* * *

 

Безбрежные разливы света —

лучатся розово, как снег,

на небе, с чем душа поэта

пребудет молодой навек.

 

Высоким словом, как набатом,

она вселенной возвестит

о красоте таежных скатов,

где эхо вечности звенит…

 

Где на полянках вспышки ягод,

в чащобах сытое зверье,

где приютит от многих тягот

с еловой крышей зимовье.

 

Я там не просто жил, охотой

кормясь, как прадед дорогой,

но и считал любовь работой —

равно небесной и земной.

 

И просто радоваться мало,

что удалось мне злу в ответ

свести грядущие начала

с концами уходящих лет.

 

СВИДАНИЕ С РОЩЕЙ

 

Просветлело небо, слава Богу,

в полыханье золотых лучей…

 

Я тропою ухожу по логу

на свиданье с рощею моей.

 

Там птенцы, красиво оперившись,

рано утром встали на крыло,

и летают, небесам открывшись,

меж ветвей рискованно зело.

 

Там ручей, сбегая с гор отвесных,

золотыми струями звенит…

 

И дрозды в мелодиях чудесных

распахнули сердце у ракит.

 

Там березы, светлые березы

светят даже в грозовую тьму…

 

Вижу их — и чувствую, как слезы

подступают к сердцу моему.

 

Словно дома в роще побываю,

и пускай сегодня нелегко…

Я любовью душу окрыляю,

чтоб она летела высоко.

 

* * *

 

Душа в стихах не развернется,

ну словно в самом деле ей

все больше не хватает солнца

средь мрака ледяных ночей.

 

Нет, в стужу я не брошен летом

и вдохновенье-свет со мной,

но так выходит, что в ответе

за жизнь, я смерти стал родной.

 

Не знаю, что бы я и делал,

когда б ты не пришла ко мне —

одной из лун в сиянье белом

моя любовь как свет в окне.

 

О, как я рад тебе, кто б ведал,

и знал, как ты мне дорога!

Но мне всерьез нужна победа,

над будущим во все века…

 

Но это не по силам людям —

пусть даже с помощью любви!

И все ж надеяться на чудо

я должен, должен, черт возьми!

 

* * *

 

Впредь не знаю, что делать с тобой,

понимаешь, не знаю, не знаю!

Словно я, как суровый прибой,

без тепла и любви погибаю…

 

Ты отринь все сомненья свои! —

так и хочешь сказать мне глазами,

но молчишь, как в святом забытьи,

в час беседы души с небесами.

 

Знаю, верной останешься мне…

Но ведь этим я так озадачен,

ибо счет воскрешенья в огне

лишь страданием будет оплачен…

 

* * *

 

Сомкнув глаза, я словно и не жил:

не ликовал, не плакал, не грустил…

И как-то стало на душе спокойно,

что грешным делом я подумал: смерть —

не только страх, не только круговерть,

но и любви она порой достойна.

 

Но от природы всем навек дано

за жизнь цепляться, будто в ней руно —

то самое, что нам приносит счастье,

да только, сколь не жил я по судьбе,

ни в радости, ни в горе, ни в мольбе —

не знал его бессмертного участья…

 

А жить-тужить, я больше не хочу,

чтоб сон был крепче, выпью первачу

да и сомкну опять глаза блаженно…

И просыпаться или нет, решу я,

почувствовав вкус нежный поцелуя

моей на радость и печаль царевны.

 

НАШЕ СЧАСТЬЕ

 

Мы такое счастье сотворили,

но что делать с ним, не понимаем.

Словно имена свои забыли —

и себя чужими называем!

 

В этой жизни, нестерпимо горькой,

где высокий свет проходит мимо,

неужели нам осталось только

в одиночку жить невыносимо?

 

Мы себе такого не позволим!

Так друг к другу кинемся в объятья!

Это многих напрочь обездолит —

и на нас обрушатся проклятья…

 

Справедливо? Точно! Но другого

выхода не видно мне от века,

невозможно средь вниманья злого

оставаться добрым человеком.

 

И в грядущем не искать ответа,

и совместно в жизненном ненастье

доковать до золотого света

на любви построенное счастье.

 

* * *

 

Тихий свет гречишного поля,

терпко пахнущий плат ольхи.

И ни грусти, ни муки, ни боли

за случайные чьи-то грехи.

 

Торопливо иду по дороге, —

в звонком ветре себя узнаю…

Обнимал да ласкал женщин многих,

но признался одной: «Люблю!»

 

Жизнь воистину не приснилась,

но душе до сих пор тяжело,

что с угарной смурною силой

вдруг сменял на город село!

 

В лопухах и цветах околица,

с вдохновенным пеньем дрозда, —

и сегодня тебе лишь молится

да мечтается мне навсегда…

 

И в бетонно-стальном колодце,

потому все же я не сдох,

что лесного свежего солнца

слышал я упоенный вздох…

 

Но однажды ничто не поможет…

Отзовется злым эхом даль…

Отче правый, родимый Боже,

умирать-то и впрямь печаль…

 

* * *

 

Ни лучше, ни хуже я жить не смогу!

Душе, как всполоху горящему, верю.

Цветут незабудки на росном лугу

и есть чем питаться голодному зверю.

 

Я жалостлив так, что и смерть воробья

считаю навеки печальной утратой.

Но вслед за отцами идут сыновья,

идут и идут, чтобы гибнуть в солдатах.

 

И нету отечества, чей бы закат

так ни был душе упоительно сладок.

Вдали громыхают грома невпопад,

а мнится, что мины взрываются рядом.

 

О, грусть, о, тревога, о, мука, о, боль! —

от вас никогда не бежал безоглядно.

И точно без слез устою пред судьбой,

хотя она бьет через меру нещадно!

 

И к славе приду, но безвестным умру, —

от века нерадостна участь пророка…

Но дел моих сад отцветет на ветру,

как будто за пазухой жаркою Бога!

 


Иван Иванович Переверзин родился в 1953 году в Якутии. Окончил Россий­скую экономическую академию им. Плеханова, Высшие литературные курсы. Публиковался в журналах «Москва», «Наш современник», «Смена»,  «Юность», «Подъ­ём», в «Литературной России», «Литературной газете». Автор ряда книг поэзии, среди которых «Утренняя птица», «Снеж­­ные ливни», «Северный гром» и др. Обладатель многих творческих наград, в том числе Большой литературной премии России за 2011 год, премий им. А. Твар­дов­ского, М. Луконина, Р. Рождественского и др. С 2000 года возглавляет Литературный фонд России. Председатель Исполкома Международного Сообщества Писательских Союзов (МСПС). Живет в Москве.