«Крепко целую. Мама…»
- 02.12.2024
1
По виду Витька был субтильным и низкорослым. Мать объясняла это тем, что когда она носила его во чреве, то сильно недоедала. А что было есть, если, вернувшись в свою деревню после оккупации, она застала там только обгоревшие печные трубы?
Мать сама, будучи уже на сносях, рыла землянку, в которой Витька и родился и прожил до трех лет. Но он этого не помнил. Помнил только, как у них появился свой дом: почти готовый сруб везли по частям из соседней деревни, и уже здесь, на месте, мужики собирали его в добротное жилище.
Как в их с матерью доме появилась печка, и кто ее клал, Витька тоже не помнил. Но зато хорошо помнил, как было здорово, нагулявшись с ребятами, сразу из холодной зимы шагнуть в уютное домашнее тепло, и, приморившись, немного посидеть на лавке у порога, ощущая легкое покалывание в согревающихся руках и ногах, а потом залезть на печку и заспаться там до утра.
А еще он помнил, как печка служила домашним лазаретом. Едва Витька заболевал (а по слабости здоровья это с ним случалось довольно часто!), как мать отправляла его на печную лежанку и, отпаивая чаем с малиной, держала там до полного выздоровления. Угревшись под старым невесть откуда взявшимся полушубком, Витька быстро засыпал и видел разноцветные, почти сказочные сны. Таких снов он не видел ни до, ни после, и вряд ли увидит когда-нибудь…
А еще Витька помнил, как мать пекла хлеб, ловко выхватывая караваи из горячей печи. Нажмешь на тот хлеб — он весь осядет, будто поклонится тебе, а отпустишь руку, он вздыбится, распрямится и предстанет во всей красе!
Как его мать выглядела поздней весной, летом и даже осенью, Витька тоже почти не помнил — она все время работала на колхозном поле. Уходила засветло, когда он еще спал, а когда возвращалась, набегавшийся и уморившийся за день за детскими забавами Витька уже сладко посапывал на своем коротком диване. И если бы не маленькие «приветы» от матери в виде мягкой булочки или маленькой карамельки, которые он поутру находил у себя под подушкой, Витька чувствовал бы себя полным сиротой.
А еще Витька помнил легкое прикосновенье материнских рук: вернувшись с работы, когда он уже спал, она обязательно проверяла его лоб — не заболел ли, не затемпературил?
Зато зимой жизнь налаживалась — мать почти всегда была дома: следила за хозяйством или садилась за рукоделие, к которому Витька тоже пытался приобщаться, даже учился вышивать крестом.
А еще Витька любил, когда к матери на посиделки заходили подруги и они заводили песенный ряд. Самой голосистой певуньей была его мать, и Витька старался ей подражать.
— Степь да степь кругом, путь далек лежит, — запевала голосистая певунья.
— Там, в степи глухой, замерзал ямщик, — вторили ей менее голосистые подруги, а вместе с ними и Витька, сильно сопереживавший песенным героям, отчего его не по-детски серьезное лицо делалось еще более серьезным и совсем уж взрослым.
Отца своего Витька почти не знал, вернее, видел его несколько раз, да и то издалека. С отцом мать не общалась и не любила про него вспоминать, хотя жил он в соседнем селе.
Из взрослых разговоров Витька узнал, что еще во время войны деревня, в которой проживала его мать со своей семьей, оказалась «под немцами», и это «под немцами» Витькин отец молодой жене долго припоминал, пока совсем от нее не ушел, закрутив роман на стороне. Случилось это уже после того, как народился Витька, и они еще жили в землянке, но сам он по причине малолетства этого тоже не помнил.
Когда уже подросший Витька пытался призвать мать к ответу и выяснить, что же у них с отцом произошло, мать от ответа обычно уходила и повторяла, как заученное, только одно:
— Мог бы хоть с домом помочь. Чужие люди дом поставили, а ему все равно…
Витька тогда уже понимал, что дом — это очень важно, без своего дома никак нельзя, но также он догадывался, что не менее важно, что творится в этом дому, и как ладят между собой те, кто собирается в этом доме жить.
2
В школе Витька учился не так, чтобы очень, но после ее окончания успешно поступил в мебельный техникум, который находился в райцентре за тридцать километров от их деревни. На учебу мать собирала Витьку основательно: дала с собой кусок сала килограмма на два, банку соленых огурцов, авоську с картошкой и смородиновое варенье. А уже на автобусной остановке, куда она его самолично провожала, вытащила из потайного кармана три новеньких десятки:
— Это тебе на первое время, — тихонько сказала мать и, крадучись, чтобы никто не доглядел, сунула деньги Витьке прямо в рукав.
— Мам, не надо, у меня будет стипендия, — взялся было отказываться тот.
— Стипендию когда еще дадут, а кушать каждый день хочется, — настаивала мать.
— А как же ты? — спросил Витька, зная, что тридцать рублей — это большая часть материной зарплаты.
— Я-то продержусь. У меня тушенки с кабанчика, которая в подполе стоит, сам знаешь, сколь баночек накручено! И потом картохи есть, капуста, да и коза, думаю, из-за твоего отъезда не перестанет молоко давать.
Витька тратил материны деньги разумно, особенно не шиковал, но всякий раз, когда разменивал очередную десятку, покупая в магазине продукты, к его горлу подступала какая-то предательская горечь — будто он кого обобрал.
— А ведь, действительно, обобрал, и кого обобрал — свою мать, — с прискорбием думал Витька. — Одно утешение: выучусь — все с лихвой отдам…
Стоило признать и тот факт, что с теми продуктами, которые мать давала Витьке с собой, жить было намного сытнее, чем с городскими, которые он покупал в ближайшем магазине. Хотя, конечно, тащить их из деревни была большая морока. А еще Витька заметил удивительное свойство этих продуктов, особенно — домашней картошки: ею он очень быстро наедался, а той, что продавалась в магазине, чтобы поужинать, нужно было чуть ли не с полведра.
Сначала Витька думал, что домашняя картошка стала такой сытной оттого, что выращена она была на плодородной земле, без лишних удобрений, но потом понял, что все не так. Просто мать, собирая ему дорожный баул, ласково перебрала и тетешкала каждую картошину в руках, будто малое дитя, оттого и приобрела она (картошка, то есть) такую чудодейственную силу.
— Вот чудеса! — думал Витька.
Но на всякий случай материну картошку приберегал и, когда жил в общежитии, делился с голодными сотоварищами, такими же, как он сам, студентами, картошкой только магазинной.
«Не все ли равно, чем им пузо набивать, — про себя оправдывался Витька. — Да и почему это моя мать должна о них заботиться? У них и свои родители есть…»
3
После техникума распределили Витьку в большой город на мебельную фабрику, которая отсылала свою продукцию в саму Москву, и назначили помощником мастера. Можно было, конечно, и в райцентре остаться, где и учился (там был филиал этой самой фабрики, и до дома недалеко), но Витька решил делать карьеру.
— А что, другие же уезжают в большие города и там неплохо живут. И чем я хуже? — рассуждал Витька.
Когда Витька в качестве молодого специалиста перебрался на жительство в большой город, то питался все больше купленным в магазине. Оно и понятно: теперь в деревню за продуктами не наездишься, добираться надо целую ночь. Но иногда случались и праздники — мать присылала из дома посылку. Чаще всего в ней был дежурный набор: сушеные яблоки (для компота), завернутое в холщовую тряпицу сало и, конечно же, крупная домашняя картошка размером в хороший кулак крепкого боксера.
Витька варил домашнюю картошку, резал тонкими ломтями сало, заправлял пахучим подсолнечным маслом квашеную капусту, купленную накануне на рынке у знакомой продавщицы, добавлял к разносолам крупные куски свежего черного хлеба и… пировал.
Вдобавок к домашней снеди в посылочный ящик мать обычно клала записку. Несмелым почерком на тетрадном листке, вырванном из ученической, скорее всего, старой Витькиной тетради, мать передавала какие-нибудь наставления или сообщала о своих переживаниях:
«Села вчера ужинать сынок, и кусок в горло не полез. Все думала, может, ты сидишь там голодный? Собрала с утра тебе посылочку и до обеда отнесла на почту. Много послать не могу, но хоть что-то. Все чего-то да поешь. Крепко целую. Мама».
Или еще:
«Витя ты теперь в большом городе живешь. Люди там разные. Не все хорошие. Мой тебе совет, берегись плохих компаний. Затянет лихоманка, назад не вытянешь. А тебе еще жить да жить…»
Витька всегда удивлялся тому, что, несмотря на отсутствие образования, мать его довольно грамотно писала. Не ладилось у нее только со знаками препинания. Поначалу Витька сам пытался в ее письмах или записках расставлять знаки препинания, а потом застыдился и больше править не стал. Да и зачем? И так ведь понятно, какие слова она хотела особо подчеркнуть, какие хотела выделить, ведь и без знаков препинания за каждой фразой он слышал ее голос.
После таких посланий Витьку часто одолевали грустные мысли. Он думал о том, как там мать, как она справляется одна по хозяйству и кто, кроме старого толстого кота, скрашивает ее одиночество?
А еще Витька в который раз пытался ответить на вопрос: ради чего люди так часто и так намеренно расстаются, вместо того чтобы жить рядом и поддерживать друг друга? Он и сам поехал в большой город искать лучшей доли… А в чем она, лучшая доля, если нет у него ни кола ни двора, только комната в общежитии. Перспективы? Может, и есть они, эти перспективы: сначала дорасти до мастера, потом до начальника цеха, потом еще до кого-нибудь. Но пока это случится, сколько сезонов его одинокая мать будет одна обихаживать картофельное поле и таскать на себе тяжелые мешки?
А ведь мог бы и он, Витька, неплохо устроиться в райцентре (все же до дома недалеко!), да не захотел — не тот полет!
Рассуждая так, Витька пришел к выводу, что расстаются люди, в первую очередь, для того, чтобы потом себя корить и упрекать; а во вторую очередь — чтобы не допускать простоев в общественном транспорте. Это особенно видно, когда загружаются они в канун выходных в переполненные автобусы, курсирующие до родимых деревень.
4
Ближе к осени Витьке несказанно повезло — ему, как молодому специалисту, выдали ордер на отдельную квартиру в новом фабричном доме. Квартира была крошечная, малогабаритная, с тонюсенькими стенами, почти что из фанеры, но зато все свое — и кухня, и туалет, и ванная. Первое, что он сделал после получения ордера, — обрадовал письмом мать. И позвал погостить. Правда, особо не надеялся, что она приедет и бросит на кого-нибудь свое нехитрое хозяйство. Еще сообщил матери, что стоит он в очереди на мягкую мебель, и очередь его вот-вот подойдет.
Мать откликнулась на удивленье быстро, поздравляла, радовалась за Витьку, а еще писала о том, чтобы с покупкой мебели он не тянул и чтобы, как только подойдет очередность, сразу телеграфировал ей в деревню.
Открытка на покупку мебели и вправду не заставила себя долго ждать, а вот с деньгами для ее приобретения у Витьки сложилось не очень хорошо: все думал да гадал, где бы подзанять, но ничего не получалось.
А тут аккурат накануне снова пришло письмо от матери.
«Витя, за мебель не думай, — писала она. — Как получишь открытку, телеграфируй. Я на мебель давно тебе деньги собрала и сама их привезу. Если не сообщишь, обижусь. Крепко целую. Мама».
Хотел было Витька пригласить мать сразу на новоселье, чтобы было все как у людей: и квартира новая, и мебель по своим местам расставленная, да не получилось — пришлось телеграфировать.
— Заработаю — верну, — решил про себя Витька.
До большого города, где жил теперь Витька, было часов семь езды, и если сесть на тот поезд, который отправляется от материной станции поздно ночью, то рано утром можно оказаться на месте.
Как и ожидалось, мать приехала спозаранок. Выходила из вагона вся навьюченная, с сумкой наперевес — сразу было видно, что в дорогу она не поленилась прихватить все домашние припасы, чтобы порадовать любимого сынка — то есть его, Витьку.
Витька поначалу мать даже не узнал — она предстала перед ним какая-то маленькая, щупленькая, словно девочка-подросток. Была она в старомодном коротковатом пальто с черным, почти выцветшим цигейковым воротником — в городах таких давно не носили. Поверх пальто на ней был накинут шалевый платок, хотя морозов еще не случилось — стояла непоздняя осень.
«Странно, — отметил про себя Витька, — там, в деревне, мать вроде обычного росту была, ну если только чуть пониже, чем наши соседки, а приехала в город — и оказалось, что она совсем маломерка…»
5
Отдыхать с дороги мать наотрез отказалась. Объявила, что согласна только на минутку забежать в Витькину квартиру, чтобы сбросить поклажу. А потом сразу в магазин.
— Не ровен час, как кто-нибудь другой мебель перехватит, — беспокоилась мать. — Или по своим блатным распределят. И такое бывает…
Витька не возражал и со всем соглашался. Да ему и самому хотелось как можно быстрее новую квартиру обставить и в настоящее жилище преобразовать. Так что надо было спешить. И они поспешили.
В магазине Витькина мягкая мебель стояла в самом центре зала и уже была приготовлена на продажу. Как и положено, на ней красовалась яркая заметная табличка с надписью «Продано». Сама мебель — диван и два кресла — была темно-коричневая, цвета горького шоколада.
Поначалу Витька даже загрустил — изначально рассчитывал на расцветку помолодежней. Но мать приободрила:
— Ничо, ничо! Зато не маркая, дольше послужит!
Внимательно рассмотрев мебель и оценив на прочность обивку, мать без всякого стеснения бойко уселась на диван и даже попыталась на нем немного попрыгать. И только тут Витька заметил направляющуюся к ним симпатичную молоденькую продавщицу.
— Женщина, не стоит на мебель садиться. Вы можете так товар повредить, — сделала она строгое замечание расположившейся на новом диване Витькиной матери.
— А что же еще с мягкой мебелью прикажете делать, если на ней даже нельзя сидеть? Смотреть на нее, что ли, и любоваться? — удивилась мать.
— Ну, смотреть не смотреть — не знаю, но прыгать на ней нельзя, — парировала строгая продавщица. — И вообще это не Ваш заказ.
— Правильно, не мой, но моего сына, — уверенно ответила мать и хотела было показать на Витьку, но того рядом почему-то не оказалось…
В это самое время Витька стоял в самом дальнем углу огромного магазинного зала, толком не помня, как он там очутился, и внимательно рассматривал массивный комод. Ему было неудобно за то, что усевшаяся на мягком диване мать в своем коротковатом пальто с цигейковым воротником и в накинутом поверх шалевом платке на фоне молоденькой продавщицы, одетой в черную обтягивающую юбку и кремовую блузку с кудрявым жабо, выглядела более чем нелепо. Кроме того, Витька почти признавался себе, что строгая молоденькая продавщица ему очень даже понравилась, но ее городской лоск и изящество страсть как не совмещались с доморощенной простоватостью и крестьянской домовитостью его матери.
Еще большие неудобства испытал Витька, когда мать расплачивалась за мебель на кассе и доставала из-за пазухи деньги, завернутые в лежалый носовой платок. При этом он заметил, что молоденькая продавщица смотрит в их сторону с явным интересом, но никак не мог угадать, на чем именно основан этот интерес — на симпатии лично к нему, Витьке, или на любопытстве к выделяющейся затрапезности его матери?
Потом Витька еще долго корил себя за то, что застыдился в магазине и сбежал.
«Ну что тут такого? Чего стыдиться? — успокаивал он сам себя. — Еще раз в этот магазин я вряд ли попаду и симпатичную продавщицу вряд ли увижу… А прибавят зарплату, куплю матери новое пальто или модную куртку. Сейчас многие ходят в куртках».
«И деньги матери за мебель обязательно отдам, скоплю и отдам» — продолжил свой внутренний монолог расстроенный Витька.
6
Когда мать через пару дней уезжала ночным поездом домой, случился с ней еще один казус — она никак не хотела брать в пользование постельное белье, которое так настойчиво навязывала мужиковатая проводница. Ночное пользование постельным бельем оценивалось в один рубль, и мать посчитала, что это дороговато.
— Зачем мне это белье? — объясняла она. — Всего-то одну ночку переспать…
Витьке было одновременно и неудобно, и жалко мать. Он уже почти воочию представлял, как она будет маяться всю ночь под тонким бумазейным одеялом, положив под голову колючую, без наволочки, подушку, из которой в разные стороны торчат (он видел сам) острые куриные перья. И чуть не заплакал от беспомощности и обиды.
Чтобы исправить неловкое положение, Витьке, провожавшему мать, пришлось прибегнуть к хитрости — он незаметно сунул проводнице злосчастный рубль и попросил ее сказать матери, что белье выдают бесплатно. Витька надеялся, что проводница так и сделает, а как на самом деле получилось, он не знал.
— Нет, все-таки хорошо, что на свете есть поезда, — думал Витька, стоя на перроне и провожая взглядом отъезжающий пассажирский состав. — Сел на поезд и, ни о чем не беспокоясь, оказываешься наутро в родных краях. И то, что повидались мы с матерью, тоже очень хорошо. А вот то, что за мебель ей самой пришлось заплатить, наоборот, очень плохо.
И Витька опять загрустил…
А ровно через неделю от матери пришло письмо, но почему-то на этот раз оно было короткое, как телеграмма.
«Доехала нормально, — писала она. — А вот рубль твой, за белье заплаченный, я у проводницы обратно забрала. Хотя та отдавать и не хотела. И лежит тот рубль в твоей старой копилке-поросенке на обзавод. Будет он теперь другие рубли к себе притягивать. Денежка к денежке тянется, говорят».
А в конце письма, как всегда, была неизменная приписка:
«Крепко целую. Мама».
И представил себе Витька теплый и уютный материн домок, потрескивающие дрова в печи, ленивого кота на лежанке и старую копилку-поросенка на комоде…
И сделалось ему вдруг так тепло и уютно, как будто он сам, обернувшись быстрой птицей, полетел туда, в родные края.
ГЕОРГИНЫ
1
В конце мая, когда буйно зацветала сирень и на грядках появлялись первые всходы, Маша любила навещать свою престарелую тетку Варвару, двоюродную сестру отца. Тетка жила в глухой деревне, и проведывать ее зимой, когда на дворе короткие дни и длинные ночи, у Маши получалось нечасто. Не любила Маша бывать у тетки и поздней осенью: в сезон проливных дождей и без того небогатый домок производил на нее гнетущее впечатление. Но зато в мае, когда все вокруг цвело и буйно шло в рост, Машу так и тянуло в благодатные места.
Первой возле теткиного дома зацветала черемуха, а вслед за ней — сирень. Еще цвели слива и вишня, но две последние часто не угадывали своего времени, отчего бывали не раз побиты морозом. А вот черемуху и сирень мороз не брал, но было заметно, что сами они отчего-то недолюбливали друг друга. Так, например, сирень никогда не распускалась вместе с черемухой. Она будто ждала, когда соседка, напоившая своим медвяным ароматом всю округу, пожелтеет и поникнет, а на ее соцветьях вместо бело-розовых лепестков останутся одни заржавленные рыжие реснички. Тогда-то она и распускала свои многокрылые бутоны, как будто подчеркивала буйным цветением, что всему свои времена. Надо только набраться терпения и не спешить.
— Не любит она черемуху, не любит… Сама собой хочет красоваться, — кивала на распустившуюся сирень тетка Варвара. — Так и человек сам собой хочет значимым быть, хоть в маленьком деле, но значимым.
В это весеннее время Маша обычно заставала тетку Варвару на огороде. Несмотря на преклонные годы, по весне у нее не было свободной минутки — то сажала, то полола, то что-то перекапывала или удобряла. С огорода старушка уже давно не жила — нехитрые продукты ей привозила из города старшая внучка, но многолетняя привычка к труду не позволяла сидеть сложа руки.
В огороде у хлопотуньи-тетки были свои секреты. Прежде чем что-то посадить, она шептала какие-то тайные слова — то ли заклинания, то ли напутствие будущим всходам. Что это были за слова, Маша так и не распознала, а переспрашивать постеснялась, хотя и не раз заставала старушку за огородно-посадочным занятием.
То ли в словах была причина, то ли еще в чем, но на огороде у тетки Варвары, в отличие от соседей, все буйно шло в рост; казалось, воткни палку — и та зацветет.
За эти непонятные нашептывания одно время соседи даже подозревали тетку Варвару в колдовстве, но, вспомнив, что она никогда и никому не делала зла, пришли к выводу, что просто с годами старушка начала немного чудить. А в огороде у нее все быстро всходит и идет в рост только потому, что там хорошая земля.
Детвору особенно радовала теткина земляника. Росла та земляника в густой траве, которую никогда не пололи. Но стоило эту траву слегка распетрушить, как в ней можно было отыскать целый выводок ароматных, величиной с наперсток, земляничных ягод. На той землянике выросли все Варварины дети и внуки. Нередко перепадало и Маше.
Однажды Маша спросила тетку Варвару, почему она так неуважительно относится к землянике — не обрабатывает ее и не удобряет. На что получила от старушки исчерпывающий ответ:
— Земляника — ягода лесная. И где ты видала, чтобы в лесу ее кто-то полол да удобрял? Кабаны полоть ее будут или лоси? Что перепадет, то и будет ее.
Интересно было и то, что Машины родители, купившие дачу неподалеку от тетки Варвариного жилья, тоже наладились выращивать землянику. Достали где-то лучшие сорта, высыпали под каждый куст изрядно подкормки, а Машина мать даже выполола вокруг всю надоедливую траву. Но земляника не пошла. Вернее так: кусты удались на славу — рослые, ярко-зеленые — хоть на выставку отправляй, но ягод они почему-то не родили.
Здесь могли быть две беды: то ли Машины родители не знали, что именно надо нашептывать, чтобы земляника, кроме листвы, давала урожай, то ли по неопытности перестарались с подкормкой. Всему надо знать свою меру.
2
Частенько Маша наведывалось к тетке Варваре на Пасху, особенно если та была поздней, и даже в эти праздничные дни заставала ту на огороде. На Машино замечание, что в Святой праздник работать грех, тетка начинала ворчать и сердиться.
— Бог нам, трудолюбимым, все простит, — заключала она.
— Трудолюбивым? — пыталась поправить ее Маша.
— Нет, как раз трудолюбимым! — не соглашалась тетка Варвара. — Тем, кто любит и почитает труд. Господь завещал всем нам трудиться…
И неожиданно добавляла:
— А теперь, почитай, все богобоязненными стали и делают вид, что Господа почитают, даже те, кто раньше в коммунистах ходил. Одна власть — они в коммунисты, другая — они к Богу под бочок… Чисто флюгеры, а не люди.
Неприязнь к коммунистам у тетки Варвары была давняя. Случилось это сразу после той страшной войны, когда Варварин муж только вернулся с фронта и они обзавелись своим первым домком. Сказать по правде, это был не домок вовсе, а крошечная сараюшка с дымной печкой-буржуйкой и трубой, выходящей в забитое фанерой окно. Зато вокруг домка новоселы насадили много яблонь, большей частью дикарок, которые отыскали в ближайшем лесу.
Дикарки прижились. По весне дружно зацвели, а на их цветенье из ближнего сельсовета пожаловало высокое начальство в лице уполномоченной коммунистки Нины Феоктистовны, известной своими яркими речами на сельских сходах.
Недолго думая, Нина Феоктистовна пересчитала все яблони, записала их общее количество в толстую амбарную тетрадь и обложила все теткино хозяйство «пояблочным» налогом.
Не помогли в этом случае ни справка фронтовика, выданная теткиному мужу, ни ее собственные мольбы и стенания по поводу того, что после уплаты налогов им не на что будет жить — коммунистка была неумолима. Не спасли даже обещания спилить под корень цветущие яблони.
Яблони действительно вскоре спилили, но долг за молодой семьей так и оставался. Чтобы заплатить налог, теткин муж устроился подметальщиком на железнодорожную станцию Львовская и по нескольку раз в день мел платформу, крепко привязав метлу к перебитой культяпой руке, которую ему поранили на фронте, а сама тетка Варвара в тот год, будучи на сносях, пласталась на уборке картошки.
Весь урожай картошки, чуть оставив на семена, сдали в заготконтору, а вырученные деньги снесли в сельсовет. Сюда же инвалид-фронтовик приносил свою зарплату. Но Нина Феоктистовна по-прежнему была недовольна, говорила, что платить налог надо сразу, а не по частям. Иначе она может наложить на молодую семью законный штраф.
— Чего я только не натерпелась в этой жизни… — частенько вздыхала тетка Варвара, рассказывая Маше про те стародавние времена. — Чего только не случалось на моем веку…
3
Первый тетки-Варварин семейный дом — тот самый ветхий сараюшка об одном оконце — еще долго стоял в огороде на позадах и служил для разных хозяйственных нужд. Усевшись на низенькой скамеечке, тетка Варвара любила перебирать здесь картошку или вязать в косы лук, а за нахлынувшими воспоминаниями незаметно смахнуть горькую слезу.
Многое ей пришлось пережить: и смерть любимого сыночка Коли, который умер от дизентерии (его лечили настоем из конского щавеля, но не помогло), и голод вперемежку с лютыми морозами, и адский труд в местном леспромхозе по выкорчевке пней.
Особой морокой была проблема, как не завшиветь и не заболеть.
— Одеться было не во что, а купить одежду не на что, — рассказывала тетка Варвара Маше. — Бывало, выстираю все за раз, что на муже и на детях, обложу себя со всех сторон мокрым бельем, повешу на спину мужнины штаны и всю ночь возле буржуйки кукую, чтобы к утру хоть немного просохло.
— Надо было на печке сушить. Зачем же на себе? — давала запоздалый совет Маша.
— Милая моя, на печку-буржуйку навесишь, все и погорит. Да и человеческое тепло, оно ведь живее, чем у печи…
Маша воочию представила себе такую картину: сидит бедная женщина в промерзшем сарайчике, продуваемом со всех сторон ветрами, греется у дымной печи, а к телу ее накрепко примотано мокрое белье. И сделалось Маше от этого совсем не по себе…
Из прежней жизни тетку Варвару особенно тяготили две вещи. Первая — то, что ее старшего сыночка, новопреставленного полуторогодовалого Колю, похоронили без гроба в тонком нитяном одеяльце. Досок для скорбной нужды в хозяйстве не нашлось, и тетка Варвара отправилась в сельмаг просить у продавщиц использованную тару. Тару ей не дали, сказали, что все у них — под отчет. А потом разбитые ящики люди видели на помойке, образовавшейся прямо за магазином.
— Надо было украсть эти ящики, — поделилось своей давней мыслью тетка Варвара.
— А если бы посадили?
— Тогда я хотя бы посмотрела в их бессовестные глаза…
Вторая теткина проблема из давнего прошлого состояла в том, что второго своего сына, Толика, она поручила окрестить пьющей соседке Людмиле.
— Сама я тогда приболела, пластом лежала, — рассказывала тетка Варвара. — А Людмила как раз в церковь собралась, и Толика с собой взять вызывалась — давай, мол, окрещу, и крестной ему стану.
Делать было нечего — приспело ребенка крестить. Тетка Варвара и согласилась. А к вечеру заявилась соседка Людмила сильно навеселе — чуть парня по дороге не потеряла, и доложила, что выполнила все, как есть. И теперь она не просто соседка, а всему семейству кума.
Не знала тогда молодая мать, что и думать: не верить человеку в таком святом деле стыдно, она же перед Богом слово держит, а с другой стороны — видишь человека, и веры ему никакой нет.
Так и маялась тетка Варвара этой проблемой, пока однажды поутру не запылал соседкин дом вместе с ней самой, и не с кого стало спрашивать, была ли у ее сыночка настоящая крестная или нет. Хотела тетка Варвара обратиться к местному батюшке за разъяснениями, но батюшки в церкви тоже стали меняться друг за другом, как бойцы у орудий: не успеешь и уследить. Но судя по тому, как мало радости принес тетке Варваре ее средний сынок, не окрестила его соседка Людмила. А может, в крестную характером пошел? Наверное, такое тоже бывает.
4
Когда в гости приезжала Маша, тетка Варвара ненадолго бросала свои огородные затеи и шла резать салат. Вернее, все было не совсем так, а в другой последовательности. Обрабатывая какую-нибудь очередную грядку, тетка Варвара незаметно, за разговорами, срывала пучок зеленого лука, какую-никакую едва пробившуюся зелень и непременно огуречник (это такая трава, которая пахнет огурцом, но совсем не огурец). И все это закладывала в подоткнутый передник.
— Как хозяин поживает? Как сынок? — как бы между делом выспрашивала тетка Варвара Машу и, получив положительный ответ, наставляла:
— С детьми ведь как надо? С ними надо поговорить, а не молчать, как немтырь. А нынешние родители жвачек и шоколадок накупят и думают — все. Возьми хоть моих (тетка Варвара имела в виду сноху и старшего внука): они мультики ребенку включат — и, считай, целый день свободны. А что у их детенка на уме, они и знать не знают…
Набрав в передник всякой зелени, тетка Варвара спешила в дальний угол огорода за молодой крапивой, но по пути успевала заметить:
— А с другой-то стороны, грех обижаться на нынешних молодых — у них ведь столько дел, что и сами себя догнать не успевают.
Крапива тоже была важной составляющей весеннего теткиного салата, который Маша про себя называла «салат-первоцвет».
Нарвав крапивы, вместе шли варить яйца.
— Ребенка не только ругать, но и хвалить надо. Иногда ни за что, просто так, вроде как авансом, — продолжала свои рассуждения тетка Варвара. — Ему, малому, тоже важно осознать, что есть у него свой мир и в этом мире — свое место. Ты его похвали, ему приятно будет, и тебе самой от этого тоже станет приятно.
5
В свое время тетка Варвара приложила немало сил и к Машиному воспитанию: она постоянно брала ее на попечение, особенно в летние месяцы, когда в школе заканчивались занятия и ребенка некуда было девать.
Из той деревенской жизни при тетке Варваре Маше запомнилось многое — где и какую травку сорвать, чтобы болезных лечить, как распознавать и собирать съедобные грибы, но в особенности запала ей в память сенокосная пора и сало на притямочке.
По жизни тетка Варвара была отчаянно трудолюбива, бралась за любую работу и вела себя так, будто на этом поприще — поприще трудолюбия — без нее никто не мог обойтись, особенно родня. Так случилось и в то лето, когда тетка Варвара взялась помочь одной дальней родственнице сушить и ворошить сено для коров.
Сама дальняя родственница не ко времени занемогла и одна бы с покосом точно не управилась. И хотя были у нее в наличии вполне дееспособные сын и сноха, но оказались они людьми сильно занятыми, поэтому на покосную страду без стеснения снарядили тетку Варвару, а она за компанию взяла с собой Машу.
От самой Маши по малости ее лет в покосном деле толку было немного. Помнила она только, что с утра до делянки (а это от дома километров пять) они шагали бодро, а потом так уморились, что назад еле позли. Но главное, что отложилось в памяти, так это их с теткой импровизированный обед. На обед были сваренные вкрутую яйца, зеленый, только что с грядки лук и зубчики чеснока, а еще свежий черный хлеб и нарезанное прозрачными ломтиками желтоватое сало.
Поначалу Маша сало есть не хотела, но тетка Варвара настояла на том, что следует им обеим сытно перекусить — ведь целый день на ногах.
— А ты сало-то не ешь, только смотри! Положи его на притямочек и смотри, — посоветовала тетка Варвара.
— На притямочек — это как? — не поняла удивленная Маша.
В ответ тетка Варвара ловко соорудила для Маши необычный бутерброд — круто натерла горбушку хлеба чесноком, а на самый ее краешек, по окоему, уложила несколько тоненьких кусочков прозрачного сала.
Бутерброд оказался настолько вкусным, что Маша даже не заметила, как съела его вместе с салом и запросила еще.
За обедом тетка Варвара рассказала и свою историю про притямочек.
— Случилось это еще задолго до той большой войны. Было мне тогда лет девять или десять, и заболела я тифом. Так сильно заболела, что думали — все, конец. Время было голодное, бескормное, и, чтобы меня поддержать, мать где-то раздобыла шматок сала.
— Такого же, как мы сегодня ели? — поинтересовалась Маша.
— Может, и такого, — согласилась тетка Варвара. — Я уже не помню. Помню только, что нарезала она это сало тонкими ломтиками и по самым краям уложила на хлеб. А мне и говорит: ты хлеб-то ешь, а на притямочек (сало, то есть) только смотри. Так будет сытнее.
— А ты?
— А что я? Так и ела хлеб, вроде как вприглядку, а как до притямочка зубами дошла, настоящее пиршество пошло.
— А потом?
— Потом я выздоровела. Видно, тот притямочек мне помог.
— А ты одна тифом болела? — спросила у тетки Маша.
— Нет, не одна. Вслед за мной еще два братика занемогли, малые совсем были.
— И?..
— А им сала не досталось. Закончилось оно к тому времени. Вот и загинулись они, братики мои.
6
В каждый свой приезд Маша привозила тетке Варваре городские гостинцы: колбасу, сыр, конфеты и обязательно буханку круглого черного хлеба. А однажды привезла маслины — удивить старушку.
— Ну, это ты зря расстаралась, — заметила она. — Не ели мы их век, и начинать не надо. Что мы, черномазые какие?..
На это Маша заметила, что маслины выращивают греки, а греки — не черномазые, а вроде как наши братья — тоже христиане.
— Все равно черномазые, если всю жизнь такую чернявую страсть едят, — парировала тетка.
Маша поначалу даже обиделась за греков, а потом махнула рукой — ведь и вправду современные жители Греции, в отличие от своих далеких предков, стали очень уж смуглыми и чернокудрыми, наверное, сказалось долгое сидение под турками. Или, может быть, маслины так на них, в самом деле, повлияли?
Именно это Маша отметила про себя, когда позапрошлым летом отдыхала в стране Элладе.
Но не только маслины привлекали Машу в той далекой стране — была еще одна причина ее посетить. С семейной жизнью у Маши давно не ладилось, но признаться в этом старой тетке она стеснялась. Вот и надеялась, что, может быть, хоть в далекой Греции встретит если не своего единственного, то хотя бы мало-мальски достойного, но и этому случиться было не суждено…
Что тетка Варвара принимала в дар безоговорочно, так это майонез, в любом виде и в любых количествах.
— До чего вкусён, — говаривала она, делая ударение на букву «ё» с точками наверху. — С ним и язык проглотить ненароком можно.
Майонез старушка употребляла в любом виде — добавляла в суп, ела с колбасой, намазывала на хлеб. Но самое главное, для чего годился майонез, так это для ее любимого весеннего салата.
— Когда первые листочки из земли идут, в них самая сила, — наставляла тетка Варвара. — Их и надо есть. А потом сила теряется, опять в землю уходит, и овощ — тот, да не тот.
Маша и сама давно замечала, что огурцы в конце июля почему-то перестают давать аромат, с помидорами тоже что-то не то происходит, а зеленый лук и вовсе становиться таким жухлым, что теряешься — на что его употребить.
Колбаса, сыр и даже заморские маслины — все это было мелким и скучным по сравнению с главным блюдом: знаменитым теткиным салатом. А готовился он так: берется молодая крапива, которую следует чуть ошпарить кипятком или хорошо помять в ступке, первый лучок, огуречник (которая травка диковинная, не путать с огурцом), зелень, какая успеет к тому времени произрасти на огороде, и крутые, мелко порубленные яйца из-под несушки — с крупными, почти что оранжевыми желтками. Все это тщательно перемешивается, солится и густо заправляется майонезом. Рекомендуется употреблять исключительно с мягким черным хлебом.
И вообще рекомендуется употреблять!
7
Маша очень любила тетку Варвару, но многое было в ней непонятно: к примеру, нарочитая грубоватость или показная сварливость, а также природная хитреца при небывалой широте души. А главное, что особенно удивляло Машу, так это то, что даже в свои молодые годы вполне справная и симпатичная на лицо тетка Варвара почему-то всегда тщательно хоронила в себе женщину. Стеснялась, что ли, ее? Работать до победного — это про нее, тяжелые кирпичи таскать — это пожалуйста, руки до мозолей сбить — это да, а вот нарядиться по-праздничному да по околотку пройтись на зависть другим — такого нет.
Может быть, когда-то давно, подспудно, бессознательно решила для себя тетка Варвара, что и то хорошо, что в отличие от других — солдатских вдов и невест, чьи женихи не вернулись с войны, — довелось ей хоть чуток побыть мужниной женой, вернее, бабой при мужике, и даже народить троих детей. А потом все… Жизнь пошла такая, что быстренько пришлось из той жены превращаться в обыкновенную рабочую единицу…
В свое время Маша даже пыталась дарить тетке Варваре красивые вещи: то новый отрез на платье, то модную юбку или кофту и даже белье. Но все это неизменно отправлялось в дальний угол платяного шкафа и запиралось на замок.
Когда Маша спрашивала, почему тетка ничего не носит из обнов, та неизменно отвечала:
— Поздно уже мне невеститься…
— А если для себя? — не отставала Маша.
— А для себя у меня все есть, — со смехом замечала та. — Моя обычная одежа настолько к телу приросла, что почти что кожей стала. А другая кожа мне ни к чему.
Вот так. Что тут сказать?
— Какие-то глупости в голову лезут, — не раз осуждала себя Маша за праздные думы. — Посидела бы ты сама в холодном сарае возле еле тлеющей буржуйки да посушила на спине мужнины штаны. Вот и поняла бы тогда, в кого после такого превращаются женщины.
8
В последний Машин приезд тетка Варвара обратилась к ней с неожиданной просьбой: забрать к себе клубни ее любимых цветов — георгинов. Георгины были у нее знатные, что подсолнухи. К первому сентября обычно набегали к тетке Варваре знакомые школьники, и каждому она нарезала охапку цветов.
— Возьми, дочка, георгины, найдешь место, где посадить, — упрашивала тетка Варвара. — Красоты они необыкновенной… А как помру, так вместе с георгинами будешь и меня вспоминать.
Маша долго отказывалась забирать георгины (мол, живи, тетка, долго и не о чем не беспокойся!), а потом все-таки взяла.
Занемогла тетка Варвара внезапно, почти в канун своего восьмидесятилетия. Ее отвезли в сельскую больницу, напоминающую богадельню, где она провела ровно три дня, к исходу которых, наскоро поев горохового супа, тихо отошла в мир иной.
Между тем знатные теткины георгины в первый год не прижились — скукожились и пожухли. Маша расстроилась и решила было пустить их на перегной, но к началу следующей весны они вдруг пошли зелеными крепкими ростками, а к лету расцвели пышным цветом.
И показалось вдруг Маше, что именно так, через почти погибшие, а потом вдруг неожиданно ожившие цветы хотела старая тетка ей что-то рассказать. Может быть, то, что жизнь на этой земле не так уж плоха, если даже каждый почти загинувший росток ищет и находит на ней свою дорогу? И именно поэтому стоит на этой земле жить?
Стоит жить, потому что давно пустили по ней свои корни медвяная черемуха и кудрявая сирень и пробивается сквозь сорную траву спелая пахучая земляника… И водятся на ней, на земле, полезнейшие травы от всех болезней и напастей, и произрастают здесь самые красивые и благоуханные цветы…
И, наверное, стоит на ней жить, несмотря на все горечи и невзгоды. Несмотря на когда-то погубленный яблоневый сад и горластую коммунистку Нину Феоктистовну, несмотря на дымную буржуйку и примотанные для просушки к собственному телу мужнины штаны. И даже несмотря на те бросовые, никому не нужные тарные ящики, которые в самый скорбный день один человек почему-то пожалел для другого…
Ольга Павловна Волохова родилась в Московской области. Окончила факультет журналистики МГУ. Работала в периодических изданиях в качестве корреспондента, редактора, главного редактора. Публиковалась в «Литературной газете», «Литературной России», журналах «Подъём» и «Сура». Автор сборника рассказов и повестей «Далекие звезды», автор-составитель и редактор более десяти книг. Лауреат премий «Лучшие перья России», «Писатель года», «За профессиональное мастерство» (Союз журналистов России). Член Союза писателей России. Живет в Балашихе Московской области.
