выбирают» для чтения книги Шукшина или другого автора по вариативному списку произведений, рекомендованных «для чтения», т.е. хочешь — читай Шукшина, или — не читай, руководствуясь своими субъективными «вкусовыми ощущениями»…
Что это — бессознательное и бездумное методическое упущение или преднамеренная невежественная акция, чей-то злой умысел?.. Не стану сгущать красок, но и довольствоваться таким печальным фактом недопустимо. Нельзя ограничиваться лишь праведными воспоминаниями о Шукшине только на юбилейных торжествах, посвященных его выдающемуся творчеству. Скудоумие начинается как раз с того, что мы вспоминаем иных гениальных художников слова «по случаю» их «круглых» юбилеев…
Имя В.М. Шукшина по праву вписано в классику русского национального искусства, в филологии образовалась наука — шукшиноведение. К 80-летию писателя выпущен выше упомянутый качественный восьмитомник собрания его сочинений, ставший, без преувеличения, золотым раритетом, правда, очень уж малым тиражом — всего 5 тысяч экземпляров.
Есть надежда, что 90-летний юбилей В.М. Шукшина пополнится новыми исследованиями его замечательного творчества, а восьмитомник собрания его сочинений будет, как минимум, переиздан куда более солидным тиражом и в надлежащем полиграфическом исполнении.
«В восьмом томе Шукшин предстает как личность, во многом не незнакомый нам человек, — поведал кандидат филологических наук, доцент кафедры общего и исторического языкознания АлтГУ Дмитрий Марьин. — Сюда вошла его публицистика — интервью, литературные беседы, статьи. Набралось более 30 текстов, причем часть мы нашли в ведомственных и местных газетах. Впервые опубликованы многие из 134 писем Василия Макаровича… Особо интересны исследователям, как мне кажется, пять его автобиографий. Шукшин ведь в какой-то степени создал миф о самом себе, сознательно искажая некоторые моменты своей биографии — в частности, касающиеся репрессированного отца. Однажды он написал про него: «Погиб на войне». В другой автобиографии читаем: «Лишившись родного отца…» — и ничего о причинах. Только после смерти Сталина Шукшин сказал все, как есть».
До последнего времени было известно только немногим, что Шукшин писал также стихи, которые он читал, как правило, в кругу друзей, иногда — на творческих встречах. Но никогда не публиковал их под своей фамилией. Они появлялись либо в виде стихотворных эпиграфов к рассказам, либо в виде стилизации под народные песни, как, например, в романах «Любавины» и «Я пришел дать вам волю». Вот одно из них — «О ремесле»:
Музы!.. Делайте, что хотите!
Душу надо?
Могу продать.
Славу встречу!
Научите
Словом, как дротиком попадать.
1961 г.
В вышеозначенном восьмитомнике собрания сочинений писателя насчитывается около двух десятков его стихотворений. Но, полагаю, в реальности их гораздо больше.
Любопытно, что творчество В.М. Шукшина серьезно начали изучать первыми не в СССР, а на Западе. Иностранных исследователей заинтересовали «странные» герои Шукшина — «чудики», т.е. сельские люди, попавшие под пресс урбанизации, уже не крестьяне, но еще не горожане. Именно на Западе о них сказали как нельзя более точно: «Крестьяне с душой интеллигентов». По сути, сам Василий Макарович был таким, не случайно в каждом из его положительно-прекрасных персонажей можно без труда усмотреть особенности черт его характера и мышления.
К слову, интеллигентность, в понимании Шукшина, — это не галстук и не шляпа, не внешний лоск, а нечто существенно иное. Вот как он писал: «…Явление это — интеллигентный человек — редкое. Это — неспокойная совесть, ум, полное отсутствие голоса, когда требуется — для созвучия — «подпеть» могучему басу сильного мира сего, горький разлад с самим собой из-за проклятого вопроса «что есть правда?», гордость… И — сострадание к судьбе народа. Неизбежное, мучительное…» (Шукшин В.М. Монолог на лестнице. — Указ. собр. соч. в восьми томах, т. 8, с. 22).
Между тем никакого «расщепления души», «раздвоения сознания», пресловутой «достоевщины», никакой «ущербности» у шукшинских героев, как утверждали иные прозападные знатоки русской души, у писателя не было и в помине.
Как сильная, цельная личность, народный художник крепко и уверенно стоял на позициях утверждения тех вековых духовных ценностей, которые утверждала отечественная классическая литература — Пушкин, Гоголь, Толстой, Тургенев, Достоевский, Чехов, Шолохов, Леонов… Труд, Правда, Совесть — вот те главные ценности, что издревле возводились на Руси в высший ранг уважения и почета.
«Русский народ за свою историю отобрал, возвел в степень уважения такие качества, которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие, совестливость, доброту…», — не раз подчеркивал Шукшин. В центре его творчества неизменно находится традиционный для русской классики «маленький человек» — «чудик», которого недалекие «профессионалы» от литературы, не поняв его глубинной философской сути, отождествляли с заурядным чудаком, а то и простоватым мужичком-дурачком.
На самом деле «чудик» — человек с высокой, одухотворенной и беспокойной душой, живущий по нравственному кодексу Чести и Совести. И никакой он, по сути, не странный. Таким в идеале должен быть человек от Бога, пропитанный лучшими морально-нравственными качествами. Странным он выглядит лишь в глазах обывателя и приспособленца, растерявшего человеческое достоинство и свои душевные качества.
Простой человек, «извечный труженик», на котором русская земля держится — вот перед кем преклонялся, «снимал шляпу» Василий Макарович. Вспомните его гимн вековому крестьянскому укладу: «…Я запомнил образ жизни русского крестьянства, нравственный уклад этой жизни, больше того, у меня с годами окрепло убеждение, что он, этот уклад, прекрасен в целом, начиная с языка, жилья… нигде больше не видел такой ясной, простой, законченной целесообразности, как в жилище деда-крестьянина, таких естественных, правдивых, добрых, в сущности, отношений между людьми… там много, очень много работали… Вспоминаю дядю Ермолая. И его тоже поминаю — стою над могилой, думаю. И дума моя о нем — простая: вечный был труженик, добрый, честный человек. Как, впрочем, все тут, как мой дед, бабка… Люблю этих, под холмиками. Уважаю. И жалко мне их…»
Для Шукшина, взращенного глубинными народными соками, Родина — высшая Святыня и опора: «Родина… Я живу с чувством, что когда-нибудь я вернусь на родину навсегда. …Какая-то огромная мощь чудится мне там, на родине, какая-то животворная сила, которой надо коснуться, чтобы обрести утраченный напор в крови. Мое ли это — моя родина, где я родился и вырос? Мое. Говорю это с чувством глубокой правоты, ибо всю жизнь мою несу родину в душе, люблю ее, жив ею, она придает мне силы, когда случается трудно и горько… Она и живет постоянно в сердце, и образ ее светлый погаснет со мной вместе. Благослови тебя, моя родина, труд и разум человеческий! Будь счастлива! Будешь ты счастлива, и я буду счастлив»» (Шукшин В.М. Указ. собр. соч. в восьми томах, т. 8, с. 54–55).
Шукшинское мировоззрение, его творческий идеал, его духовно-нравственная, осветленная православным сознанием эстетика зиждятся на признании и бескомпромиссном утверждении корневых основ русской национальной жизни. «Уверуй, что все было не зря: наши песни, наши сказки, наши, неимоверной тяжести победы, наши страдания — не отдавай всего этого за понюх табаку», — словно пристально вглядываясь издалека в наше суровое драматическое время, умоляет нас Шукшин, удивляясь и восхищаясь неимоверным русским многотерпением. В то же время резко ругая, осуждая нас за это рабское терпение и одновременно жалея русского человека той горькой жалостью, на которую способен художник, вышедший из глубинных недр простого народа.
Приезжая в Сростки, я всюду вижу просветленные, добрые лица. И думаешь: жива Россия Шукшина!.. Вот он, секрет всенародной тяги к Шукшину и его родным Сросткам: Шукшин необходим людям как символ нашего несломленного духа, как глоток свежего воздуха, как живительный родник, к которому нужно припасть, чтобы, как он выражался, «обрести утраченный напор в крови»…
Грустит Пикет.
Катунь раздольно льется,
Шумит окрест
Студеная волна…
И едут люди в Сростки
Поклониться
Святой земле,
Взрастившей Шукшина…
Владимир Александрович Юдин родился в 1947 году в станице Губской Краснодарского края. Доктор филологических наук, академик Петровской академии наук и искусств, заслуженный работник высшей школы РФ. Член Союза писателей России. Лауреат литературных премий имени М.А. Шолохова, В.С. Пикуля, журналов «Молодая гвардия», «На боевом посту». Автор многих книг, научных исследований и публицистических работ: «Человек. История. Память», «Русские феномены», «Голос истории» и других. Живет в Твери.
