Диво

* * *

 

Мне продали щекастые смолянки,

Стоящие под проливным дождем,

Ржаные, еще теплые буханки —

И хмурый вечер показался днем.

 

Они как две изюмовые сдобы,

И каждая глазами так прижмет,

Что кажутся родней мне хлеборобы

И чудится мне сватом тестовод.

 

Я видел, как работают все живо —

Поют, смеются, рассуждают вслух,

В их душах — поспевающая нива,

Прародина плетенок и краюх.

 

Они еще доленинской закваски,

И прячут их помазанные лбы

Пословицы, поверья, песни, сказки,

Коленопреклоненные мольбы.

 

ВИСЕЛЬНИК

 

Василию Михайловичу Серкову

 

То время было горько-вязкое,

Дома от взглядов скрыла ночь.

Он шел с оглядкой в Новоспасское:

Хотел увидеть сына, дочь…

 

За ним леса, поля ржаные,

Деревни край и в ряд снопы.

Придет он скоро к Евдокии —

Вот изгородь, вот край избы.

 

Ее он сам воздвиг когда-то,

Вот первое окно с резьбой.

Убрал он руку с автомата —

Вот-вот он встретится с женой.

 

Но не судьба, и как-то быстро

Произошел его захват:

Соседа взгляд, крик бургомистра,

Десятки вермахта солдат.

 

Наутро к месту подлой казни

Он шел по сродников земле

И горделиво, без боязни

Взглянул на солнышко в петле.

 

Повешен был он в Новоспасском

Под русский плач, тюрингский смех.

А с неба дождик бил по каскам,

Как будто мстил один за всех.

 

КАНОНИЦА

 

Время неслышно в неведомость тронется,

Жизни земной неизвестен нам срок.

Ты убрала свои пряди в платок.

Что тебе снится, родная каноница?

Где твой избранник израненный слег?

 

Видишь ли ты неприглядные яви?

Слышишь, как вой орудийный затих?

Где же погиб твой веселый жених?

В поле под Рославлем или в Варшаве?

Кто в той атаке остался в живых?

 

Долгие годы жила ты в затворе,

Кто-то, как раньше, окликнет: «Сестра!»

Ты, как на фронте, спокойна, быстра,

Только не выплакать девичье горе,

Не воскресить рядового Петра.

 

Всех подступавших мольбами жалея,

Вечно ты ликом была весела.

Множество бед ты в себя вобрала.

Как ты любила всех, мать Пелагея,

Ты — словно Бога земная хвала.

 

Как же мила ты, слепая солдатка!

Ты приходящих молитвенный тыл.

Вечер пасхальный кресты осенил,

И среди всех монастырских могил

Мне у твоей одиноко и сладко.

 

БЕСПАЛЫЙ

 

Раскинулась за домом нежно радуга,

И мы расселись важно на крыльце,

И дверь была закрыта туго-натуго,

Ушла хозяйка, позабыла о жильце.

 

От «козьей ножки», полной самосада,

Газетная распространялась вонь.

Болтал вязьмич смешно, замысловато

О том, как не использовал он бронь,

 

О том, как посреди крестов и свастик

Дымящихся Зееловых высот

Кончины ожидал десятиклассник

В тот самый важный сорок пятый год.

 

Он говорил, что Божий он избранник,

Что баловень он, как ты ни крути,

Что починил на днях сапог и краник,

А я смотрел на две его культи.

 

* * *

 

Помню, учили меня быть надежным и смелым.

Все изменилось с тех пор, но иду я к тебе,

Роща, где дед закопал навсегда парабеллум,

Где ждал связного не раз на медвежьей тропе.

 

Кажется мне, я иду по курганному полю,

Звезды угрюмо склонились к расстрельному рву,

Сон ты никак не обманешь, он рвется на волю,

Я его власть только с первым лучом оборву.

 

Снова под утро тревожат скупые просветы,

Наши свиданья с родней обреченно редки.

Грозным Смоленском в стальное подымье одеты

Мельница, сад и наш дом в изголовье реки.

 

ДИВО

 

«Помоги мне, внучек, помоги же!» —

Восклицала бабка у ларька.

Шаг, другой — я становился ближе,

Мы стояли в первомайской жиже,

Вот меня взяла ее рука.

 

Платьице старинное в горошек

И послевоенный макинтош.

Говорит: «Ну, может быть, возьмешь

Хоть одну из четырех матрешек?

Мой товар намоленный хорош!»

 

Плечи макинтоша все в помете,

С образом угодницы платок.

Говорит: «Родименький внучок,

Господин, товарищ, ну, возьмете?» —

Поправляя Божий образок.

 

«Ты не думай, я не побирушка!

Отнесись с доверием к вещам,

Посмотри — и убедишься сам,

Это ведь счастливая игрушка,

Я тебе задешево продам.

 

Дед мой хоть без ног, но еще ловок,

Правда, выпивает и охрип.

У него из самых мягких лип

Сушатся десятки заготовок,

Только третий день замучил грипп.

 

Мастерит он множество фигурок,

Мне бы прикупить ему гуашь.

Вот отправил и сказал: «Продашь!»

Раздавил протезами окурок,

Он же офицер, а не торгаш.

 

Да ругнет, бывает, меня матом

И сидит, нахмурившись, один;

Вспоминает Вязьму и Берлин —

Мы же повстречались в сорок пятом,

В день его небесных именин.

 

На себе тогда его тащила,

Был тяжел израненный мужик.

Я не помню отрешенный крик —

Все звала святого Михаила, —

Вот и выжил милый фронтовик.

 

Года два за ним носила утку,

Он ходить тогда еще не мог.

Знаешь, дорогой ты мой внучок,

Жизнь сыграла с нами злую шутку.

Сколько я молилась — знает Бог».

 

Словно нимб, вокруг летали мошки

Над ее покрытой головой.

Я был между миром и войной.

А в портфеле нежные матрешки

О любви шептались фронтовой.

 

---

Александр Владимирович Орлов родился в 1975 го­ду в городе Москве. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького, Московский институт открытого образования. Работает учителем. Публиковался в журналах «Подъём», «Наш современник», «Литературная учеба», «Сибир­ские огни», «Юность» и других изданиях, антологиях, альманахах. Автор четырех книг стихотворений и сборника прозы. Обладатель золотого диплома и лауреат международного славянского литературного форума «Золотой Витязь» и ряда других литературных наград. Живет в Москве.