«Я убежал на войну…»

Когда мы с друзьями были молодыми, а точнее, маленькими (в начале-середине 1960-х), то, казалось, и не подозревали, что совсем рядом, буквально по соседству, в нашем окраинном районе Воронежа, Троицкой слободе, что неподалеку от парка и стадиона «Динамо», живет так много героев и просто участников не очень-то и давно закончившейся Великой Отечественной войны.

Хотя нет, некоторые из ребят, конечно же, по-особому гордились, что их отцы воевали, вернулись домой с наградами. Но вот что фронтовиков вокруг столько, мы ощутили по-настоящему лишь 9 мая 1965 года. Именно тогда была выпущена первая юбилейная медаль — «ХХ лет Победы в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» с вычеканенным на ней изображением советского Воина-освободителя, что навечно застыл в берлинском Трептов-парке. И именно тогда, в 1965-м, 9 Мая стал праздничным днем на все последующие времена — Днем Великой Победы и Памяти…

И какие же воистину народные гулянья гремели в том далеком солнечном мае! Крепкие 40-50-летние мужики, кажется, чуть ли не впервые надели свои боевые ордена и медали, вышли в них на улицу, и… И мы, мелюзга, потрясенно разинули рты… А еще — в каждом доме, каждом дворе празд­ничный стол. А были и «объединенные» столы. И — музыка, песни, танцы! Да еще ведь с того самого, памятного 1965-го по редким, впрочем, пока, маленьким черно-белым телевизорам стали военный парад показывать. И не только с танками, но и с ракетами. Ух-х-х!..

Да-а, время-время… Мы давно уже старше тех ветеранов 60-х… А их самих, участников, героев Великой Отечественной, увы, все меньше и меньше. И потому я просто счел своим долгом рассказать об одном из них — отце двух моих друзей, Олега и Бориса, удивительно скромном человеке и подлинном Солдате Победы — Анатолии Львовиче Никитине.

Но сначала — краткая преамбула.

Дело в том, что Никитины у нас на Троицкой — фамилия известная. И в немалой степени благодаря дяде Анатолия Львовича — Николаю Михайловичу, родившемуся в семье чуть ли не первого машиниста Воронежа Михаила Игнатьевича Никитина и ставшему впоследствии активным участником революционного движения в России. В 1917 году Николай Михайлович был делегатом II съезда Советов, членом его мандатной комиссии, долгое время заведовал финансовым отделом ВЦИК, был секретарем партийной организации Кремля, а в 1920 году подписал и вручил партбилет № 527 самому В.И. Ленину. Один же из братьев Николая Михайловича, Лев Михайлович, тоже активно участвовал в революции, был членом самого «боевого» в Воронеже Троицкого Совета. А еще… А еще (и это особенно важно для нашего рассказа) 23 апреля 1925 года в семье Льва Михайловича и Надежды Михайловны Никитиных родился сын Анатолий. Дядя Толя, которого я знал с раннего детства и рассказ которого о его, в общем-то, обыкновенной мирной и совсем не обыкновенной военной жизни, слава Богу, успел записать.

— …Родился я, Юр, в Воронеже, с младенчества проживал вот в этом самом доме по улице Коммунистической Молодежи. Только во время войны и службы тут не был. Детство?.. Да обычное детство. Гоняли с друзьями с утра до ночи. Улицы, луг, речка. Я птичник заядлый был — ловил по осени щеглов в Архиерейской роще; позже «заболел» голубями. Да голубями весь наш район «болел». Чуть ли не в каждом дворе голубятня была… Школа? Ходил в школу № 19. Да только, по-моему, никому от этого «хождения» радости особой не было: ни директору, ни учителям, ни родителям, ну а уж мне-то самому и подавно. Хулиган я был, Юрк, страшный…

Гм… Неожиданность номер один, уважаемые читатели. Вообще-то признаюсь, что с самого детства и на всю, так сказать, оставшуюся жизнь дядя Толя ассоциировался для меня с… медведем. Да-да, именно с медведем, однако же — добрым. Высокий, мощный, с могучими плечами и руками, способными, казалось, гнуть подковы и рвать цепи… Но был он — и есть — человек очень приветливый, спокойный, почти не повышавший голоса, даже когда, помнится, мы по молодости порой и «чудили» (хотя тут, конечно, сыновьям виднее). И потому такое вот заявление: «Хулиган я был страшный…»

— Точно-точно, — с улыбкой кивает Анатолий Львович. — Вся школа от меня стонала, и дома получал за свои фокусы по первое число. С грехом пополам проучился несколько лет, а потом поступил в железнодорожное ремесленное училище — у меня же и родственники, да, почитай, тогда и весь наш район, железнодорожниками были. А после училища, в 1940-м, в 15 лет, пошел работать на завод Коминтерна — там уже к тому времени начали делать знаменитые позже «катюши». И вот помню, принес первую зарплату — 750 рублей, а отец меня… выдрал! Он-то получал 400 и решил, что деньги я своровал. Аж на завод разбираться ходил. Когда все выяснилось, дядя, брат отца, говорит ему: «Ну и чего на парня набросился? Гордиться надо, а ты лупить». Отец же: «Ладно-ладно, это я ему кровь разгоняю…»

Ну, так вот и жил. Работал, занимался боксом, водил голубей… Ох, голуби, ребята, это ж не просто хобби — это целая «философия», свой, особый мир! Разведение, покупки, обмены, «угоны», потом возврат, да на определенных условиях! Накормить, напоить, голубятню получше устроить, выпустить их полетать на утренней, вечерней зорьке, после загнать обратно… В общем, не увлечение даже, а настоящая страсть. И вдруг, братцы, — война…

Когда стало ясно, что Воронеж могут захватить немцы, заводы начали эвакуировать. Наш, Коминтерна, в 1942-м эвакуировали в Свердловск. Но мне там страшно не понравилось. Раньше делал запальные замки для «катюш», а в Свердловске упекли в котельный цех. И я… убежал на войну. Но не сразу, конечно. Сперва двинулись с другом «на юг». И вот где как, где поездами, а порой и на своих двоих, добрались до Джамбула, что в Казахстане. А там как раз дислоцировалось тогда Орловское пехотное училище. И я добровольцем (17 же лет всего) поступил в него. В 1942–1943 годах был курсантом, а потом училище переформировали в 19-ю гвардейскую воздушно-десантную бригаду, и учить нас стали уже по этому профилю. А в 43-м перебросили в Карелию.

Боевые действия в Карелии, уважаемые читатели, к сожалению, не столь объемно освещены в исторической литературе, как самые масштабные и эпохальные кампании и сражения Великой Отечественной. Однако значение их очень велико. Нашим войскам противостояла там армия союзницы гитлеровской Германии — Финляндии, и не зря события те называют порой Второй советско-финской войной…

— В общем, начал я служить в военно-воздушном десанте. И не просто в десанте, а в разведке. А знаете, как попал туда? Во-первых, было огромное желание стать разведчиком. А во-вторых… Когда к нам прибыли «купцы» от разведки, я обратил внимание, что с особой охотой они берут ребят отчаянных, сорвиголов, а еще лучше — сидевших, побывавших в «местах не столь отдаленных». Ну и давай я проситься: «Возьмите меня, возьмите! Я тоже вор!» — «И чего ж ты воровал?» — спрашивают. «Голубей…», — вздохнул я. И один из «купцов», командир отделения (оказалось, тоже заядлый голубятник), взял меня к себе.

— И как вы, дядь Толь, воевали?

— Ну, как — как? В основном выбрасывали нас с самолета в какой-нибудь определенный командованием район, и уж там занимались тем, что на военном языке называется разведывательно-диверсионными операциями. Разного плана, ребята, разного…

А я вспомнил вдруг слова из давнего, но опубликованного буквально месяц назад интервью другого нашего земляка, тоже десантника Великой Отечественной, замечательного писателя Бориса Васильева.

«Десантник — фигура обреченная. Даже раненых не можете вытащить. Десантники — камикадзе. Если человек может идти, он идет. Если нет…

— Пристреливают?

— Да, конечно. Иначе его немцы замучают. Поэтому и называется «прости, браток…»

— А бывало, дядь Толь, по-настоящему страшно? (Глупый, просто идиотский, конечно, вопрос!)

— Самое страшное, Юр, было видеть кучи, порой просто горы трупов. И наших, и финнов… Глядишь — и думаешь: «Эх-х-х, ребятки-ребятки, ну вам-то, простым крестьянам и работягам, это за что?..»

— А трудно на войне остаться нормальным человеком?

Анатолий Львович пожимает плечами:

— Ну, это уж, наверное, от натуры зависит. Вот был у меня напарник… Хотя, скорее, это я у него напарником был: он старше, опытнее. И нас с ним посылали ликвидировать полицаев. А с полицаями всегда ходили помощники. Как правило, молодые парни из местных, и, ясное дело, не по своей воле — заставляли их. И мой напарник полицаев не только убивал, но и грабил. И добра такого, «трофейного», у него скопилось немало. Ему за это шакальство даже, бывало, морду били. А моей задачей была ликвидация помощников полицаев. И я что делал. Отводил хлопца подальше в чащу леса и говорил: «Пойдешь в тот лес, там партизаны (партизан-то мы знали, в плотном контакте работали), спросят, как их нашел, скажешь, Никитин из разведки направил…» И когда позднее мы соединились на время с теми партизанами, они — к командиру нашему: «Слушайте, покажите этого знаменитого Никитина. Он нам таких отличных бойцов прислал!» А командир смеется: «Не имею права. Никитин засекреченный, покажем только после победы». Вот и думай — можно ли на войне остаться человеком?.. Можно, ребята, можно…

А тем временем в Южной Карелии полным ходом разворачивалась Свирско-Петрозаводская наступательная операция (21 июня — 9 августа 1944 года), часть стратегической Выборгско-Петрозаводской операции. И одна из первых главных задач ее — освободить от врага город Олонец…

— Это было 25 июня, — говорит Анатолий Львович. — Я тогда воевал во взводе разведчиков 98-й Гвардейской воздушно-десантной Свирской Краснознаменной дивизии. Наши войска уже прорвали главную полосу обороны финнов, подошли ко второй, защищавшей Олонец, и тут завязли: на одном участке здорово пристрелялся вражеский шестиствольный миномет. Пристрелялся и не дает нашим наступать. Офицеры гонят солдат в атаку, а финны их накрывают огнем. Очень много было убитых и раненых. И командир наш отобрал группу автоматчиков и дал приказ: уничтожить этот чертов миномет и попытаться произвести разведку боем: выяснить, какие еще сюрпризы могут ждать дальше.

И вот только вошли в лес, финны открыли такой кинжальный огонь — головы от земли не оторвать. Что делать? Командир группы приказал рассредоточиться и действовать поодиночке. Мы с напарником рванули вперед — снова огнем накрыло, и он куда-то спрятался, а я увидел траншею — прыг в нее и по ней, где ползком, где бегом, добрался до станции Олонец. Гляжу: возле станции много солдат, и тот самый миномет — палит, гад, по нашим! И я закидал его гранатами, уничтожил вместе с расчетом. А рядом стояло какое-то двухэтажное здание. Нырнул в него, поднялся на второй этаж, и передо мной окопы финнов как на ладони. А они мечутся, не поймут еще, что происходит. И тут я сверху как начал поливать из автомата. Четыре диска у меня было, и я, ребята, положил весь гарнизон станции, около сорока солдат, а офицера, так уж получилось, убил в рукопашном бою. Ну и удерживал позицию до подхода моего батальона. И что удивительно, сам не получил ни царапины.

Как же меня бойцы благодарили! Я ж действительно тогда столько жизней спас. А командир сказал: «Молодец! Представлю тебя к большой награде».

На следующий день снова пошел в разведку боем. И вдруг рядом раздался взрыв…

Анатолий Львович был тяжело ранен, несколько месяцев лечился в госпитале в Вологде. Там-то соседи по палате и показали ему статью в газете Карельского фронта «В бой за Родину», рассказывающую о подвиге разведчика Никитина в Олонце. Увы, после поправки в десантники он уже не годился. Его перевели в танковую школу; выучился на механика-водителя и дальше воевал на знаменитой «тридцатьчетверке». Про обещанную в Карелии награду даже не вспоминал…

— Так что заканчивал я войну, братцы, на танке. Освобождали разные города Польши, форсировали Одер, на пути к Берлину брали немецкие города. Мы к тому времени уже переняли тактику немцев начала войны: делали на узком участке прорыв, и туда входили наши танки. В городе обычная жизнь течет, работают магазины, кафе, рестораны — а тут мы: «Гутен морген, господа фрицы!» А они молодцы — «Гитлер капут! Гитлер капут!» — и живут себе спокойненько дальше. Потом и солдаты их уже начали сдаваться… Вообще, конечно, война здорово сознание человека ломает… Вот представьте: едем мы по шоссе, а к обочине выходят группы фашистов — сдаются. А мне в голову вдруг стукнуло: «Раздавить, что ли?..» Подумал-подумал и махнул рукой: «Да ну их! Гусеницы потом замучаешься отмывать!» Так-то, ребята…

Да, а между прочим, была у меня в Германии одна необыкновенная встреча. Такая, что всю жизнь помнить буду. Ехал наш экипаж по лесной просеке. А у танка давно уже гусеница разболталась, но времени подтянуть все не было. А тут одни в лесу, дорога пустая, и никуда особо не спешим. Короче, остановились, разложили на земле инструмент. Напарник вверху, на танке, я внизу — занимаемся гусеницей. Слышу — сзади шум моторов: подъехал кто-то. Потом шаги. А я не оборачиваюсь, уткнулся носом в траки. Только мысль мелькнула: «Помочь хотят» — и… такой удар по спине, аж в глазах потемнело. И крик: «Вы что тут, мать-перемать, дорогу загородили!..» Оглянулся: господи… Георгий Константинович Жуков — злой как черт и с ломом моим в руках. А за ним целая свита… Вот угораздило! Ну а куда мы с просеки денемся, не улетим же. И пришлось командующему ждать, пока с гусеницей управимся. — Анатолий Львович улыбнулся: — Правда, потом мы с ним «помирились», и когда Жуков баллотировался в Верховный Совет СССР, я был одним из его доверенных лиц, агитировал голосовать за него… — Помолчал, потер бок: — До сих пор, как вспомню ту встречу, ребра болеть начинают…

За участие в штурме Берлина Анатолий Львович был награжден орденом Отечественной войны I степени и медалью «За взятие Берлина». Война закончилась, а служба старшего сержанта Никитина — нет. Он еще пять лет служил в Германии, в Потсдаме, инструктором по вождению в учебном танковом полку. Ну а в 1950-м вступил в партию, вскоре демобилизовался и старшиной запаса вернулся домой, в Воронеж.

— И вот что здорово. По-моему, все наши ребята, с Троицкой, кто на фронт уходили, живыми возвратились. Ну, можно представить, как радовались встрече!.. Правда, мне обрадовались, похоже, не везде. Прихожу доучиваться в свою родную 19-ю школу — она уже ШРМ, вечерняя, а директор тот же, что и до войны. Увидев меня, схватился за голову: «Господи, Никитин вернулся!..» Но я же не такой уже, как раньше. Хотя… Хотя вот, допустим, на танцах в парке Кагановича драки частенько случались — так наши ребята очень любили со мной туда ходить. Если какая заваруха, я там лупил всех подряд. Один удар — любой с ног валится…

А работать пошел на механический завод — на нем тогда чуть ли не вся Троицкая работала. Голубей, конечно, опять завел. Правда, когда женился на Анне Алексеевне Маняхиной, случались у нас порой с супругой на «голубиной» почве конфликты. А потом пошли дети: в 1957 году родился старший сын Борис, в 1960-м — младший, Олег. Ну и ради спокойствия и мира в семье я с голубями постепенно, как говорится, завязал…

И вот жил Анатолий Львович, работал (был передовиком производства, победителем социалистического соревнования), воспитывал сыновей, занимался домашним хозяйством — сад, огород… Кстати, он даже вывел свой собственный сорт помидоров — неофициально, правда, нигде его не регистрировал. Скрестил сорта «Никоновский» и «Ракета» и назвал его «Никитинский». Годы шли, взрослели сыновья: Борис в 1980-м женился. Воспоминания о войне постепенно уходили в прошлое, тем более что, человек удивительно скромный, Анатолий Львович никогда и нигде не рассказывал о своих фронтовых подвигах.

— Сроду не участвовал я ни в каких там ветеранских делах. Ни в мероприятиях разных, ни в чем прочем. А уж что касается всяческих пайков, льгот — это мне вообще было противно! Да на заводе даже и не знали, что я воевал. И тут вдруг…

Да-а, большой неожиданностью для заводчан стало появление в февральской 1982 года цеховой «Молнии» сообщения о вручении Никитину Анатолию Львовичу ордена Славы III степени, которым, оказывается, он был награжден Указом Президиума Верховного Совета СССР от… 5 августа 1944 года!

— А как же это вообще, дядь Толь, случилось, — что почти через сорок лет награда, как говорится, нашла героя?

— Да случайно, Юрк, и случилось. Дело было так…

В общем, если вкратце, то в 1976 году некто И. Кулаков, учитель ШРМ № 19, а по совместительству энтузиаст-краевед и, видимо, внештатный корреспондент газеты «Молодой коммунар», собирая материал о своей школе и ее предшественнице — Троицкой начальной школе, познакомился с Анатолием Львовичем и услышал от него рассказ о том самом бое на станции Олонец. И (наш герой этого даже и не знал) корреспондент начал собственное расследование: дошел до Москвы, до Министерства обороны, и, в конце концов, справедливость, как говорится, восторжествовала.

— Ну и что изменилось в вашей жизни после этого?

— Что изменилось? — Да ничего. От льгот и пайков отказывался, как и раньше. Работал да работал. В 1985-м оформил пенсию. Потрудился еще пару лет и ушел, так сказать, на заслуженный отдых. В 87-м женил второго сына, Олега… Правда вот, в 2003 году не стало моей Анны Алексеевны… Но у меня трое внуков: Борисова дочка Юля, Олеговы сыновья Артем и Степан.

Вот такая, коли вкратце, была у меня биография. Вот так, Юр, я работал, воевал и просто жил…

…Анатолия Львовича Никитина не стало 2 марта 2015 года.

Он был похоронен под звуки военного оркестра и автоматные залпы взвода почетного караула на Юго-Западном кладбище города Воронежа.

Вечная Память…

Юрий Митрофанович Кургузов родился в 1957 го­ду в Воронеже. Окончил исторический факультет Воронежского государственного педагогического института. В Центрально-Черноземном книжном издательстве прошел путь от корректора до директора. Возглавляет областной Дом литератора. Автор мистических, детективных, фантастических, реалистиче­ских произведений, сборника публицистики «Встре­­чи с эпохой» и др. Член Союза писателей России, Союза журналистов России, Международной Ассоциации писателей и публицистов. Лауреат премии журнала «Подъём» «Родная речь», литературной премии «Коль­цов­ский край». Живет в Воронеже.