Древний мир, воспетый птицами

Он родился в Воронеже, в окраинной Ямской слободе, и был старшим сыном в многодетной семье слесаря железнодорожных мастерских Платона Фирсовича Климентова (Платонов — литературная фамилия писателя).

«Паровоз революции» стремительно вошел в юность писателя, увлек его: за несколько лет будущий писатель прожил по силе пережитого целую жизнь. Учится в Воронежском политехникуме и в университете. Служит в железнодорожных войсках. Работает электрификатором и губернским мелиоратором, осушает болота, восстанавливает мосты и дороги; по собственному признанию — «построил 800 плотин и 3 электростанции». Он словно бы разрывается меж вздыбленной жизнью и тягой к писательству, меж «созерцательным делом — литературой» и прямым участием в преобразовании мира.

В 1926 году Платонова как деятельного специалиста приглашают в Москву — в Наркомзем. Вскоре направляют в Тамбов возглавить губернское мелиоративное управление. Пробыл он в Тамбове недолго и, возвратясь в Москву, окончательно посвящает себя делу писательства. Уже первые столичные книги «Епифанские шлюзы», «Сокровенный человек», изданные в 1928 году, заставляют говорить о Платонове как о редкостном, самобытнейшем таланте. Однако с начала тридцатых годов — после опубликования рассказа «Усомнившийся Макар» и бедняцкой хроники «Впрок» — на молодого писателя обрушилась массированная хула рапповской критики. Именно на переломе двадцатых-тридцатых годов, на переломе крестьянского мира Платонов создает главные свои произведения «Чевенгур» и «Котлован».

В годы Великой Отечественной войны Платонов — корреспондент «Красной Звезды», выступает с рассказами, очерками о воинской страде солдата-крестьянина, солдата-рабочего; глубоко задушевными, исполненными народного взгляда и философской глубины страницами, в которых он не просто отображал хронику военных действий, но и объяснял, почему мы должны выстоять и «почему мы выстояли в той беспримерной битве».

Он сердцем пережил трагическое испытание, прежде всего, славянского мира. Он понимал, что народу нашему сужден крест — снова «заново отстраивать Россию», снова «выходить Родину и переменить ее судьбу — от смерти к жизни».

И в согласии с русской духовно-нравственной традицией устами крестьянина из рассказа «Среди народа» желал одного: «Пускай все на свете сбудется, что должно быть по правде…».

Последние годы жизни писателя — самые трагические. В 1943 году скончался надломившийся в северных лагерях сын Платон. Простыв во фронтовых командировках, тяжело заболел и писатель. Печатная травля после войны опубликованного рассказа «Семья Иванова» (чаще публикуется под названием «Возвращение») также не могла пройти бесследно. Созданные после войны пьесы, как и довоенные, ни издательства, ни сцены не нашли.

Платонов — современник вечности. И конечно же, наш современник. Он, часто пророчески, отвечает на многие вопросы, которые в неслыханных формах и объемах поставил апокалипсический двадцатый век. Более того, и на сегодняшний день отвечает так, как если бы он среди нас и все видит. Когда затевалась перестройка, и «разные акционерные либералы», «имея научное выражение лиц», обещали народу триумфальный праздник от реформ, как бы следовало многим перечитать Платонова!

В «Чевенгуре» — сцене, происходящей на моей малой родине, в донской слободе Старая Калитва, один неробкого десятка крестьянин вразумляет наезжего интернационального устроителя: «Хлеб для революции! Дурень ты, народ ведь умирает — кому ж твоя революция достанется?» Вещие слова для всех переломных, костоломных революций — февральских, октябрьских или недавних…

Не только мрачные оценки или пророчества находим мы у Платонова. Его сердечное сострадание к людям, ко всему доброму или сиротскому на земле, помогает по-мудрому видеть мир. Он убежден: «Где сила, там нет свободы, свобода там, где совесть». Он из тех немногих, кто учит нас жить по правде. Правды легкой не бывает.

А сегодня, отмечая 120-летие нашего знаменитого земляка, мы предлагаем читателям познакомиться с поэтическим дарованием Андрея Платонова.

Виктор БУДАКОВ

 

 

 

* * *

 

                   М.А. Кашищевой

 

В моем сердце песня вечная

И вселенная в глазах,

Кровь поет по телу речкою,

Ветер в тихих волосах.

 

Ночью тайно поцелует

В лоб горячая звезда

И к утру меня полюбит

Без надежды, навсегда.

 

Голубая песня песней

Ладит с думою моей,

А дорога — неизвестней,

В этом мире — я ничей.

 

Я родня траве и зверю

И сгорающей звезде,

Твоему дыханью верю

И вечерней высоте.

 

Я не мудрый, а влюбленный,

Не надеюсь, а молю.

Я теперь за все прощенный,

Я не знаю, а люблю.

<1921>

 

МАТЬ

 

Руками теплыми до неба,

До неба тянется земля.

Глядит и дышит в поле верба,

Она звезду с утра ждала.

 

И звезды капают слезами

На грудь открытую земли

И смотрят тихими глазами,

Куда дороги все ушли.

 

И снится, думается дума

Дыханью каждому одна.

Леса бормочутся без шума,

Не наглядится тишина.

 

Земля посматривает, чует,

Бессонная родная мать.

До утра белого не будет

Ребенок грудь ее сосать.

<1920>

 

* * *

 

Древний мир, воспетый птицами,

Населенный ветром и водой,

Озаренный теплыми зарницами,

Ты живешь во мне — как край родной.

 

Горный крик гремел навстречу утру,

И поток подножье мира мыл.

Не было равнины — яростно и круто

Обнажались лица материнских сил.

 

Помню я, в тоске воспоминанья,

Свежесть влажной девственной земли,

И небес дремучее молчание,

И всю прелесть милую вдали.

 

Но чем жизнь страстней благоухала,

Чем нежней на свете красота,

Тем жаднее смерть ее искала

И смыкала певшие уста.

<1925–1926>

 

СТЕПЬ

 

В слиянии неба с землею

Волнистая синяя цепь.

Мутнеет пред ней пеленою

Покойная ровная степь.

 

Бесшумные ветры грядою

Волну за волною катят,

Под ними пески чередою

Бегут — и по травам свистят.

 

Не дрогнет поблеклой листвою

Кустарник у склона холма —

С обдутой вверху чистотою,

Где ночью не держится тьма.

 

Скрывается с злобой глухою

В колючках шершавый зверок,

Он спинкой поводит сухою

И потом от страха обмок.

 

Уж вечер… И, будто сохою,

Гремит у телеги мужик…

Восток позадернулся мглою,

А запад — как пламенный крик.

 

Свежеет. Над тишью степною

В безветрии тлеет звезда,

И светится ею одною

Холодная неба вода.

 

<1918–1919>

 

* * *

 

По деревням колокола

Проплачут об умершем боге.

Когда-то здесь любовь жила

И странник падал на дороге.

 

О, милый зверь в груди моей

И качка сердца бесконечная,

Трава покинутых полей

И даль родимая за речкою.

 

Я сердце нежное, влюбленное

Отдал машине и сознанию,

Во мне растут цветы подводные,

И жизнь цветет без всякого названия.

 

<1921>

 

ВО СНЕ

 

Сон ребенка — песнь пророка.

От горящего истока

Все течет, течет до срока,

И волна гремит далеко.

 

Ты забудешь образ тайный,

Над землею неба нет.

Вспыхнет кроткий и печальный

Ранний, утренний твой свет.

 

Ты пришел один с дороги,

Замер сердцем и упал,

Путь в пустыне зноя долгий,

Ты, родной мой, тих и мал…

 

<Вторая половина 1920 г. >