Гений из придонской слободы

Геополитику, ученому и педагогу Андрею Евгеньевичу Снесареву исполнилось 150 лет.

Всегда вызывает радостное удивление географическая, историческая данность, которую древние обозначали как гений места. Genius loci. Гениус лоцис. На триста верст и дальше по недалекой береговой удаленности от Дона, в логах и на буграх тянется связка сел, деревень, хуторков, похожих и непохожих друг на друга, казалось бы, ничем особенным не примечательных. И вдруг выявляется спускающаяся в далекие года и на близкие луга заселенная косогорина, слобода, рождением великого человека отмеченная словно перстом Божьим.

Андрей Снесарев родился 4 декабря 1865 года в Старой Калитве, жизненаполненной и поныне, и даст Бог, на долгие века, но, разумеется, изменившей свой облик не только видом современных построек. В мою школьную бытность в самой сердцевине слободы возвышался остов большой церкви, приспособленной под клуб. В этой церкви — Успенской — служительствовал отец Снесарева, и сам ребенок был крещен в ней, а в раннем детстве не раз бывал под ее намоленными сводами.

Помимо Старой Калитвы, где Андрей родился и прожил пять лет, породнен он со многими уголками Воронежской земли, донского края, Области Войска Дон­ского, куда отец-священник был определен на служительствование. Снесарев несколько раз приезжал и даже месяцами жил в Острогожске, — туда перебралась его семья, поостерегшись оставаться в мутные предреволюционно-революционные годы в Петрограде. Разумеется, наезжал он и в Воронеж, а как военный руководитель Северо-Кавказского (Царицынского) военного округа много ездил от Балашова, Поворино, Новохоперска до Лисок и Воронежа.

* * *

Зададим себе вопрос: возможен ли разговор о судьбах России и мира при обращении к жизни и образу одного человека, и не обязательно сугубо политического деятеля? Разумеется, да. Причем обращение к имени нашего земляка дает наибольшую возможность такого разговора.

За последнюю четверть века столько было сказано о Снесареве, что нет смысла пространно повторяться биографически. Но хотя бы штрихами в два-три абзаца о многосторонней, многогранной его личности сказать следует.

Андрей Евгеньевич Снесарев — личность энциклопедическая и во всех смыслах — нравственном, художественном, военном, геополитическом — удивительная.

Сын сельского священника, ученик Нижнечирской прогимназии и Новочеркасской гимназии в Области Войска Донского, выпускник Московского университета, а далее — военный на протяжении десятилетий, начиная с Туркестанского округа, он до последнего своего вздоха — сокровенный патриот Отечества. Человек высочайших нравственных начал. Он же большой художественный дар. Прекрасный баритон, однажды пел в Большом театре. Литературная одаренность проявилась в стилистике книг, сотен писем, дневниковых записей. Полиглот. Ученый-ориенталист. Его книги по Индии, Афганистану, Памиру и сегодня живые. Замечательный педагог. Военный публицист. Великий геополитик, выдающийся военный мыслитель. Военачальник, участник Первой мировой войны, за плечами — штабная работа, командование полком, бригадой, дивизией, корпусом, 75 боев и сражений. Человек цельный, но трагических коллизий: монархист, не принявший ни Февраль, ни Октябрь семнадцатого года, и, однако, вынужденный сражаться на стороне красных, хотя понимал, что полноты правды нет ни на стороне красных, ни на стороне белых. Военный руководитель Северо-Кавказ­ского округа, командующий Белорусско-Литовской (Шестнадцатой) армией. Начальник Академии Генерального штаба Красной Армии. Первый ректор Института востоковедения. Один из первых Героев Труда. От Вооруженных Сил был выдвинут в Академию наук СССР. Арестованный в 1930 году по обвинениям политическим, узник Лубянки и Бутырок, дважды приговаривался к смертной казни, замененной Сталиным десятью годами ссылки и северных лагерей — Свирских, Соловецких, Кемских.

Его образ вызывает восхищение, как и многогранность его таланта. И конечно, его видение геополитических горизонтов — видение часто пророческое.

Снесарев, будучи на службе в Генеральном штабе Российской империи, постоянно имел мужество говорить о неискренности англо-русских соглашений и гибельности курса нашего Отечества на союз с Антантой. Он был сторонник нейтралитета России в грядущей мировой войне, или, на худой случай, союза с Германией, с которой Россию на протяжении девятнадцатого века объединяло куда больше, чем с Англией. Он предсказал гибельность курса на союз России с Антантой.

Далее. Снесарев не принял, да и не мог принять Февраль семнадцатого года в его временщическом радикально-буржуазном окрасе, Февраль разрушительный, а не созидательный, жестокий по отношению к России, к ее офицерству, развращавший солдатские и народные массы, взявший власть и от беспомощности передавший ее Октябрю семнадцатого года. Февраль — драма не меньшая, чем Октябрь. Один словно пестует другого. Солженицын, основательно занимавшийся Февралем, дал резкий образ его и его вождей. Он говорил, что и «Красное колесо» спешил написать, чтобы люди имели предупредительное объемное представление о Феврале. К концу двадцатого века «Февраль», криминальный, со своими родимыми пятнами, словно бы выпорхнул вновь, разумеется, применительный к новейшему времени, а сколько чего он взял от большевиков, от недостатков советской системы, сколько от западных подсказок, сколь был самостоятельным — предоставим упражняться на телеэкранах господам-адвокатам однолинейного, туннельного радикал-либерального взгляда, нетерпимым к инаковидящим и думающим. «История творима не речами, а трудною народною судьбой».

Далее. Снесарев предсказал Афганистан. Ни при какой погоде, предупреждал он, нельзя пытаться входить в страну войсками — гористая страна, уклад народа, его обычаи, его история и религия делают невозможным всякое, тем более полное его завоевание. Он об этом говорил еще в начале прошлого века. Он об этом написал — еще в 1920 году — и издал книгу «Афганистан». Прочитать бы ее вождям Советского Союза!

Снесарев увидел причины и контуры будущей Второй мировой войны и в сумме их, и в частности объяснимые положением германского народа после Первой мировой войны. В статье «Военно-экономические перспективы Германии» (только в двухтысячном году опубликованной), где он справедливо и не без внутренней сопереживательности полагает, что грабительский Версальский договор побуждает германский народ искать выход из навязанных ему условий, из трагически замкнутого пространства, из разграбленного дома с дверьми, извне захлопнутыми и закрытыми на ключ. Не может не искать, «иначе ему грозит политическая смерть, небытие. Еще ужасней этой смерти то ярмо раба, которое выносит ныне страна. Отсюда естественно, что взор измученного народа вынужден обернуться за спасением к тому же страшному оружию, которое свалило когда-то страну в пучину, к войне. Итак, война как соломинка для утопающего, как последний отчаянный взмах руки, чтобы поймать улетающую искру жизни!»

К великой беде германского народа и мира, избран был далеко не самый перспективный, а именно грубо-нацистский вариант высвобождения из ярма, надетого либерально-олигархическими победившими странами. И Вторая мировая война по необъяснимым причинам жажды реванша у всех, ослепления ли, политической непроницательности, оголтело-зажигательного фюрерства оказалась трагически надломной для Германии и едва ли менее разорительной, чем для Советского Союза. (Когда две континентальные державы, два великих и трагических народа непостижимо, по какой-то иррациональной игре слепых исторических сил перемалывали друг друга, некий пустодушный человек, будущий послевоенный американский президент, потирая руки, радовался, мол, пусть они, то есть русские и немцы, как можно больше убивают друг друга).

Есть и слова с другого берега, сказанные много позже после Второй мировой войны. Георгий Свиридов, русский композитор, создатель редкостной по красоте и силе чувства «Метели», пишет: «Я от сочувствия к немцам плачу от жалости к этому потрясающему народу, который столько принес в мир прекрасного, столько принес красоты, ума, гения. Как он бьется в тенетах и продолжает биться, этот великий народ. Он потерял сейчас все: искусство, литературу, оккупирован, измучен, распят. Сытая распятость».

Снесарев предсказал великое геополитическое изменение мировой карты, видел будущее за такими исполинами, как Китай и Индия, иными густонаселенными странами Востока.

«При трагическом развитии событий Русский Восток есть первый буфер, смягчающий удар желтой волны о берега Белого моря; он является первой дверью, в которую будет стучать желтый властелин, прежде чем вступить тяжелой ногой на поле европейской культуры. Это обстоятельство придает Русскому Востоку провиденциальное значение и делает из него тему не только лишь русского, но и общемирового значения…»

«Известна смена мировых резервуаров: сначала человеческая культура ютилась у Средиземного моря, затем оно было изжито и покинуто для Атлантического океана, в настоящее время борьба у этого океана тухнет и переносится к водам Тихого океана… Там народы зажгут факел их последнего состязания, там кто-то выйдет последним мировым победителем…»

Как проницательно Снесарев увидел перемещение мировых сил, сегодня особенно явственное, — быть может, участь мира и решат Индия, Китай, да и другие страны Азии. Персия, Турция, Афганистан — куда бы он ни обращал свой умственный взор, он словно бы видел не только прошлый и текущий день, но и сегодняшний день этих стран, да и всего восточного мира.

А вот один из эпизодов, давший Снесареву во взгляде на двух военных, представлявших Запад и Восток, в частности Англию и Японию, в который раз увидеть как своеобразие Востока, так и трагическое будущее той же Японии, вынужденной в скором времени порвать со своей тысячелетней традицией, историко-культурным кодом и принять англосаксонский ростовщический несуверенный путь.

«Присутствие иностранцев у меня в дивизии и у меня за столом, — пишет Снесарев в конце ноября, — делает нашу жизнь разнообразнее. С японцем Куроки у англичанина Пирса все время — пикировки по разным поводам,

По мнению Андрея Евгеньевича, «Пирс и Куроки — антиподы; первый — парламентарий и хитроумный Одиссей, второй — монархист и черный». Запись в дневнике 30 ноября 1916 года: «На пути перед высотою 1527 встречаю англичанина и японца. Они заметно враждуют друг с другом. Японец говорит, что англичанин хитрый, а японец — простой и храбрый, а англичанин говорит: он, вероятно, не был в Европе, поэтому он немножко «наивный»… Сыны двух стран-контрастов, похожих только тем, что они расположены на островах, но одна — упадающая и базирующаяся на мозги и хитрость, а другая — восходящая, могущая базироваться на сердце…»

Тема двух наблюдателей, двух разных, далеко удаленных миров несколько раз возникает и в письмах к жене: «…Это два антипода: один сын законченной и, вероятно, умирающей страны, базирующейся на ум, политику, деньги, и другой — сын молодой страны, страны растущей, базирующейся на доблесть, сердце и способность самопожертвования своих сынов. И нужно видеть в это время, как крепки у японца черты лица, когда он говорит это, и как упорно бывают направлены куда-то его глаза… Ясно, человек не зря говорит, а что говорит, то и сделает. А англичанин, наоборот, производит впечатление человека хотя во много раз более интеллигентного, ученого и опытного, но виляющего, взвешивающего и осматривающегося.

…Сегодня от меня уехал Куроки, уехал с печалью в сердце и выражая мне на прощание тысячи благодарностей, трогательных своим тоном и нескладным русским языком. Я привык к этому, может быть, дикому, но гордому и храброму самураю, когда-то моему врагу, а теперь самому лояльному и искреннему союзнику. И он привык ко мне, может быть, даже полюбил, ценя во мне многие качества боевого начальника; он умел простить мне, как не все мои подчиненные, некоторые мои боевые эксцессы и риски, упорно повторяя, что все это «надо, это хорошо». Он много мне рассказал интересного про свою молодую страну, про ее будущий восход и розовые горизонты. Он боялся только одного, что американские или английские идеи проникнут к ним слишком скоро и глубоко, убьют седые заветы, предадут забвению старину и под обольстительной вывеской культуры сделают его народ слабым, уступчивым и трусливым. И я не посмел даже его разуверять, потому что все это будет, будет как неизбежный закон природы, как течение ручья, бегущего с камня на камень…»

Снесарев поистине пропел гимн Востоку: «Старая поговорка «ex oriente lux» особенно верна в том смысле, что Запад есть лишь надстройка над фундаментом, который заложен Востоком. Цифра, музыкальная гамма, письмо, учет времени, религия, право собственности… весь сонм нашей духовной жизни взят с Востока — мы его верные и раболепные дети. Почему опознать Восток без связи с Западом трудно и неразумно. Затем к Востоку нужно подходить строго научно, без европейского чванства, без высокомерия и предрассудков. Нужно отдать должное самобытности и своеобразности Востока и не прилагать к ним осудительного штемпеля, раз они не совпадают с европейскими шаблонами. Еще вопрос, кто разгадал загадку о человеческом счастье — Запад или Восток, кто больше испил до дна чашу человеческих испытаний и горя».

Снесарев предсказал неизбежное возвышение англосаксонского мира, как и его падение.

Он предсказал как индивидуальный мировой террор, так и террор одних стран против других, что мы видим сегодня во всем черночадии.

Он предсказал многое в судьбах мира. Читая его записи месяцев февральского переворота, ощущаешь, что они написаны словно сегодня и для нас, сегодняшних, непонимающих и понимающих.

* * *

Снесарев, сколько помнил себя, всегда писал. О разном и по-разному. Но неизменно честно, дельно и неповторимо. После гражданской войны — иная глубина, словно дарованная великими народными испытаниями. Речь о статье, куда более важной, чем дюжина и сотня, и даже тысяча каких-нибудь проходных беллетристических книг, — «Послевоенные расчеты держав Антанты», опубликованной в сборнике статей «Кто должник» в 1924 году Москве, в «Авиаиздательстве». Статья доказательная и справедливая, и знай мы у автора только ее, мы могли бы вполне оценить достойные нравственные и патриотические чувства пишущего, разумеется, при том — чувство правды и истины.

Эта книга — ответ политическим и деловым кругам Западной Европы, прежде всего, французским, которые снова, в который раз, потребовали выплатить цар­ские долги; брались в расчет предоставленное французами оружие, военные и продовольственные поставки Антанты, и совершенно забывалась пролитая русская кровь, пролитая именно как помощь французам и англичанам. (Не говоря уже про поставленный Сене русский лес и вывезенную французами из Сибири часть русского золотого запаса). Коль предстояли переговоры с французским правительством, была создана комиссия, которой надлежало подготовить материалы для советской делегации. Снесарев, естественно, был приглашен в комиссию как полноправный участник. На совещаниях было решено подготовить документально обоснованное изложение участия Антанты в экономической разрухе России, а также выпустить в свет специальный сборник об отношениях между Россией и Антантой.

Французы, предъявляя некорректный счет, не забыли и про искусственные финансовые наращения, учли до последнего процента. К слову сказать, в 1996 году снова предъявили счет, вплоть до займа Александра Третьего. Идея Снесарева: да, Антанта в какой-то мере восполняла нехватку техники и продовольствия, снабжала русских винтовками, пусть и плохими, да еще консервами, пусть и залежалыми. Но неужели столь быстро забыты неизмеримые человеческие потери русских?

В сборнике «Кто должник?» статья Снесарева — одна из самых сильных, поскольку в ней математическая сторона дополняется и углубляется нравственной. Россия в Первую мировую войну потеряла людьми больше, чем Франция, Англия, Бельгия, вместе взятые. Недостойно выражать экономическую ценность каждого человека в рублях, но, если прибегнуть к такого рода подсчету, получается, что «Россия в итоге Мировой войны на ниве человеческих жертв понесла гораздо более, чем ее союзницы, и потеряла из-за этого неизмеримо большее количество ценностей, определяемых с экономической точки зрения в 40 миллиардов рублей».

«Англия и Франция, требуя с нас расплаты за каждый пулемет и за каждый рубль, исчезнувшие в горниле войны, не могут вычеркнуть из своей памяти 12 миллионов энергий и рабочих сил, принесенных нами на алтарь войны».

Книга «Кто должник?» была переведена на иностранные языки. Во Франции она вышла под названием «Les allies contre la Russie avant, pendant et aprеs la guerre mondiale» («Союзники против России перед Мировой войной, во время и после нее») и частично открыла глаза общественному мнению, пусть ненадолго ставшему чуть более внимательным и благодарным, хотя по-настоящему западноевропейское общественное мнение не больно угнетала «забытая измена перед союзницей Москвой» — строка поэта-монархиста Бехтеева из стихотворения «К союзникам» еще 1921 года…

* * *

В дневнике за 23 июня 1924 года Андрей Евгеньевич сделает надпись, четко определяющую круг его занятий: «Отпечатаны Кюльман в 2 частях, Фалькенгайн, Куль («Обучение войск»), отредактировал Дельбрюка («Автопортрет Людендорфа»), начал редактировать Клаузевица… кончил «Введение в военную географию».

Вскоре фундаментальное «Введение в военную географию» выходит в свет, правда, тираж крохотный — 220 экземпляров. Глубина и широкоохватность в этом исследовании не могут не удивлять. Временные рамки — от веков раннедревних до двадцатого; географические — от Вавилона до Вашингтона, от Индостана до Апеннин. Энциклопедичность исследования — в обращении к глубоко понимаемым и исследуемым именам, а их — от разных времен, стран и народов — более пятисот!

Но если бы Снесареву дано было посвятить себя только большим рукописям! Он ежедневно заседает, выступает с лекциями и докладами, пишет статьи и рецензии — на это уходит большая часть дня, недели, месяца; мелькают все более стремительно летящие к старости годы…

Ученый в своей деятельности утверждает статистический метод в военном деле: «Военное дело в его современном развитии, базируясь на всю мощь государства — политическую, национальную, экономическую и финансовую, лишь в статистиче­ском методе найдет надежный путь к решению вопросов: воевать или нет, как долго (стратегия сокрушения или измора), какой создавать план, какие имеются для войны ресурсы… Военное дело ныне обнимает все стороны государства, все отрасли его деятельности, всю народную массу, почему современная концепция военной статистики как науки и как практического дела может быть только государственного масштаба… Она должна быть государственной военной статистикой…»

Но Снесарев, панорамно и всесторонне, системно видящий и мыслящий, не был бы Снесаревым, если бы только в статистическом методе видел всеспасительный рычаг, руль, путь. Он находит разумное и необходимое в психологическом, стратегическом, географическом подходах, он, знаток их, полагает: «Многообразие способов исследования или подходов к изучению лучше всего гарантирует установление исторической картины и затем нахождение исторической правды, отсюда панметодизм, но не монометодизм».

Подобно тому как историк Погодин прибегает к математическому анализу при исследовании старорусских летописей, рукописных древностей, так и математик Снесарев плодотворно руководствуется историческим методом при рассмотрении прошлого Отечества и мира, их настоящего и даже будущего.

Интегральный научный взгляд Снесарева на поступь Отечества и человечества вбирает и лики истории, и холмы географии, и теплоту молитвы, и ясность математической формулы, и мелодию народной песни, а также закономерности и случайности, которые способен осветить «фонарь» только соединенных наук.

* * *

«С кем же страна останется и что с нею будет?» — этот горько-отчаянный восклик-вопрос Снесарева в начале великой смуты семнадцатого года словно сегодня задан. Он с болью выдохнул эти слова, когда младший брат хотел покинуть Россию и спрашивал, каким путем вернее и проще перебраться за границу. По-разному можно родину превращать в пустыню. И губя ее природу, и губя ее самые жизнедеятельные, жизнетворящие народные силы, и, наконец, убегая от нее. Убегая туда, где удобнее, безопаснее, ближе к успеху.

Но сложилось так, что оба брата остались на родине. Причем младший прожил без особых потрясений, достиг известности в медицинском мире, а старший испытал все круги ада, но вихри времени не выветрили в нем патриотических убеждений юности.

* * *

Снесарев в трагическом разломном времени русского и мирового бытия — явление столь значительное, что его не вместить и во множество по-разному исследующих его жизненный и творческий путь книг, которые выходят и будут выходить в свет. На сегодня же первонеобходимое — издать полное собрание трудов самого Снесарева — его научные работы, его дневники, его письма. Он — наш пророк, наш оберегатель от многих провалов, если только мы будем внимательно вчитываться в его страницы, исторически честно осмыслять его жизненный и творческий путь.

* * *

Воскрешение имени Андрея Евгеньевича, введение его в общественную жизнь страны подвигалось трудно, поскольку более трех десятилетий довлела поверхностная и искаженная оценка Снесарева и его деятельности, данная в романе А. Толстого «Хлеб» и в трудах некоторых историков. Благодаря подвижническим стараниям дочери военного мыслителя — Евгении Андреевны, учеников выдающегося ориенталиста, молодых военных, прежде всего, из Академии Генерального штаба, имя и труды нашего земляка стали достоянием страны. Стали проводиться научные конференции в Московском государственном университете, Институте востоковедения, Академии Генерального штаба Вооруженных Сил Российской Федерации. Изданы, покамест частично, и труды Снесарева — «Философия войны», «Жизнь и труды Клаузевица», письма, дневники, некоторые статьи. Ныне его имя носит библиотека Воронежской высшей Военно-воздушной академии имени Н. Жуковского и Ю. Гагарина, «передислоцированной» из Москвы в Воронеж.

Наш общественный, наш земляческий, нравственный долг — не только помнить имя Андрея Евгеньевича Снесарева, но и осмыслить, ввести в культурный обиход его большое наследие. В этом пророческом наследии есть ответы на вопросы, которые жестко ставит сегодняшний день.

————————————

Виктор Викторович  Будаков родился в 1940 году в селе Нижний Карабут Рос­сошанского района. Окон­­­чил историко-фило­логиче­ский факультет Во­ронеж­ского государственного педагогического института. Прозаик, поэт, эссеист. Лауреат литературных премий им. И.А. Бу­­­нина, им. А.Т. Твар­­­довского, им. Ф.И. Тют­­чева «Русский путь». Основатель и редактор книжной серии «Отчий край». Почетный профессор Воронежского государ­ствен­­ного педагогического университета. Заслуженный работник культуры РФ. Автор 30 книг прозы и поэзии. Член Союза писателей России. Живет в Воронеже.