Где-то есть на земле Надейка

Как вздрогнешь, как взволнуешься, услышав где-нибудь на стороне имя родного города или своего села. Словно тебя самого окликнули по имени.

Желанное, Отрадное, Приволье, Лебяжье, Рассыпное, Казачок, Серебрянка, Златополь, Погремок, Быстрик, Нелжа, Стрелка, Солнце-Дубрава…

Словно песня народная — раздольная, звенящая, сердечная… А ведь это всего-то имена на отчей земле наших родных сел, деревень, хуторов, но как все напевно, звонко, душевно, слаженно. Как ласкают они слух и душу.

Ярки, Березки, Осинки, Катино, Девица, Липница, Лебедь-Сергеевка, Остров­ки, Прияр, Крутец, Родники, Раздольное, Высокое, Прилепы…

Прилепы — воронежские, Прилепы — курские. О тех и о других на одном дыхании:

Какое удобное слово «Прилепы»,

Что значит по-русски

«Пристать, прилепиться, прильнуть».

Вот так все в именах черноземных сел, деревень, хуторов — и песня, и поэзия, и само устное народное творчество. Если о поэзии, то…

Произнес-пропел «Лебяжье», а о нем у нашего земляка, известного российского литератора Валентина Сидорова:

Лебяжье тонет в хмурой хмари,

Но шею выгнула ветла,

И чудятся в густом тумане

Мне всплески белого крыла…

И как бы более или менее благоприятно ни называлось имя родного места, все равно оно одинаково волнует…

Но прежде, чем продолжить о притягательной, неизъяснимой, завораживающей тайне имен поселений и названий родных мест, сделаю еще одно отступление, на сей раз личное.

В жизни никогда не угадаешь, чем для тебя станет случай — радостью или печалью, памятью или забывчивостью. Осенью перевезли зимовать из села в Воронеж дальнюю мою родственницу: сдало здоровье. Навестил ее, пришлось посидеть за гостевым столом. И вот загрустившая родственница моя вдруг да прежним чистым (известно, что женщины стареют всем, кроме голоса) звонким голосом неожиданно вывела:

Деревня моя,

деревянная дальняя,

Смотрю на тебя я,

прикрывшись рукой,

Ты в легком платочке

июньского облака,

В веснушках черемух

стоишь над рекой…

Потом замолчала, охнула и заметно со слезами допела:

Тебя называю

по имени-отчеству,

Святая, как хлеб,

деревенька моя.

От тех разговоров, когда обо всем и ни о чем одновременно, почему-то удержалось в памяти, не давая покоя именно: «Тебя называю по имени-отчеству, святая, как хлеб, деревенька моя». Неожиданно возник интерес, а как все-таки происходило наречение именами мест и поселений, точнее сказать, заселений, потому что возникали они на Диком Поле, а теперь на месте его ныне — просвещенные Воронежская, Белгородская, Курская, Липецкая, Тамбовская губернии? Почему называли по «имени-отчеству» вопрос не беспокоил — на него ответил сам Михаил Васильевич Ломоносов: «…то бы не токмо лишены мы были сего согласного общих дел течения… но и едва бы не хуже ли были мы диких зверей, рассыпанных по лесам…»

Потом случайно увидел в своих кипах бумаг региональный атлас «Воронеж­ская область». Впрочем, в том, что «случайно», начинаю сейчас сомневаться, видимо, что-то шло независимо от меня, само собой…

И неожиданно началось такое путешествие… Путешествие незабываемое: идешь, как в реалиях, от селения к селению, по рекам, переходя броды в указанных местах, возле родников воды, по лугам, оглядываясь на курганы и минуя овраги, по просекам лесным с лесными сторожками.

И путешествие то — с песней имен сел, деревень, хуторов, названий мест.

Прошелся и в окрестностях моего родного села Криуши, где есть издавна — Тройные, потому что там сходятся три балки, Кусты — маленький лесок, Курган — возвышенность на дороге, ведущей в Панино, Яруга — самый-самый дальний полевой овраг…

И пусть будут снисходительны ко мне краеведы и топонимики, с трудом добывающие по крупицам сведения о названиях своих родных мест. Надеюсь, что ни­сколько не умалю стараний этих искателей, а стану сопричастником в этом благородном деле, но — по-своему, напевно…

Мне в названьях как-то слышится давний народный говорок и русская разговорная речь, как-то усматривается и характер русского человека — приметливый, разумный.

И потому:

О, эти сельские названья вещие,

О, эти сельские названья вечные…

Вечные, потому что новоселы-переселенцы Дикого Поля высевали отборные словесные зерна имен с учетом всех обстоятельств, вот имена и:

Они рождались неспроста,

Не прихотью, а волей сердца

Из черноземного пласта

Для друга и для единоверца…

Не так, как поспешали после революции, особенно в тридцатые годы, при соз­дании колхозов и совхозов. Например, слово «красный» сельские активисты прибавляли по любому поводу, полагая, что тем самым могут «новый мир построить». Наречение именами было узко идеологическое, однообразное, вот и осталась череда: Октябрьское, Первомайское, Комсомольское и производных от них, или вовсе трудно произносимое Политотдельское, или такое безудержно горделивое, как Сын Революции, или как свидетельство помрачения ума — Безбожник, оставив для потомков это жуткое слово в Перечне названий населенных пунктов.

Пусть это послужит уроком в назидание об осмотрительности и разумности. Наши предки не сеяли скороспешно политические плевелы…

Удивительное совпадение в том, что на большом расстоянии друг от друга, не согласовывая, а едино поселенцы Дикого Поля обозначали (в нынешних воронежских, курских, белгородских, липецких местах) названия по приметам: Малый Лес, Кривая Береза, Грушевая Поляна, Елка, Дубрава, Бор, Ракитное, Зеленый Гай, Поляна, Березки, Сосновка, Рясник, Горка, Ольховка, Камышное, Меловое, Осиновый, Белые берега, Степь, Луг, Ракитинка, Белогорье, Кленная, Клюква…

Белоствольные березы приметно определили одноименным названием многие поселения в разных местах: Березово, Березовый и другие сходные названия, от нежного — Березки, умилительного — Березовчик до сдержанной — Березовки и громкоголосых — Березняги.

Полян, как примет, тоже было немало, судя по атласу.

Брали поселенцы Дикого Поля для обозначения мест именные указатели то с предлогом «за»: Заречье, Замостье, Заброды, Заболотовка, то с предлогом «под» в значении «возле, около»: Подосиновка, Подгорное, Подлесный, Подстепки…

А то, что возле родниковых и речных вод: Родники, Ключи, Приречное, Криничное, порой с особыми приметами, признаками: Криница и Голубая Криница.

К некоторым из «колодезей» особо прибавляли: Белый Колодезь, Олень-Колодезь, Общий колодезь, Малов колодезь, Резвый колодезь, Яруга…

Яруга… Помнится, это именное название вызвало большое волнение у членов научной экспедиции ученых филологов и литературоведов, приехавших в древний город Рыльск, где я работал собственным корреспондентом областной газеты «Курская правда» — и по заданию редакции должен был информировать обо всем подробно.

Используя выписки из писцовых и отказных книг, сопоставляя на местности поэтическую лексику «Слова о полку Игореве» с курскими диалектами, говорами, экспедиция должна была подтвердить версию о том, что в «Слове» упоминаются именно курские, рыльские, путивльские места (украинский Путивль был соседом русского Рыльска без нынешних границ).

«Владеть города Рылска градским жителем… владеть за рекою Семью против города Рылска градским бором и дубравою… и лесом и оболоньем что подле Чортово кургана… межа градскому лесу и бору и дубравкам и оболоньем от озера Уюнища до нижнего конца…», «На реке на Семи и у струги меж Тросного и Окорякова лесу…»

И отыскались, конечно, — как не могли не отыскаться? — словесные единства. В ходу у курян были «оболонья» (луг — выгон для скота), «у струги» (по-курски — у ручья). И про «яругу» — так-то: «рубеж по ложок, что за Везавою ярушкой», «меж Жернового логу и Высокой еруги», «по Олонную да по Круглою яруги». Сам князь Игорь был уверен, что опытным воинам-курянам все пути ведомы и «яруги имъ знаеми».

«Трубы трубятъ городенски» — мнение сдвигалось к тому, что громогласное событие случилось в местечке Городно или Городень, но где они располагались? Опять же рыльская отказная книга будоражила… «в Городенской влсти к речке Кобылице на русской стороне пусташ…», «…к реке к Семи у Городенского городища и к речке Городне».

Была ли взаимосвязь, нет ли, неоспоримо, что места сие могли быть местами, упоминаемыми в «Слове», как и то, что курский говор и незакатное «Слово» из одной русской разговорной речи. Потому и слышится в курских названиях мест и селений проявление этой речи, видятся те же черты русского народа — трудолюбивого, стойкого, песенного, который за словом в карман не лез, а мгновенно, схватывая все сущее и приметное в окружающем мире, переносил это на имена родных мест.

И потому, как в едином песенном: Харасея, Сеймица, Речица, Пселец, Гремячка, Пены, Стригослы, Скакун, Марица, Русанчик, Дрозды, Ясенок, Обеста, Званое…

Далеко не всем переселенцам и новоселам приходилось довольствоваться благодатными местами, а жить в местах в расчете на долготерпение, но дорожа именем, пусть оно и: Гнилое, Черная грязь, Мокрец, Сухая, Гнилуши, Пересуха, Пустое, Ветрено, Стужень, Гниловка.

И видно, что лиха пришлось хлебнуть, пережить удары судьбы и невзгоды, а оставаться и далее обживаться, где довелось родиться: Погорельцево, Знобиловка, Погореловка, Расторг, Разбегайловка.

А какой мудрый расчет на согласие, разумность, покой, благополучие был заложен в именах: Миролюбово, Благодатное, Мирный, Доброе, Уютное, Спокоевка, Дружная, Разумово, Надейка.

В пору первоначального наречения именами когда-то лишь одно слово слетало у кого-то с уст да так и приставало к названию, но и не без того, что где-то собрались вместе, постояли-посидели, подумали, где-то сделали это не сразу, а пожив, вот и закрепилось, тоже, и в воронежских местах: Хлебное, Медово, Согласие, Отрадное, Привольное, Дружелюбие, Нескучный, Видный, Трудолюбовка…

Листаешь, перелистываешь атласы: Грань, Богдань, Окраюшкин, Толши, Голубки, Козки, Кутки, Чистое, Вершины, Подстепки …

Имена, только одни имена… А звучит в душе будто песня — дивная, желанная, единственная.